– Она выросла, – улыбнулся Фридрих, – рукава пальто коротковаты… – он слушал задорное, переливающееся сопрано Магдалены Брунс из кресла в амфитеатре гамбургской оперы. Дневное представление не требовало смокинга, зал наполняли родители с детьми:

– У нее пока нет сольных партий, – подумал Фридрих, – но ей всего четырнадцать. У нее все впереди. Она останется круглой сиротой, ей потребуется поддержка, опека и забота… – Фридрих никуда не торопился:

– Когда она поступит в консерваторию, я с ней познакомлюсь. Четыре года… – он задумался, – мне будет едва за тридцать. Самое время жениться. Я католик, к женатым политикам всегда больше доверия. Взять хотя бы моего патрона, Штрайбля… – адвокат Штрайбль недавно стал депутатом баварского парламента… – взглянув на темные кудри Магдалены, Фридрих проехал мимо форда Брунсов. Сверившись с часами, он понял:

– Осталось время на чашку кофе, и надо отправляться на набережную… – Фридрих хотел посмотреть выставленную на продажу квартиру:

– Там живет арендатор, – он нахмурился, – какое-то знакомое имя. Майер, точно. Должно быть, однофамилец малышки… – машина Фридриха скрылась в субботней толчее автомобилей.

Высокие каблуки ее туфель черного лака цокали по паркету беленого дуба.

Фридрих с трудом помнил, как дышать. От нее пахло крепким табаком и горьким цитроном. Она собрала на затылке вороные волосы, заколов локоны серебряной филигранной шпилькой. Несколько прядей падало на худую спину, на торчащие под кашемиром облегающего свитера крылышки лопаток. Он мог издали пересчитать ее ребра. На груди серая шерсть почти не поднималась. Пышная юбка открывала костлявые ноги в блестящих, тоже черных чулках. Он сумел рассмотреть родинку в нежном месте, под коленкой. Щиколотки девушки, казалось, готовы были подломиться. Она носила детский размер обуви.

Фридрих подумал о дорогих куклах в витринах довоенных магазинов:

– Мама с папой повели меня на Менкебергштрассе осенью сорокового года. Мне исполнилось семь лет, я пошел в школу, стал членом младшей группы Гитлерюгенда. Гамбург тогда еще не бомбили… – мать надела лучшее платье, отец ради субботнего дня завязал галстук. Фридрих носил шорты и рубашку гитлерюгенда:

– Стояла теплая осень, совсем как сейчас. На Менкебергштрассе припарковали лимузин с водителем…

Маленький Фридрих, раскрыв рот, рассматривал блестящую машину. Высокий пожилой человек, в отличном костюме, с золотым значком нацистской партии, небрежно хлопнув дверью, проследовал в гастрономический отдел универмага. Отец шепотом сказал Фридриху:

– Граф Теодор фон Рабе, известный промышленник. Он первым национализировал свои заводы. Он личный друг маршала Геринга. Должно быть, он в городе по делам…

Нынешним членам движения, даже допущенным до секретов нового рейха, все равно не полагалось обсуждать такое, но Фридрих часто думал, что Феникс похож на отца:

– Пластические операции не меняют движения и повадки. Аристократизм в крови, такого не скроешь. Она тоже аристократка, графиня… – в игрушечном отделе магазина родители купили Фридриху набор моделей военных машин и настольную игру: «Евреи, вон из Германии»:

– Там я и увидел фарфоровых кукол. Она тоже больше напоминает статуэтку…

Девушка хорошо говорила по-немецки, со знакомым Фридриху французским прононсом. Обычно он терпеть не мог лягушачий акцент:

– Но не с ней… – бессильно понял адвокат Краузе, – я готов слушать ее целыми днями… – он не обратил внимания не юношу, открывшего ему дверь:

– Он работает в «Талии», ассистентом режиссера, – смутно вспомнил Фридрих, – он никто, юнец, ему на вид лет двадцать… – мальчишка носил американские джинсы и потертый свитер с кожаными заплатами на локтях. Он отпустил козлиную, как выражался Фридрих, темную бородку:

– Типичный дегенерат, – подытожил адвокат Краузе, – еще и еврей, кажется… – у парня тоже был французский акцент:

