— Не швыряйся, Граф. Такой порядок, что жребий тянут до трех раз.

— Ну, тяните, — сказал Петька, выбросив вперед руку с зажатыми в ней палочками.

Мы долго примеривались, кому какой жребий вытянуть. Вышло так: Сережка получил должность командира, Петька — комиссаром, я — наблюдателем, а Граф стал немцем.

Юрка заерзал на траве и показал нам кукиш. Рука у него была в царапинах, измазана грязью.

— Не хочу немцем. Что я, Г-гитлер, что ли?

— Ну, не немцем, а просто неприятелем, — объяснял Сережка. — Понимаешь: неприятелем. Это же понарошку. Ты будешь воевать против нас, а мы против тебя. Неприятель по-военному называется противником. Понял?

Граф прищурился на брата недоверчиво и вдруг просиял:

— Пускай я буду неприятелем. Я в-в-вам п-покажу! Всех п-перестреляю!

Петька откинулся навзничь и захохотал:

— Ай да Граф! Валяй, стреляй! Ты — храбрый парень!

Сережка сказал братишке:

— Теперь иди домой, сделай себе трещотку или поищи на чердаке старую. А то чем стрелять будешь?

— А я у Василия в-возьму револьвер. Вот! — Граф показал язык и вперевалку пошел к кустам.

Мы засмеялись:

— Так Василий и даст тебе револьвер!

У Василия действительно был пистолет. Вернувшись с фронта, он показывал его нам. Называется «ТТ» — «Тульский, Токарева». Это — именное оружие. На пистолете выгравирована надпись: «Разведчику Ванееву за боевой подвиг 25 июля 1942 года». Василий рассказывал, что тогда он в разведке боем захватил в плен важного немецкого офицера с секретными документами.

Василий спрятал пистолет и больше не показывал его.

Когда Граф скрылся в кустах, мы встревожились. А вдруг он найдет пистолет? Если Юрка стащил из посылки махорку, то он вполне может стащить и пистолет, если разнюхает, где Василий его прячет. И если уж он сумел закурить, то, наверное, сумеет и выстрелить!

— Надо пойти предупредить Василия, еще чего доброго…

Сережка не договорил и кинулся бежать. Мы — за ним.

Подбежав к окну и приложив ладони к вискам, чтобы заслониться от света с улицы, Сережка подозвал нас. Мы тоже всмотрелись в полумрак комнаты и увидели Графа. Он неторопливо подошел к кровати Василия, поднял подушку, заглянул под нее, потом пошарил под матрацем, поправил кровать, постоял посреди комнаты в раздумье и направился к сундуку, находившемуся в углу. Открыл его и долго в нем рылся.

— Пистолет ищет, — шепнул Сережка. — Вот пройдоха!

Граф с видимым неудовольствием опустил крышку сундука.

— Теперь пойдет в сарай, — уверенно сказал Сережка.

И в самом деле, Граф, закрыв дверь квартиры на замок, сошел с крыльца и направился в дровяной сарай. Из сарая он вышел с видом крайне разочарованным. Тут мы и поймали его.

— Ты что это, Юрка? — спросил Сережка.

— А ч-чего? — недоуменно отозвался Граф. Глаза его бегали по сторонам.

— В кровати Василия шарил, в сундуке шарил, в сарае шарил. Долго будешь разбойничать?

— Я н-не шарил, — ответил Граф, сделал кислую мину и стал тереть кулаками глаза. Но мы видели, что глаза у него сухие и плакать он не собирается.

— Как же не шарил? — наседал Сережка. — Ты же пистолет искал. Мы всё видели!

— А п-подсматривать нехорошо, — укоризненно сказал Юрка.

— За такими, как ты, не посмотри — так и до беды недолго, — упрекнул брата Сережка. — Придет Василий, мы ему скажем, что ты хочешь стащить пистолет.

Граф опустил руки, шмыгнул носом:

— Я н-не искал п-пистолет. Я… я…

— Давай, не выкручивайся!

— В-вы наябедничаете, да?

— Ябедничать мы не будем, но проучить тебя надо!

— Я б-больше не б-буду шарить… Только не говорите.

— Ну, смотри же!

