Я мог видеть зубчатую стену из красного камня, возвышающуюся над задней частью дворца. По ее периметру располагались высокие столбы, на каждом из которых были установлены длинные площадки наподобие подносов — вероятно, для освещения. Здесь проводились игры, за которыми с нетерпением наблюдало множество людей. Я был уверен в этом. Раньше здесь ревели толпы, но теперь расходящиеся лучи и главный вход были пусты и так же призрачны, как и весь остальной заколдованный город.

Однажды на уроке истории в пятом классе мы построили замок из кубиков «Лего». Тогда нам это казалось скорее игрой, чем обучением, но, как потом выяснилось, в конечном итоге это было обучение. Я все еще помнил большинство архитектурных элементов, и теперь увидел некоторые из них: контрфорсы[191], башенки, зубцы стен, парапеты и даже то, что могло быть потайными воротами. Но эти постройки, как и все остальное в Лилимаре, были искажены. Лестницы безумно (и бессмысленно, насколько я мог судить) вели к странным наростам, напоминающим поганки, с узкими окнами без стекол. Они могли быть сторожевыми вышками или Бог знает чем еще. Некоторые лестницы пересекались крест-накрест, напоминая о рисунках Эшера[192], созданных для обмана зрения. Столило мне моргнуть, как лестницы показались мне перевернутыми. Я моргнул еще раз — и они встали на место.

Хуже того, весь дворец, в котором не было абсолютно никакой симметрии, казалось, двигался, как замок Хаула[193]. Я не мог точно видеть, как это происходит, потому что было трудно удержать все это в глазах — или в сознании. Лестницы были разноцветными, как лучи на площади-карусели, что, наверное, звучит весело, но в реальности создавало ощущение какой-то извращенной разумности, как будто это был не дворец, а мыслящее существо с инопланетным мозгом. Я сознавал, что у меня разыгралось воображение (точнее, это случилось без участия сознания), но был рад, что метки мистера Боудича вывели меня к дворцу со стороны стадиона, так что окна башен не смотрели прямо на меня. Я не уверен, что смог бы вынести их зеленые взгляды.

Я медленно крутил педали по широкой дорожке у входа, колеса трицикла иногда ударялись о камни, вылезшие из мостовой. Задняя часть дворца была в основном глухой, лишенной окон. Там был ряд больших красных дверей — восемь или девять — возле которых когда-то образовалась пробка из повозок, несколько из них были перевернуты, а пара разбита вдребезги. Было легко представить, что это сделала Хана — в гневе или, может быть, просто для развлечения. Мне показалось, что это место доставки припасов, которое богачи и члены королевской семьи видели редко, если вообще видели. Этим путем ходили простые люди.

Я заметил выцветшие инициалы мистера Боудича на одном из каменных блоков рядом с этой погрузочной площадкой. Мне не нравилось находиться так близко к дворцу, даже со слепой стороны, потому что я почти физически ощущал, как он движется. Пульсирует. Перекладина буквы «А» указывала налево, поэтому я отклонился от основного пути, чтобы следовать по стрелке. Радар снова закашлялась, причем сильно. Когда я уткнулся лицом в ее шерсть, чтобы подавить смех, она была мокрой, холодной и слипшейся. Могут ли собаки болеть пневмонией? Я решил, что это глупый вопрос. Вероятно, ей может заболеть любое существо, имеющее легкие.

Еще несколько инициалов привели меня к линии из шести или восьми контрфорсов. Я мог бы проехать под ними, но предпочел этого не делать. Они были такого же темно-зеленого цвета, что и окна башни — возможно, вовсе не каменные, а сделанные из того же мутного стекла. С трудом верилось, что стекло могло выдержать огромную несущую нагрузку, которая требовалась для такого колоссального здания, но казалось, что контрфорсы состоят именно из стекла. И снова я увидел внутри те же черные усики, лениво переплетающиеся друг с другом, то медленно поднимаясь, то опускаясь вниз. Смотреть на контрфорсы было все равно, что смотреть на ряд странных зелено-черных лавовых ламп[194]. Эти извивающиеся усики напомнили мне сразу несколько фильмов ужаса — «Чужой» был одним, «Пираньи» другим, — и я пожалел, что смотрел их.

