Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Но-о, товарищ командир, — врастяжку произносит Болотников. — Матрос Лапин еще не допущен к самостоятельной работе...

— К вашему стыду! — обрывает его Костров. — За то время, что он на лодке, медведя можно танцам обучить. А у этого парня среднее техническое образование!

— Вы же знаете, что Лапин не торопится сдавать зачеты.

— Вы поняли приказание, товарищ капитан-лейтенант? Выполняйте!

Болотников молча скрывается в люке. Кострову слышно, как постанывают под ногами комендора стальные перекладины трапа.

Поисковая антенна вдруг начинает дергаться туда- сюда в небольшом секторе, словно что-то вынюхивает за кормой лодки.

— Самолетная станция! — частит по трансляции разом оживший оператор. — Пеленг триста десять! Сигнал слабый!

— Стоп оба дизеля! — спокойно и отчетливо командует вниз Костров.

Сигнальщик, уловив его жест, шустро ныряет в отдушину люка.

— Оба мотора «товсь»! Срочное погружение!

Надрываются в крике горластые ревуны. Над головой Кострова захлопывается крышка люка, и лодка проваливается в глубину.

Секундами исчисляется время этого рискованного маневра. Только что «тридцатка» резала форштевнем зеленые пласты волн, и вот уже сомкнулась над нею многометровая толща воды.

— Глубина тридцать метров! Кингстоны закрыты! Выдвижные устройства опущены! — докладывает вахтенный механик.

— Правый малый вперед!— распоряжается Костров,— Курс девяносто градусов!

На всякий случай необходимо провести маневр уклонения, чтобы запутать свои следы.

Штурман Кириллов в своей выгородке торопливо рассчитывает последнюю надводную обсервацию, прозванную «колышком». Все дальнейшее маневрирование привязывается к нему и в значительной мере зависит от его точности.

— Готово, товарищ командир! — радостно докладывает старший лейтенант. — Обсервация есть, до точки старта двести тридцать кабельтов!

Костров одобрительно кивает головой. Может, зря он не скрывает своих симпатий к молодому штурману, но сноровкой Кириллова нельзя не любоваться.

— Ракетная атака! — раздельно и как-то особенно приподнято и торжественно объявляет по лодочной трансляции Костров. — Начать предстартовую подготовку!

Уступив свое место старпому, Костров направляется в приборный отсек. Его появление остается незамеченным, операторы заняты своим делом и не оборачиваются на хлопок двери. В своих кожаных шлемофонах они напоминают космонавтов, а приборный отсек стал похожим на кабину многоместного космического корабля.

Костров устраивается возле переборки, чтобы никому не мешать, и разыскивает глазами стриженый затылок Геньки Лапина.

Ага, вот он, земляк, у автомата. Шлемофон у него сбился на одну сторону, болтаются незастегнутые тесемки клапанов. Матрос беспокойно ерзает, шарит руками по приборной панели. «Не дрейфь, Генька! — мысленно успокаивает его Костров. — Соберись, сосредоточься, не мельтешись». И, словно в ответ на его подсказку, Лапин подхватывается с кресла. Срывает шлемофон и хрипит:

— Товарищ капитан-лейтенант... — Это он Болотникову. — Что-то стряслось с автоматом...

— Снимите высокое! — на бегу кричит комендор. — Ну чего ты стоишь, как остолоп?! Немедленно снимай питание!

Болотников протискивается между кресел, не обращая внимания на посторонившегося командира. Хватает торцовый ключ и с остервенением крутит гайки на задней крышке автомата. Ключ срывается с граней и больно ударяет комендора по суставу пальца. Ссадина покрывается розовой сукровицей.

— Раззява! — свистящим шепотом говорит он понуро стоящему рядом Геньке. — Руки у тебя не тем концом вставлены...

— Спокойнее, командир БЧ-2, — кладет руку на его плечо Костров. И только теперь операторы замечают его присутствие. — Спокойно во всем разберитесь и доложите, сколько времени потребуется на устранение поломки.

— Нисколько! — упрямо мотает головой Болотников. — Заменять надо теперь пульт, а Лапина под суд отдавать!

— Спокойнее, товарищ капитан-лейтенант, — снова одергивает его Костров.

