«Улицы там похожи на лабиринт», — говорила Клаудия. В этом она была права, и инициалы мистера Боудича — его отметки — еще больше убедили меня в него. В Нью-Йорке был смысл, в Чикаго была некоторая доля смысла, но Лилимар не имел смысла вообще. Думаю, что таким, должно быть, был Лондон во времена Шерлока Холмса и Джека Потрошителя (насколько я знаю, таков он и сейчас). Некоторые улицы были широкими и обсаженными голыми деревьями, которые не давали укрытия от дождя. Некоторые — ужасно узкими, порой настолько, что трехколесный велосипед едва мог проехать по ним. Зато там у нас появлялась защита от проливного дождя, поскольку двухэтажные здания нависали над улицей, почти соприкасаясь. Иногда по пути попадались троллейбусные провода, некоторые из них бессильно свисали со столбов, но большинство просто валялось на улице.

В одной витрине я увидел безголовый женский манекен в шутовским колпаке, с колокольчиками на шее и ножом, воткнутым между грудей. Если это была чья-то шутка, то совсем несмешная. Уже через час я понятия не имел, сколько правых и левых поворотов я сделал. В одном месте мой путь пролегал по частично затопленному подземному переходу, где звук колес трицикла, шлепающих по стоячей воде, отдавался эхом, похожим на отвратительный шепчущий смех: ха… хаа… хааа…

Некоторые из отметин АБ, остававшихся на улице в непогоду, выцвели так сильно, что их было почти не разглядеть. Если бы я совсем потерял оставленный им след, мне пришлось бы вернуться назад или попытаться определить направление по трем шпилям того, что, как я предполагал, было дворцом, а я не знал, смогу ли я это сделать. На протяжении долгого времени здания, теснящиеся надо мной, полностью заслоняли его. Было слишком легко представить, как я блуждаю по этому лабиринту улиц до двух звонков — а потом и до трех последних — и бессильно жду, когда выйдут на охоту ночные солдаты. Но в такой дождь и с этим непрестанным кашлем сзади я думал, что к ночи Радар все равно уже будет мертва.

Дважды я проезжал мимо зияющих провалов, которые наклонно уходили вниз, в темноту. От них веяло затхлым воздухом и чем-то похожим на те шепчущие голоса, о которых предупреждала меня Клаудия. Запах от второго провала был сильнее, а шепот громче. Я не хотел представлять себе перепуганных горожан, в панике укрывшихся в огромных подземных бункерах и умерших там, но было трудно не думать об этом — даже невозможно. Так же невозможно было поверить, что эти шепчущие голоса были чем-то иным, кроме стонов и мольбы их покойных владельцев.

Я не хотел быть здесь. Я хотел быть дома, в своем нормальном мире, где бестелесные голоса доносились только из моих наушников.

На углу я увидел на фонарном столбе то, что могло быть как инициалами мистера Боудича, так и просто пятном засохшей крови. Я слез с велосипеда, чтобы рассмотреть получше. Да, это была его метка, но почти стертая. Я не решился вытереть с нее воду и грязь, опасаясь стереть ее полностью, поэтому наклонился, пока почти не уперся в нее носом. Перекладина А указывала вправо, я был уверен в этом (почти уверен). Когда я вернулся к трициклу, Радар высунула голову из-под одеяла и заскулила. Один ее глаз был снова залеплен гноем, другой полузакрыт, но устремлен нам за спину. Я посмотрел в ту сторону и услышал быстрые шаги — на сей раз сомнений в этом не было. И уловил промельк движения какой-то одежды — возможно, плаща, — когда его владелец свернул за угол несколькими улицами назад.

— Кто там? — крикнул я и тут же зажал рот ладонью. «Тихо, веди себя тихо» — все, кого я встречал, говорили это. Гораздо более тихим голосом, почти шепотом, я добавил. — Покажись. Если ты друг, я тоже буду тебе другом.

Никто не показывался, да я не ожидал этого. Я опустил руку на рукоятку револьвера мистера Боудича.

— Если это не так, то у меня есть оружие, и я воспользуюсь им, если придется, — чистый блеф, о том, что оружие здесь использовать нельзя, меня тоже предупреждали. — Ты меня слышишь? Ради твоего же блага, незнакомец, покажись мне на глаза.

