— Пошли, — скомандовал Сережка. — Палку взяли?

— Взяли.

Мы бесшумно двинулись по улице в направлении станции. Но как ни старались идти незаметно, нас все же заметили: по всему поселку залаяли собаки. Их было — мы это точно знали — двадцать. И все двадцать псов провожали нас разноголосым лаем. Время было трудное, хозяева кормили хвостатых сторожей плохо, и они тявкали не то чтобы злобно, а как-то жалобно.

Несколько кошек таращили на нас круглые глазищи с заборов, помахивая хвостами. Их силуэты смутно выделялись на фоне серого неба. У кошек были острые и тощие хребты и длинные, загнутые кверху, как толстая проволока, хвосты.

Идти ночью задворками и перелеском было страшновато. Накрапывал дождик. Петька шел впереди, нащупывая палкой тропинку. За ним — Сережка с Лешим за пазухой. Кот молчал и только возился и царапался, силясь вырваться на свободу, и Сережка вынужден был время от времени отпускать ему шлепки через пиджак.

Я шел позади, и мне все казалось, что кто-то крадется за мной по пятам и вот-вот схватит за шиворот.

До вагона, однако, добрались без приключений. Мы с Сережкой пошли под окно, а Петька проверил, дома ли хозяин.

— Замка нет — значит, дома, — шепнул он, присоединившись к нам.

— Давай начинай, — шепотом сказал ему Сережка. — Чуть что — удирать в разные стороны. Сбор у водокачки.

Петька бесшумно подкрался к окошку и стал водить по стеклу концом палки, шипя при этом, будто какая-нибудь ядовитая змея. Когда он умолкал, действовали мы с Сережкой. Я держал кота за лапы, чтобы не вырвался, а Сережка жал ему на хвост. Леший испускал на весь кустарник душераздирающие вопли. Он здорово-таки исцарапал нам руки.

Мы притаились и стали ждать, что будет. Вагон безмолвствовал. Никакого впечатления.

— Хватит. Пошли, — шепнул Сережка, и мы бесшумно удалились.

— Завтра снова попугаем, — бодро произнес Петька, когда мы отошли далеко. — Вот увидите, все равно его выживем.

Мимо станции с грохотом пронесся поезд. Из труб двух паровозов крошечными мотыльками сыпались искры. Мы остановились, прислушались: поезд был грузовой.

— Без остановки шпарит. Особой срочности, — тоном знатока заметил Петька. — Военный, наверное…

В поселке мы выпустили Лешего, дав ему в награду кусок вяленой рыбы. Все-таки нам было жалко кота потому, что мы так бессовестно жали ему на хвост. Петька погладил его, приговаривая:

— Лешенька, миленький! Не сердись на нас…

Леший схватил рыбу и порскнул в чью-то подворотню.

Наутро, придя к вагону, мы долго наблюдали из-за кустов. На двери висел замок, и непрошеный жилец не появлялся. Нам надоело сидеть в засаде и мы ушли.

А ночью опять явились сюда. На этот раз хозяин, видимо, не спал: в щель пробивался маленький лучик света. Оконце было занавешено и высмотреть, что делается внутри, нам не удалось. Мы расположились в разных местах вокруг вагона и стали по очереди выть по-волчьи:

— У-у-у-у, — вопил Сережка.

— У-у-у-у, — вторил я.

— У-у-у-у, — кричал Петька.

Мы выли старательно и вдохновенно до тех пор, пока дверь вагона не распахнулась и в проеме не встал растрепанный косматый человек, озаренный сзади красноватым светом керосиновой лампы. В руках у него виднелось охотничье ружье. Человек поднял ружье и гаркнул во тьму:

— Счас ка-а-к вдарю с двух стволов — еще не так взвоете!

На секунду мы остолбенели от ужаса, а потом в панике бросились бежать, не разбирая пути, ломая кусты и в кровь раздирая босые ноги. Сережка, бежавший впереди, вдруг споткнулся и полетел на землю, за Сережку запнулся Петька и тоже упал. Я с размаху наткнулся на друзей и оказался сверху. И тут из-под Сережки метнулось в сторону что-то черное и отчаянно кричащее. Это черное скрылось в кустах. Мы поторопились встать на ноги и опомнились только в поселке, у нашего дома.