Я уже начал думать, что мне придется объехать дворец кругом — и попасть под тройной обзор этих проклятых шпилей, — когда впереди показалась ниша. Она находилась между двумя крыльями без окон, расходившимися в виде буквы V. Здесь стояли скамейки, окружавшие небольшой бассейн в тени пальм — безумно, но это были именно пальмы. Они скрывали то, что находилось в глубине ниши, но над ними возвышался столб, по крайней мере, в сотню футов высотой, увенчанный стилизованным солнцем. У солнца было лицо, и глаза его двигались взад-вперед, как тикающие глаза часов-кота. Справа от бассейна мистер Боудич написал свои инициалы на каменном блоке. На перекладине этой буквы А была стрелка, на сей раз указывающая прямо вверх. Я почти слышал, как мистер Боудич говорит: «Иди прямо, Чарли, и не теряй времени».

— Держись, Радар, мы почти на месте.

Я крутил педали в направлении, указанном стрелкой. Это вывело меня к правой стороне симпатичного маленького бассейна. Не было необходимости останавливаться и вглядываться в него через кроны пальм, когда то, за чем я пришел, было так близко, но я это сделал. И каким бы ужасным ни было то, что я там увидел, я рад. Это изменило все, хотя прошло много времени, прежде чем я полностью осознал важность этого момента. Иногда мы смотрим, потому что нам нужно что-то запомнить. И даже самые ужасные вещи порой придают нам силы. Теперь я это знаю, но в тот момент все, о чем я мог думать, было: «О Боже, это же Ариэль!»

В этом бассейне, когда-то, возможно, нежно-голубом, но теперь илистом и мутном от разложения, покоились останки русалки. Конечно, это была не Ариэль, диснеевская принцесса, дочь короля Тритона и королевы Афины. Не она, точно не она. Не было ни блестящего зеленого хвоста, ни голубых глаз, ни копны рыжих волос. И никакого милого маленького фиолетового лифчика. Я думал, что эта русалка когда-то была блондинкой, но большая часть ее волос выпала и плавала на поверхности бассейна. Ее хвост, возможно, когда-то и был зеленым, но теперь стал безжизненно-серым, как и кожа. Ее губы исчезли, обнажив круг мелких зубов. Ее глазницы зияли пустотой.

И все же когда-то она была красива. Я видел это так же ясно, как и те радостные толпы, которые приходили сюда посмотреть на игры или развлечения. Красивая, живая, полная светлой безвредной магии. Тогда она плавала здесь, это был ее дом. Люди, которые нашли время, чтобы приехать в этот маленький оазис, смотрели на нее, она смотрела на них и все были счастливы. Теперь она была мертва, из того места, где ее рыбий хвост переходил в человеческое туловище, торчало железное копье, а из пробитой им дырки вылез клубок серых кишок. От ее красоты и грации осталась лишь тень. Она была мертва, как любая рыба, которая когда-либо умирала в аквариуме и плавала там, все ее живые краски поблекли. Она стала уродливым трупом, частично спасенным от разложения холодной водой. В то время как по — настоящему уродливое существо — Хана — все еще жила, пела, пердела и ела свою вредную еду.

«Проклято, — подумал я. — Все здесь проклято. Зло пало на эту несчастную землю». Это была не мысль Чарли Рида, но в ней заключалась истина.

Я почувствовал, как во мне поднимается ненависть к Хане не потому, что это она убила русалочку (думаю, великанша просто разорвала бы ее в клочья), а потому, что она была жива. И может помешать мне вернуться.

Радар снова закашлялась, да так сильно, что я услышал, как за моей спиной заскрипела корзина. Я оторвался от чар этого жалкого трупа и покатил вокруг бассейна к столбу с солнцем на вершине.

Солнечные часы занимали ту часть ниши, где сходилось V-образная форма двух крыльев. На железном столбе был укреплен плакат. Выцветшая, но все еще разборчивая надпись на нем гласила: «НЕ ПРИБЛИЖАТЬСЯ». Диск часов составлял примерно двадцать футов в диаметре, что составляло — если мои расчеты были верны — около шестидесяти футов в окружности. Я увидел на дальней стороне инициалы мистера Боудича и захотел хорошенько рассмотреть их. Их цепочка привела меня сюда; теперь, когда я здесь, последние из них могли подсказать направление, в котором надо повернуть солнечные часы. Проехать туда на трехколесном велосипеде Клаудии было невозможно, потому что круг часов был окаймлен черно-белым заборчиком высотой около трех футов.