– Ничего, товарищ… – юноша присел напротив, – в шахматах болтать не принято… – Генрих заставил себя успокоиться:

– Наконец-то я его нашел, или он меня. Теперь я не один, теперь мне станет легче. Кто бы мог предположить, что мистер Джеймс приедет в Москву…

Зажав в кулаках королев, он протянул фигурки сопернику: «Выбирайте, товарищ».

На кухне общежития строительного треста вкусно пахло суточными щами. Уходя в Нескучный Сад, Генрих весело сказал товарищам по комнате:

– Мне что-нибудь оставьте, после футбола я вернусь голодным…

Он аккуратно собрался, не забыв о поношенных, привезенных из Берлина бутсах. Чешская обувь ни у кого никаких подозрений вызвать не могла. Футбольный мяч и насос Генрих купил в магазине «Спорттовары», неподалеку от унылой пятиэтажки общежития. Трест поселил работников рядом с общагой метростроевцев. Между зданиями размещалась утоптанная спортивная площадка, с покосившимся, но крепкими воротами. Генрих мог сыграть в футбол и здесь, однако юноша отговорился желанием заглянуть в магазины:

– Я хочу послать берлинским друзьям в Берлине, – сказал он за завтраком, – значки, открытки… – Генрих покрутил бутылкой кефира над чашкой:

– В будние дни на это времени нет… – работа на стройке начиналась в восемь утра:

– Но вставать приходится в шесть, – Генрих сидел над тарелкой щей, – автобусов для рабочих, как в Мон-Сен-Мартене, здесь не заведено…

Рано подниматься приходилось еще и потому, что на весь мужской этаж устроили только один туалет и одну комнату для умывания. После смены работала душевая в подвале, но многие ребята предпочитали кирпичное здание городских бань, неподалеку.

Как и район, где жила фальшивая Света, Фили пока оставались больше похожими на деревню. Метростроевцы, их соседи, трудились над новой веткой метро, ведущей с Арбата на запад, в сторону будущих, еще не отстроенных кварталов. Мать и Волк рассказывали Генриху о подземной Москве:

– Функциональности, как в Берлине, не ожидай, – предупредила сына Марта, – тебя встретят настоящие дворцы… – через две недели рабочим строительного треста обещали экскурсию на новую станцию, «Пионерская». Генрих вполуха слушал трансляцию вечернего дерби между «Спартаком» и «Торпедо»:

– Перед ее официальным открытием. Ребята сказали, что станция очень простая. Кажется, Хрущев вдохновился американской подземкой, то есть наземными поездами. Но теперь станет легче добраться в центр… – автобусы и троллейбусы, идущие на Арбат из бывших деревенских районов, Кунцева и Мазилова, всегда были переполнены:

– Пока стоит хорошая погода, надо ходить пешком… – решил Генрих, – хотя бы на выходных…

Они с мистером Джеймсом обошли пешком весь парк, съев по шашлыку, выпив пива в очередной стекляшке. Теперь Генрих знал, что, в случае необходимости, он всегда сможет связаться с посольством через тайник:

– Запоминайте сигнал, – наставительно сказал мистер Джеймс, – звоните на коммутатор из городской будки, говорите по-русски, что вам нужен мистер Смит, и вешаете трубку… – Генрих кивнул:

– Мама рассказывала, что даже гестапо не могло уследить за всеми берлинскими скамейками и телефонными будками… – мистер Мэдисон затянулся папиросой:

– Комитет тоже не может, а жучков в здании нет, мы все регулярно проверяем… – на коммутаторе сидели работники посольства. Местному персоналу на Софийскую набережную хода не было:

– Схема связи грубая, – вздохнул мистер Джеймс, – но делать больше нечего. И не появляйтесь в наших краях, – велел он Генриху, – у здания дежурят комитетские машины. С вашей будущей блестящей карьерой… – он окинул юношу долгим взглядом, – подозрения вам ни к чему… – Генрих рассказал о встрече с бонзой Штази, Маркусом Вольфом, и о делегации, приехавшей в Москву:

