— Слушай, вождь, — говорят. — Иль не поровну мы рисковали в боях? Почему же назад возвращаемся нынче не с равной добычей? Ты с младою женой, мы лишь с завистью черной на сердце. Смело к берегу правь, там и нас ожидают прекрасные девы!

Отвечает Язон:

— Не гневите богов! Что задумали вы? Там могучее племя живет, а нас здесь — ничтожная горстка.

— Или больше нас было, — смутьяны кричат, — когда славу тебе добывали в смердящих болотах Колхиды? Кто тогда нам помог? Отчего ж она снова помочь нам не хочет?

— Добиваетесь вы, чтобы женщина женский свой род предала? — чужеземка презрительно им говорит. — Что ж, ликуйте, мужи, оттого, что не женщина сердцем Медея!

Повернулась к востоку лицом, по плечам разметала волос водопад, небесам заклинанья свои прокричала. Солнце сразу прервало извечный свой путь, как прибитое, замерло в самом зените.

Напекло оно голову дозорной амазонке. Прилегла та на землю, под сенью кустов скоротать жаркий полдень, и сразу заснула. А коварные греки тем часом напали внезапно на немногих оставшихся в лагере дев. Ибо гордое племя охотилось в ближней степи, упражняясь в стрельбе из податливых луков.

Только вопли несчастных сестер, увозимых в неволю, пробудили дозорную вдруг. Подняла она тяжелую голову, взглянула на море и от страшного горя окаменела...

— Какая сумная легенда, — задумчиво произносит Алена. — Где ты ее прочитал?

— Нигде. Услышал от одного рыбака.

По другую сторону перевала хорошо виден Гранитный каньон — глубокая расщелина, как рваная рана, зияющая посреди лесного массива.

— В каньоне речушка течет, — рассказывает Алена,— Шайтан-су называется. Мелкая, но стремная — жуть! Ладонь сунешь, брызги во все стороны летят...

Под гору идти веселее. Рюкзак подталкивает Кострова в спину, то и дело сбивая его шаг на рысь. Впереди среди ветвей мелькает желтая Аленина шапочка.

Они не заметили, как тучи залатали в небе последние голубые прогалины. Спохватились только, когда горохом сыпанул на землю дождь.

— Надо ставить палатку! — крикнул Костров.

— Поставим на той стороне, там чудесная полянка! — откликнулась Алена.

Широкий мутный поток разрывает тропу. Он несется вскачь через валуны и коряги, образуя множество водоворотов и водопадиков.

— Надо переходить, — вздыхает Алена, разуваясь и закатывая выше колен спортивные брюки.

Раскачав за лямки, Костров перебрасывает на другой берег рюкзаки, затем свою и Аленину обувь.

— Погоди, Алена! — окликает он спутницу, но та уже ступила босой ногой на торчащий среди волн камень. Речка больно ударяет ее по щиколоткам, обдает брызгами и пеной.

Балансируя руками, Алена делает еще один шаг и вдруг валится навзничь. Поток подхватывает ее и, словно тряпичную куклу, тащит через валуны.

— Алена! — отчаянно кричит Костров, бросаясь в ледяную воду. Но ударом под колени речка сваливает и его. Он борется с нею, как с живым существом, поднимаясь и снова падая, больно ушибаясь, выплевывая песок и мусор.

— Алена! Алена! — не переставая зовет он.

Она подает голос откуда-то снизу. Ломая ногти, Костров выбирается на берег. Бежит вдоль потока туда, где среди водяных смерчей бьется желтая шапочка. Вода вновь сбивает его с ног, но, сделав отчаянный рывок, он подхватывает на руки обмякшее, почти безжизненное тело женщины.

Потом они долго лежат неподвижно на крохотном песчаном плесике. Алену трясет нервный озноб, у Кострова ноют все ребра, будто его протащили через бетономешалку.

— Поднимаемся, Алена, — очнувшись, тормошит он женщину. — Так и закоченеть недолго.

Она не отвечает. Тогда Костров на руках несет ее к месту, где лежат рюкзаки. Раздевает и закутывает в сухое одеяло. Накрыв ее сверху брезентом палатки, он, вынув топор, идет в чащобу за хворостом.

Вскоре возле речки весело потрескивает костерок. Развести его бывалому таежнику — дело не хитрое. Он укрывает огонь навесом из сучьев и сосновых лап. Тут же на распялках отчаянно парит подсыхающая одежда.

— Чуть не остался Олежка круглым сиротой, — невесело усмехается Алена, которую он привел в чувство двумя глотками спирта.

— Зато теперь долго будешь жить, — говорит Костров, вновь открывая пластмассовую фляжку. — На-ка, глотни еще разок.

— Фу, какое мицное зелье! — переводя дух, восклицает она.

— Зато никакая простуда не возьмет.

Они надевают теплую, пахнущую дымом одежду и подсаживаются поближе к костру.

Макушки гор пока еще освещены, а в каньоне уже сгущается темнота. Отблески костра мечутся по мокрому навесу, с которого падает в огонь шипящая капель. Монотонное шуршание дождевых струй перебивается плеском и шебаршанием потока.

Разомлевшая от жары и хмеля, Алена доверчиво прижимается щекой к плечу Кострова.

— Ты такой сильный, — ласково говорит она. — С тобой мне ничего не страшно...

— Ага, — рассеянно отвечает он, потрясенный мыслью о смещении времени. Все вдруг повторилось: и ночь, и костер, и река. И ему сейчас так же хорошо, как тогда...

— О чем ты задумался? — спрашивает Алена.

Костров глядит в ее расширившиеся, чуть затуманенные влагой зрачки, в которых колеблются крохотные язычки пламени. Глаза Алены придвигаются все ближе и ближе к его глазам, губы ее шепчут что-то бессвязное и радостное...

Я сидел на чемоданах возле самого уреза воды. Волны хлюпали под щелястым настилом набережной, проплескивались между досками, брызгали на туфли.

Я смотрел на другую сторону бухты, где жались к причалам приплюснутые и узкие, как рыбины, подводные лодки. Издали они казались одинаковыми, голубыми, с белой вязью бортовых номеров.

Я смотрел и пытался угадать: которая-то из них моя?..