— Ох и табачок!

— Один курит — семеро валятся!

Бойцы смеялись, заметив нас, спрашивали:

— Какая станция, ребята?

Мы отвечали:

— Грачи!

— Грачи? Вот так название! Слышите, товарищи: станция Грачи! А вы кто? Грачата?

— Эй, грачата, идите сюда! — кричали из ближайшей теплушки в настежь отворенную дверь.

Мы подходили к теплушке, и нас засыпали вопросами. Бойцы делились с нами хлебом и сахаром. Брать у них хлеб было не очень-то удобно: люди едут воевать. Но они настойчиво совали нам в руки горбушки, кусочки сахару, и мы смущенно благодарили. В долгу не оставались — бегали за кипятком, за картошкой и семечками.

Однажды на станцию пришел эшелон с кавалеристами. Загремели двери вагонов, и на платформу, как всегда, посыпались военные. На портупеях у них ладно и красиво висели клинки. В вагонах стояли боевые кони. Подъезжали машины с тюками сена: путь, видимо, был дальний, и корма лошадям не хватило. Кавалеристы грузили тюки, бежали с котелками к походным кухням.

В теплушке с открытой дверью, прислонясь к косяку, стоял молодой кавалерист и громко читал стихи:

Бойцы, сидя на ящиках, на поленьях-чурбаках, внимательно слушали. Кавалерист был молод, черноволос, кучеряв. На щеке виднелся шрам.

Он прервал чтение, закрыл книгу:

— Вот так: «За Россию, за народ и за все в ответе!»

— Очень правильно сказано!

— Дюже гарные стихи! — донеслось из глубины вагона.

К вагону подошло несколько бойцов. Они принесли котелки с супом. В крышках от котелков дымилась каша.

— А ну, ребятки, посторонитесь.

Мы отошли. В вагоне сказали:

— Давай, Степа, порубаем. Потом дочитаем про Теркина.

Кавалеристы принялись «рубать» свой обед. Петька ткнул меня в бок:

— Пошли.

И только мы сделали несколько шагов, как нас окликнули:

— Эй, пацаны! — Чернявый кавалерист махал нам рукой. — Идите сюда! Небось на тыловых-то харчах и пояса на животах не держатся, а?

Бойцы засмеялись, к нам протянулись руки, и мы сразу очутились в вагоне. Нас усадили на седла, положенные на пол, поставили перед нами полный котелок и дали ложки:

— Ешьте, ребята!

Борщ был вкусен, наварист. Настоящий кавалерийский! Мы мигом опорожнили котелок, а потом принялись за кашу. Покончив с едой, Сережка старательно вылизал ложку, вытер ее досуха подолом рубахи. Мы с Петькой проделали то же самое. Кавалеристы похвалили:

— Хозяйственные ребята.

Из боковой двери станционного здания вышел военный комендант и что-то сказал сопровождавшим его командирам. Командиры откозыряли и пошли к эшелону. Раздалась команда:

— По ваго-о-на-а-ам!

— Ну вот, ребята, пора нам и расстаться, — сказал Степа. — Как говорится: до свиданья, уезжаю, целоваться некогда! Растите большими, учитесь. А мы уж за вас повоюем, будьте уверены!

— Спасибо за угощение! Спасибо за все!

Мы выпрыгнули из теплушки.

По платформе со всех сторон бежали бойцы, смаху влетая по железным стремянкам в теплушки. Громыхали двери вагонов, где стояли кони. Степа порылся в карманах и достал какую-то кисточку:

— Держи! — Он протянул ее мне. — Это темляк от шашки. На память!

Я схватил подарок. Махая руками, мы бежали за вагоном, пока поезд не набрал скорость. А когда эшелон скрылся из виду, принялись рассматривать темляк.

— Хороший подарок! — Я взвесил на ладони кисточку из тяжелого крученого шелка.

— Хороший, — почесал переносицу Петька, блеснув черными, как смородина, глазами. — А еще лучше — шашку бы подарили, во!