— Я предупреждал вас, товарищ командир! Я предупреждал! — багровеет Болотников. — Вы со мной не посчитались! Теперь расхлебывайте сами!

Он швыряет ключ и убегает прочь из отсека. Возле автомата остаются только Костров с Генькой.

Костров смотрит прямо в глаза матросу. Тот не отводит взгляда, лишь чуть-чуть подергиваются его веки. До чего же он сейчас похож на сестру!

— Зачем вы брали меня на лодку, дядя Саня? — тоскливо спрашивает он.

Странно звучит это обращение из уст долговязого, широкоплечего детины. Странно для остальных, но не для Кострова.

— Разрешите, товарищ командир? — прерывает паузу старшина второй статьи Кедрин. — Позвольте мне взглянуть?

Он долго возится, прозванивая мегомметром электрические цепи, потом медленно вытирает вспотевший лоб.

— Через час схема будет в строю, товарищ командир! — повернувшись к Кострову, говорит он.

Из записок Кострова

Назавтра мне стало совсем худо. Температура не спадала, язык распух и шершавым комом ворочался во рту. Мама вызвала на дом врача, та ввела мне пенициллин, велела полоскать горло отваром шалфея.

— Если ему не полегчает, придется положить в больницу. У него катаральная ангина, да и с легкими, боюсь, не все в порядке. И не держите больного на печи, мамаша, ему и без того жарко!

Двое суток я пролежал в муторной полудреме, иногда забываясь совсем и проваливаясь в темную яму без снов, а когда разжимал веки, то видел подле себя маму. Она сидела на табурете возле моего изголовья, меняла влажную повязку на моем лбу и поправляла сползающее одеяло.

Как-то, очнувшись в очередной раз, я увидел на мамином месте Ольгу. Зашевелил бровями, соображая, сплю я или бодрствую, а она улыбнулась мне ласково и нежно, как ребенку.

— Ты... пришла... ко мне... — пошевелил я спекшимися губами.

— Ага, — шепнула она.

Я взял в обе руки ее ладонь и поднес к небритой щеке.

— Ты лежи, Шура, — сказала она. — Докторша не велела тебя тревожить.

— Мне уже стало лучше сегодня, — сказал я, пытаясь приподняться с подушек. — Мама где?

— Тетка Настасья корову доит. Завечеряло уже...

— Оля, Ольгуня, Олеся... Единственная моя на всю жизнь, — шептал я, покрывая поцелуями ее руку.

— Пусти скорее! Настасья Петровна идет!

— Слушай, люба моя! Вернусь в часть, стану хлопотать для тебя пропуск. Не смогу я там без тебя, Олеся!

С улицы кто-то сердито затарабанил в оконную раму. Ольга испуганно обернулась, привстала с табурета.

— Ольга! — позвал за окном хрипловатый голос. — Ты что, в сиделки подрядилась?

— Иду, мама! — торопливо откликнулась она. — Поправляйся, Шура, — накидывая шубейку, говорила она мне. — Утречком я опять тебя навещу...

Оля легонько притворила за собой дверь, и чуть слышный скрип дверных петель резанул меня по сердцу.

— С чего это Акулина взбеленилась? — спросила из сеней мама. — До чего вздорная баба. Волосья посивели, а уму-разуму не прибавилось, — позвенькивая подойником, вздыхала она. Нацедила мне кружку дымящегося молока. Я отрицательно помотал головой.

— Пей, сынок. Через немочь пей,— уговаривала она.— Молочко парное всяких лекарств целебнее...

Я не отвечал, занятый своими мыслями. Мама подсела на табурет.

— Не майся понапрасну, Шуренька, — осторожно вошла она в мои думы. — Любит тебя Ольга, крепко любит, не сомневайся... Я век прожила, меня обмануть трудно. Только гордая она шибко. Неровней и в тягость тебе не хочет быть. Братеника на ноги поставлю, сама учиться пойду, говорит. И своего она добьется, оттого что девка она настырная. А со свадьбой потерпится, сынок, — глянула она на меня просветлевшими глазами. — Не перестарки ведь вы обои. А настоящую-то любовь прозелень не возьмет. Отец-то твой двадцати семи лет на мне женился, да и самой мне двадцать третий годок шел. А женихались чуть не сызмальства...

33
{"b":"860221","o":1}