– Еврей, конечно, – Фридрих незаметно вытер ладонь носовым платком, – корчит из себя интеллектуала. Но она… Дате, с ним не живет, я вижу по ее лицу… – работая рассыльным в гамбургском пансионе, неподалеку от театра «Талия», Фридрих свободно проникал за кулисы. Отсмотрев много спектаклей, он узнал отстраненное выражение лица Дате, как представилась девушка:

– Она еще и певица, я видел афиши ее выступлений в Сан-Паули… – проезжая район, Фридрих невольно искал девчонок, которых он навещал десять лет назад, едва поступив в университет:

– Двадцать семь для проституток старость, они все спились или заразились сифилисом… – он передернулся, – хорошо, что движение вытащило меня из этой клоаки… – Фридрих предполагал, что он мог бы сейчас подвизаться охранником и вышибалой в ночном клубе:

– Или жарил бы сосиски на лотке, или водил такси. Дальше бы я не продвинулся, без гроша в кармане. Я должен благодарен Садовнику и лично Фениксу за то, что они заметили меня. Но больше всего солдату Зигфриду, спасшему меня в Берлине… – Фридрих не ожидал, что встретит героя, как он думал о Зигфриде:

– Должно быть, его убили русские, но я его никогда не забуду…

По квартире его водил мальчишка. Актриса, едва поздоровавшись с Фридрихом, вернулась в кресло-качалку на балкон. Закутавшись в мягкий плед, она затянула вокруг хрупкого горла кружевной шерстяной платок. Краем глаза Фридрих увидел, что она читает Цвейга, на немецком языке. Фридрих слышал имя дегенерата, врага рейха, бежавшего из страны:

– При фюрере его книги сжигали. Она много читает, видно, что она образованная девушка… – вдоль стен гостиной громоздились стопки подержанных книг. Комната одновременно служила репетиционным залом:

– Это ее инструменты, – понял Фридрих, – гитары, флейта, а такого я никогда не видел… – зашуршал шелк. Низкий, хрипловатый голос сказал:

– Сямисэн, японское… – она пощелкала пальцами, – можно сказать, пианино. Я люблю музыку моей родины, я наполовину японка… – Фридрих взглянул в припухшие, голубовато-серые глаза:

– Теперь понятно, почему она слегка раскосая. Но ей идет, она редкая красавица. Фюрер называл японцев арийцами востока… – он заметил на столе в гостиной фотографию в дорогой рамке. Адвокат Краузе сначала подумал, что ошибается. Фридрих откашлялся:

– Герр… герр Майер, вы знакомы с этой девушкой… – он указал на снимок, – я видел ее фото в газетах. Она тоже певица, как фрейлейн Дате… – на кухне засвистел чайник, мальчишка отозвался:

– Только оперная. Моя старшая сестра, Адель Майер-Авербах, звезда сцены… – Фридрих услышал легкий смешок, – фото летнее, мы на отдыхе… – семья расположилась в плетеных креслах на террасе. На коленях малышки лежал холеный черный кот.

По всем правилам, Фридриху сейчас полагалось покинуть квартиру и позвонить Садовнику:

– Надо проследить за мальчишкой, – сказал себе он, – может быть, малышка начала болтать, его сюда прислали британцы… – вместо этого, он зачем-то сказал:

– Я никогда не читал Цвейга, фрейлейн Дате… – она слегка повела бровью:

– Жаль, герр Краузе. Он замечательный писатель. Я хочу сделать моноспектакль по его рассказам… – длинные ресницы заколебались, девушка вздохнула:

– Вероятно, только в неповторимые минуты их жизни у людей бывают такие внезапные, как обвал, стремительные, как буря, взрывы страсти, когда все прожитые годы, все бремя нерастраченных сил сразу обрушиваются на человека… – собрав всю смелость, Фридрих осторожно коснулся прохладной руки:

– Я бы хотел, хотел… – он покраснел, – прийти на ваше выступление, фрейлейн Дате… – девушка пожала плечами:

– Кабаре начинается на следующей неделе, афиши висят в городе, билеты есть в кассах… – она повела рукой:

– Кофе готов, герр Краузе. Боюсь, потом мне и герру Майеру надо работать… – беспомощно пробормотав «Конечно, конечно», Фридрих пошел за ней на кухню.

Свежий ветер трепал отогнувшийся угол афиши. Хрупкая девушка в черном облегающем платье игриво поднимала бровь:

– Кабаре Дате, лучшая певица Парижа. Настоящий французский шансон, билеты в театральных кассах…