— Ну, шашку! А воевать чем будут?

— У них, может, запасная есть!

— Нету запасной. Я видел — нету, — вздохнул Сережка. — У них по одной только шашке, да по автомату. И гранаты на стене в сумках висят. Запасных шашек нету. — Он протянул руку. — Колька, дай-ка сюда темляк!

— А зачем? — мне не хотелось расставаться с подарком. — Пусть у меня будет.

— Дай посмотреть!

Я подал ему темляк. Сережка хитро улыбнулся, достал из кармана кусок крепкой бечевки. Он всегда и везде подбирал нужное и ненужное. Если бы он сейчас достал из карманов осколок зеркала, свинцовую пломбу, железный гвоздь, или даже лягушку, я бы не удивился. Таков уж был Сережка. Он подпоясал рубаху бечевкой, к ней привязал темляк.

— Ты растеряха, — сказал он мне. — У меня будет надежнее. Когда захочется поиграть темляком — я вам дам.

Петька снисходительно хлопнул его по плечу:

— Эх ты, Плюшкин! Все к себе тянешь!

Сережка не обиделся.

— Айда к Василию, — позвал он. — Покажем ему подарок.

Сережкина мать рано уходила на работу, и Василий в садике у дома варил для всей семьи обед на очаге, сложенном из кирпичей. Он, видимо, привык на фронте готовить пищу по-походному и не изменял этой привычке, вернувшись домой. Сидя на чурбаке, он подкладывал в огонь щепки. Очаг дымил, Василий жмурился и глуховато покашливал. На коленях у него лежала фанерка, на ней — пачка пшенного концентрата, разрезанная пополам луковица и нож-финка с черной лакированной рукояткой.

Увидев нас, Василий сказал:

— Ну, докладывайте, где были, что делали.

Сережка приложил ладонь к круглой рыжеволосой голове и отрапортовал:

— Товарищ сержант, разрешите доложить…

— Отставить, — сказал Василий. — К пустой голове руку не прикладывают. Стань смирно, руки по швам.

— Виноват, товарищ сержант. Разрешите доложить: мы встречали на станции поезд с кавалеристами, ели борщ и кашу и получили от бойцов подарок.

— Вольно! — Улыбнувшись, Василий оглядел нас. — Показывайте подарок.

Сережка отвязал от пояса темляк.

— Настоящий, кавалерийский, — одобрил подарок Василий. — Берегите его. А я вот варю пшенку. Без пшенки, брат, жизнь не в жизнь. Однако, мои военные запасы скоро кончатся, и придется нам переходить на тыловые харчи.

Пламя разгорелось, в котелке закипала вода. Большая старая береза заслоняла солнышко. Мы сели на траву в тень. Сережка обхватил руками колени.

— Ничего, проживем! — уверенно сказал он. — Картошка нарастет, лук свой. Сала мать в деревне выменяет. Хлеб по карточкам получим. Не горюй, Вася!

— А я и не горюю. Работать буду — хлеб будет. Эх, ребятки, как мне не повезло!

— Почему не повезло?

— Да ранение это дурацкое! Для разведчика жить в разгар войны в тылу — сущая мука! Тянет на фронт, к боевым товарищам…

Василий был ранен осколком мины в шею. Рана зажила, но голова осталась на всю жизнь склоненной набок, будто какая-то неведомая сила притягивала ее к плечу. «Все осколком разворотило, — рассказывал он нам. — Какие-то связки перебиты. Доктора долго штопали…»

Сейчас Василий неторопливо священнодействовал над котелком. Сережка задумчиво смотрел на пламя в топке. Петька подбрасывал в огонь щепки, а когда они ярко разгорались, ковырял в земле палочкой. Худощавый и верткий, он и минуты не мог просидеть без дела. Не мог и долго молчать.

— А что, Василий, на фронте все бойцы варят себе кашу? — спросил он. — Разве там нет поваров?