Через неделю после вылета из Москвы мы были готовы выехать в поле. Во дворе стоят наши машины — один грузовик и три „лендровера“, увы, не новые (несмотря на скрещенные пальцы мистера Иббо, новые еще не вернулись из сафари). Кстати, словом „сафари“ здесь принято называть вообще любую экскурсию или экспедицию в саванны — охотничью, туристскую или научную. Грузовичок старенький, но, по уверениям Фаны (водитель из племени кикуйю), „вери гуд“. Он дизельный, поэтому, к нашему неудовольствию, у нас разное топливо на машины — бензин и соляр»[223].

Вон как выходило: даже солидный опыт организации антарктических походов сквозь дебри советской бюрократии не сильно помог Андрею Петровичу перехитрить бывших хозяев Кении — англичан.

«С вечера машины загружены, заправлены. Ночью их будет охранять Гидеон (проводник из племени луо). Допоздна длятся наши личные сборы: отбираются карты района нашей поездки — мы едем в среднюю часть рифтовой долины в районе озера Магади, заряжаются фото- и кинокамеры, идут споры об одежде. Большинство из нас купили роскошные шляпы Стетсон и ботинки на каучуковой подошве с соблазнительным названием „Сафари“».

Советские ученые выбрали себе костюмы киношных английских колонизаторов!

«В кромешной тьме поднялись мы в это знаменательное утро первого выезда в поле. Завтрак. И вот уже наши машины выруливают со двора базы…

Наш путь лежал к югу от Найроби. Уже через двадцать километров кончилась асфальтовая дорога и начался пыльный африканский грейдер. Пыль на африканских дорогах особенная — как пудра рыжеватого цвета. Она повисает в виде облака за прошедшей машиной, и надо ждать 10–15 минут, чтобы она осела. Эта пыль преследовала нас всюду, покрывая все тонким слоем…

Кончились отдельные домики ферм. Возделанные поля, окружающие Найроби. Началась саванна, пока без кустов и деревьев, холмистая степь, покрытая рыжеватой высокой травой. Изредка вдали от дороги были видны небольшие стада антилоп. Машины медленно поднимались вверх… Когда мы достигли гребня горного хребта, перед нами открылась величественная картина рифтовой долины. Долиной ее называют потому, что, подобно речной долине, это корытообразное понижение вытянуто на сотни и тысячи километров подобно следу гигантского колеса, продавившего в густой грязи полосу. Эта долина проходит через горы и плато… Ее относительно плоское дно было разбито на мелкие уступы — сбросы, которые были вытянуты с севера на юг вдоль рифтовой долины. На горизонте темным синим хребтом просматривался противоположный берег — эскарп. Это крутой уступ, имеющий высоту до 100 м над днищем долины. Слева от нас на дне долины находился конус потухшего вулкана… К югу на горизонте просматривалось несколько правильных конусов вулканов. Общая ширина долины в этом месте достигала 100 километров… вот он, „рифт“…

Мы не первые геологи, которые исследуют этот феномен природы. Здесь работали крупные геологи-англичане. Почти вся территория рифтовой долины в Кении, за исключением северной части в районе озера Рудольфа, покрыта геологической съемкой. Мы пришли не на дикие, неисследованные районы подобно Ливингстону и Юнкерсу… Зачем же мы здесь?.. Мы здесь именно потому, что предыдущие исследователи сосредотачивали свои усилия на поисках полезных ископаемых, на геологической съемке для нужд практики… Но крайне важно установить закономерности крупных тектонических движений на фоне геологической истории Земли и оценить их с точки зрения планетарных изменений, с позиций современных представлений о развитии земной коры и верхней мантии. Поэтому очень хорошо, что эти районы уже исследованы, что нам не придется вести первичную геологическую съемку и искать ключевые места для работ. Кстати, именно местные геологи очень ревниво относятся к нашей экспедиции, считая, что мы приехали ревизовать их идеи. Неверно, и мы прилагаем большие усилия к тому, чтобы разубедить их».