Мы смастерили из ящика, баночек из-под ваксы и куска провода телефон, начертили на плотной оберточной бумаге план местности и, встав рано утром, хотели было отправляться к вагону, чтобы начать военную игру. Но тут в Петькиной квартире открылось окошко, и вдова Цыганова крикнула на весь сад:

— Петька-а-а! Иди завтракать. А после картошку окучишь!

Петька, заправляя рубаху в штаны, недовольно помотал черноволосой кудрявой головой:

— Вот не вовремя эта картошка!

Как по команде открылось окно в нашей квартире, а потом в квартире Ванеевых.

Сережкина мать распорядилась:

— Сережа! Пора картошку окучивать!

Моя мать о чем-то поговорила с Сережкиной и тоже сказала:

— Коля! Тяпку возьми в чулане!

Игру пришлось отложить.

Огороды были тут же, за домом. На узких и длинных полосках небольшими кустиками поднялась молодая светло-зеленая картофельная ботва. Земля от солнца потрескалась, слежалась корочкой. Став на конце участка, я начал ковырять тяпкой сухую землю. Из-под тяпки поднимались мелкие облачка пыли. Неподалеку появились, тоже с тяпками, Петька и Сережка. Сережка предложил:

— Давай, кто скорее окучит участок!

— Давай. А после пойдем купаться.

Поплевав на руки, мы принялись за дело. Земля плохо поддавалась ударам. Скоро я набил на ладонях мозоли. Солнце с утра жарило в спину, пот стекал на лоб, попадал в глаза, щипал их. Я снял рубаху. Глядя на меня, обнажили свои спины и ребята. Без рубах стало легче, свободнее. Но страшно хотелось пить. Я пошел к колодцу, достал черпалом воды. Петька и Сережка тоже примчались «на водопой». От холодной воды заныли зубы. Мы устроили перерыв, сели в тени под деревом и стали показывать друг другу мозоли.

— Видите у меня какие — больше ваших! — похвастался Петька.

— Нашел чем хвалиться! Мозоли — от неуменья.

Сережка прищурился на солнце и лег животом на траву.

— Мне наплевать, умею там или не умею, — отозвался Петька. — Придет мамка — покажу ей мозоли, она и пожалеет, скажет — завтра докончишь работу.

— Что и говорить, — Сережка сплюнул сквозь зубы. Хитер, белоручка!

— Кто белоручка? Я? — Петька вскочил. — Ты не обзывайся! А где темляк?

— Дома. Повесил на стенку. Пусть висит. Пока он нам не нужен. Ладно, — отдохнули, пора и за дело!

Мы снова стали ковыряться в земле. Но в это время мимо нас по улице пошли строем бойцы с песней, и мы, побросав тяпки и наскоро надев рубахи, высыпали на тротуар.

Бойцы шли к вокзалу, поднимая сапогами тучи пыли. За спиной у них вещевые мешки, через плечо — шинельные скатки, на боку — маленькие лопатки, противогазы в зеленых сумках. К вещмешкам приторочены каски. В колонне по-четыре бойцы заполнили всю узенькую улочку. Дружно и голосисто пели:

Сбоку шагал командир. Он, поворачиваясь к строю, командовал:

— Раз-два-три…

Мы пошли следом.

На станции колонна остановилась на перроне, и бойцы по команде повернулись к вокзалу. Командиры разбили их на группы, и каждая из них стала грузиться в теплушки. В голове эшелона попыхивал дымком паровоз, нетерпеливо ожидая, когда можно будет тронуться с места.

Без суеты и спешки, по-военному четко бойцы вскакивали на стремянки и исчезали в темных проемах дверей. Перрон быстро опустел.

Из комендатуры вышел усатый комендант и отдал какое-то распоряжение командирам. Те тоже разбежались по теплушкам. Появился дежурный по станции в красной фуражке и ударил в колокол. Тотчас раздался свисток главного кондуктора, паровоз откликнулся гудком, и поезд застучал по рельсам на запад.

По опустевшему перрону, меряя длинными ногами асфальт, (вышагивал милиционер Бежевый. Он курил папиросу и от нечего делать смотрел на воробьев, которые россыпью серых комочков усеяли кусты акации и черемухи в палисаднике перед вокзалом. Бежевый погрозил нам тонким узловатым пальцем.

— Вы опять тут торчите? Неужто у вас никакого дела нету?