Я говорил совсем не похоже на себя, и уже не в первый раз. Эти слова больше подходили персонажу книги или фильма. Я почти ожидал, что сейчас скажу: «Меня зовут Иниго Монтойя[188]. Ты убил моего отца, так что готовься к смерти».

Радар снова закашлялась, и ее начала бить дрожь. Ничего больше не услышав, я сел на трицикл и поехал в направлении, указанном последней стрелкой. Оно вывело меня на зигзагообразную улицу, вымощенную булыжником и по какой-то причине уставленную бочками, многие из которых были опрокинуты.

Я продолжал следить за инициалами — некоторые из них были почти такими же яркими, как в тот день, когда он нарисовал их красной краской, но большинство поблекли, превратившись в призраки самих себя. Влево и вправо, вправо и влево. Я не видел тел или скелетов когда-то живших здесь людей, но ощущал запах разложения почти повсюду, и иногда возникало ощущение, что здания исподтишка меняют свои очертания.

Кое-где я проезжал через лужи. В других местах улицы были полностью затоплены, и большие колеса трицикла проваливались в мутную воду почти по самые ступицы. Дождь перешел в мелкую морось, потом прекратился. Я понятия не имел, как далеко нахожусь от желтого дома Ханы; без телефона, с которым можно сверяться, и без солнца на небе, мое чувство времени полностью исчезло. Я ждал, что вот-вот прозвенят два полуденных колокола.

«Заблудился, — подумал я. — Я заблудился, у меня нет Джи-пи-эс, и я никогда не доберусь до цели вовремя. Хорошо еще, если я выберусь из этого безумного города до наступления темноты».

Потом я пересек небольшую площадь со статуей посередине — это была женщина с отбитой головой — и понял, что снова вижу три шпиля, только теперь сбоку. Тогда ко мне пришла мысль — абсурдная, но верная, — которую мне сказал голос тренера Харкнесса, который тренировал баскетболистов так же, как бейсболистов. Тренер расхаживал взад и вперед по боковой линии, с красным лицом и большими пятнами пота под мышками белой рубашки, которую всегда надевал в игровые вечера, следя за бегом своих игроков и крича им: «В заднюю дверь! В заднюю дверь, черт вас возьми!»

Задняя дверь.

Вот куда привели меня метки мистера Боудича. Не к фасаду этого огромного центрального здания, где, без сомнения, заканчивалась Галлиеновская улица, а к заднему входу в него. Я пересек площадь слева, ожидая найти его инициалы на одной из трех улиц, ведущих от нее — и действительно, они были выведены на стене разбитого стеклянного здания, которое, возможно, когда-то было оранжереей. Теперь дворец был справа от меня, и метки вели все дальше и дальше по кругу. Я уже видел высокий изогнутый выступ каменной кладки, выраставший над домами.

Я начал крутить педали быстрее. Следующая метка указала мне поворот направо, вдоль того, что в лучшие времена, должно быть, было широким бульваром. Тогда его асфальт, возможно, был чудом прогресса, но теперь он потрескался и в некоторых местах превратился в россыпь гравия. По центру проходила заросшая полоса растительности, среди сорняков виднелись огромные цветы с желтыми лепестками и темно-зеленой сердцевиной. Я притормозил, чтобы взглянуть на один, который нависал над улицей на длинном стебле, но когда я потянулся к нему, лепестки со щелчком сомкнулись в нескольких дюймах от моих пальцев. Из них сочилась какая-то белая густая жидкость. Я почувствовал жар и поспешно отдернул руку.

Дальше, примерно в четверти мили, я увидел три круто нависающих крыши — по одной с обеих сторон бульвара, по которому я ехал, и одну, которая, казалось, нависала над ним. Они были такими же желтыми, как плотоядные цветы. Прямо передо мной бульвар выходил на еще одну площадь с высохшим фонтаном в центре. Он был огромным и зеленым, с трещинами, змеяющимися по его обсидиановой чаше. «ЗАПИШИ ЭТО, ПРИНЦ ШАРЛИ» — повторяло священное писание Клаудии, и я проверил свои записи, просто чтобы убедиться, что правильно помню. Сухой фонтан, проверь. Большой желтый дом, стоящий поперек дороги, проверь. Двигайся незаметно, перепроверь. Я сунул лист бумаги в боковой карман рюкзака, чтобы он не намок. В то время я даже не думал об этом, но позже у меня были причины порадоваться тому, что он был там, а не в моем кармане. То же самое насчет телефона.