В ходе исследований советским ученым пришлось пережить немало приключений. В дневнике А. П. Капицы говорится: «Лес расступился, и мы выехали на берег реки… дальше нам предстояло пробираться по [ее] руслу… пешком. Мы вылезли из машины и стали собираться в дорогу. Неожиданно муха больно укусила меня сквозь рубашку в плечо. Размером с маленького слепня, только крылышки, сложенные на спине, сзади скрещены. Она ползет по рукаву. Так вот она какая, муха цеце!

Не пугайтесь, укус мухи цеце не влечет за собой обязательного заболевания сонной болезнью. Есть определенные районы, где свирепствует эта неизлечимая болезнь. Место, где мы сейчас находились, было в 100 км от подобного района… В этот день еще не раз мы испытывали эти болезненные укусы. Уверяя себя при этом, что они безопасны. Разве что на следующее утро некоторые из нас отказывались встать рано из-за „приступа сонной болезни“».

Были и другие испытания: «Во время одного из маршрутов меня покусали клещи… Попытки вылечить меня дома не увенчались успехом. Молодой врач какой-то терапевтической фирмы старательно лечил меня от гриппа. Существенную помощь оказали наши врачи, которые работали на строительстве советского госпиталя в Кисуму. Один из них установил, что у меня одна из форм тропической лихорадки…

Приехала „скорая помощь“, и меня доставили в найробский городской госпиталь. Когда меня внесли в палату — а надо сказать, что самочувствие у меня было ниже среднего, попросту говоря, отвратительное, температура уже несколько дней держалась выше 39о, — то первое, что меня спросили, было не как я себя чувствую и что у меня болит, а имею ли я возможность платить за лечение. При этом мне дали прейскурант цен: за палату, за визит врача, и сказали, что в эту сумму не входит стоимость лекарств. Уже потом, когда я стал выздоравливать, я изучил счета и, прямо скажу, оторопел — сумма оплаты одного дня в больнице почти вдвое превышала месячную зарплату нашего рабочего Гидеона…

Лечил меня пожилой врач Хендерсон, и, хотя он уже более тридцати лет работает в Африке, моя лихорадка была для него новой формой. В интересных беседах, которые у нас бывали, он мне рассказывал о чрезвычайно разнообразных формах лихорадок, которые встречаются в Африке, связывая это с перелетными птицами. Оказывается, вместе с ними путешествуют и клещи, доставляя из Европы и Азии различные формы вирусных инфекций, которые в Африке приобретают… неожиданные формы. Надо сказать, я чрезвычайно ему благодарен за то, что он в несколько дней поставил меня на ноги.

Когда температура спала и только слабость не позволяла мне еще передвигаться, я стал присматриваться к обычаям в английской больнице… Строгая иерархия между санитарками и сестрами, подчеркнутая формой: белая косынка, косынка с одной, с двумя полосами, зеленый пояс, синий халат и так далее, как в хорошей армии… Регулярно главная матрона госпиталя в одиннадцать часов (хоть часы проверяй!) вплывала ко мне в палату, сухо улыбалась и задавала трафаретный вопрос о моем самочувствии. Едва расслышав: „Спасибо, лучше“, она выплывала из палаты. Однажды я не выдержал и в ответ сказал: „Спасибо, лучше. А как ваше?“ Она вздрогнула и непонимающе подняла брови. Я повторил свой вопрос. Она высокомерно передернула плечами и выплыла из палаты, не ответив мне… Спустя полчаса прибежала младшая санитарка Бетси, милая африканочка, и спросила меня, что я сегодня сказал матроне, что она после моей палаты рассвирепела и устроила всем санитаркам невероятный разгон. При этом она так забавно изобразила матрону и ее походку, что я невольно расхохотался. Я рассказал Бетси о моем вопросе. Она сделала круглые глаза и с ужасом сказала, что я нарушил ритуал, и умоляла меня никогда больше так не делать, а то ей, Бетси, будет попадать за это…

А в воскресенье ко мне зашел пастор… На мой вопрос, чем я обязан его посещению, он сказал, что в моей карточке, заполненной по прибытии в больницу, в графе о вероисповедании стояло что-то несуразное вроде „афеизма“… Появившаяся через полчаса представительница „Армии спасения“ пыталась всеми силами вовлечь меня в лоно истинной церкви или хотя бы заставить меня пожертвовать некоторую сумму на деятельность их организации… Я притворился спящим…»