— Называется, попугали, — переведя дух, сказал Петька. — А что это там пищало, когда мы упали?

Сережка ответил:

— Да это Леший подвернулся. Он же ночами все бродит…

Тут нам стало смешно, и страх понемногу рассеялся.

— А знаете, все это чепуха, — вздохнул Сережка. — Глупо! Хватит, пошли спать.

На востоке начинала алеть заря. Окно в Петькиной квартире приотворилось, и вдова Цыганова сказала сонным голосом:

— Не спится вам, чертенята! Вот спущу с тебя, Петька, штаны, да высеку березовой вицей! А ну, марш домой!

Хариус — рыба благородная. Водится она на быстрине, в чистой, прозрачной воде с каменистым дном, и, как всякая благородная рыба, необыкновенно вкусна. Если зажарить свежих хариусов в сметане — пальчики оближешь. Из них можно варить и уху, лучше без картошки, потому что с картошкой рыба теряет вкус. Немножко лучку — и все. Хорошо добавить мелко изрезанной морковки, укропа, перца.

Но поймать хариуса трудно: это рыба осторожная, чуткая и плохо берет на червяка. Ей подавай кузнечиков, мушек, мотыльков.

Мы решили во что бы то ни стало наловить хариусов. А то приносим домой все «серую» рыбешку — пескариков, окунишек величиной с палец, маленьких, плюгавеньких ершей, плотичек.

Большой специалист по ловле хариусов Василий, но ему рыбачить некогда, и он посоветовал нам:

— Хариусов у нас в деревне ловят на медвежью шерсть. Вот бы вам ее достать!

— Как это — на медвежью шерсть? — удивились мы.

— Очень просто: медвежья шерсть жирная, долго держится на воде, не тонет, — объяснил Василий. — Если маленький пучок ее привязать к крючку — будет похоже на мотылька. Ловить надо по верху, нахлыстом.

— А где ее взять, медвежью шерсть? — спросил Петька. — Не убивать же нам из-за клочка шерсти медведя! Да и ружья у нас нет.

— Охота на медведей — дело шибко опасное! — заметил Сережка.

— Я вам дал совет, а где раздобыть шерсть — это уж ваша забота, — улыбнулся Василий.

— Стоп, ребята! — Сережка поднял руку. — Я знаю, где можно раздобыть медвежью шерсть.

— Где?

— Идем в поселок. Там есть музей.

— Музей?.. Конечно, есть. И что из этого?

— Видели, там стоит у входа медведь с оловянной тарелкой? Вот его и надо пощипать. Нужна ведь самая малость!

— И правда, — согласился Петька. — Только там написано: «Экспонаты руками не трогать!»

— На медведе не написано. Это я хорошо помню.

— Идем, посмотрим!

Музей размещался в старинной каменной церкви. Когда мы туда пришли, народу там оказалось немного — три или четыре посетителя бродили по пустым холодным залам и глазели на всякие древности. У входа в залы, в прихожей, стоял письменный стол, за ним сидел заведующий — маленький тощий старичок с редкой бородкой. На носу у него — круглые золоченые очки. Это — Леонтьич, единственный работник музея, если не считать уборщицы.

По другую сторону, напротив Леонтьича, стояло чучело большого бурого медведя с разинутой пастью, с оловянной тарелкой в вытянутых лапах.

Леонтьич обернулся, близоруко посмотрел на нас и взялся за книжечку с билетами. Билет стоил недорого, но денег у нас не было. Видя, как мы безуспешно шарим по карманам, Леонтьич усмехнулся в бороду и махнул рукой:

— Ладно, школьникам можно смотреть бесплатно. Только руками ничего не трогайте.

— Спасибо, Борис Леонтьевич, — сказали мы и стали разглядывать чучело.

— Какой славный, симпатичный Мишка! — принялся хвалить Сережка.

— Очень хорошее чучело, — поддержал его Петька.

— Это из породы бурых медведей, — глубокомысленно заметил Сережка. — Они водятся в лесах…

— И едят малину и овес.

— А еще лазят за медом в дупла…

На чучеле и в самом деле запретной таблички не было. Можно было протянуть руку и вырвать клочок шерсти. Но Леонтьич сидел рядом и искоса следил за нами.