– Вот имена моих, если можно так выразиться, коллег, – он передал Мэдисону лист из блокнота, – хотя их документы могут быть поддельными, как и у меня… – юноша широко улыбнулся. О Свете Генрих решил ничего не говорить. Ему было немного неловко:

– Мне пришлось ее чуть ли не стряхивать с себя на кухне… – Света потребовала его помощи в мытье посуды, – я ей объяснил, что у меня есть девушка в Германии…

На случай интереса комитета к девушке, у Генриха имелась пачка конвертов из Магдебурга. Когда интервью с сержантом Рабе, строителем Стены, передали в августе по радио, ему стали писать девицы с разных концов ГДР. Магдебургская Матильда, член комсомола, будущая учительница, даже приложила фото. Девушка, в общем, была недурна. Генрих отделался от нее письмом, где сообщал, что помолвлен:

– Но Штази или Комитету об этом знать не надо, – усмехнулся он, – пусть считают, что у меня есть Матильда, как в той песне… – оглянувшись на закрытую дверь кухни, он просвистел несколько тактов:

– Но там речь вовсе не о девушке, а о сумке вроде рюкзака… – подкрутив рычажок радио, он сварил себе кофе. В общежитии все пили чай, пристрастие Генриха к кофе считали немецкой привычкой:

– Что правда, – он пускал дым в форточку, – мистер Джеймс даже предложил передавать мне продукты… – Мэдисон помялся:

– Ваша матушка, то есть миссис М, волнуется, как вы здесь питаетесь… – Генрих рассмеялся:

– В Москве хорошее снабжение, мистер Джеймс. Я квалифицированный рабочий, – он показал шотландцу ладони, – у меня неплохая зарплата, а трачу я мало… – сберкнижку, как иностранец, Генрих завести не мог. Вместо этого он завел дешевый чемоданчик:

– Неделю на Казанском вокзале, неделю на Ленинградском… – в камерах хранения не требовали документы, акцент Генриха был прибалтийским, – правильно мама и бабушка меня учили. Надо всегда иметь свободные деньги, на случай побега… – для побега требовался и советский паспорт, но здесь Генрих надеялся на помощь посольства. В чемоданчике хранились наличные.

Слушая трансляцию второго тайма, он рассматривал опустевшую улицу. Ветер мотал золотые деревья, гонял по серому асфальту палую листву:

– Все парни на стадионе или у репродукторов в стекляшках, – понял Генрих, – а девчонки этажом ниже штопают, шьют или делают домашние задания… – многие рабочие учились заочно или по вечерам. Воскресный вечер вообще всегда был тихим. Генриха тоже ждало десять страниц русской грамматики. Стоя над раковиной со щеткой, он шептал:

– Я верю, ты веришь, он верит, мы верим, вы верите, они верят… – дальше в учебнике шло что-то про коммунизм.

Генриху отчаянно хотелось сходить в церковь. Михаэлькирхе, старейший лютеранский храм Москвы, основанный во времена Ивана Грозного пленниками с Ливонской войны, снесли. В кафедральном лютеранском соборе святых Петра и Павла сидела студия диафильмов. В англиканской церкви устроили зал звукозаписи «Мелодии»:

– Но даже к католикам нельзя заглядывать, – тяжело вздохнул юноша, – поляки из нашей делегации, наверняка, будут отираться на мессе, изображать туристов, входить в доверие к прихожанам… – мистер Мэдисон запретил ему появляться в церквях:

– Не ищите никаких подпольных сборищ, – строго сказал шотландец, – не рискуйте собой, здесь не Берлин… – Генрих немного покраснел. Он все равно был уверен, что христиане в СССР не оставили Библии:

– Но все происходит за закрытыми дверями, как у сестры Каритас. В Москве мне таких людей найти негде… – сестра развела руками:

– Милый мой, я сама стою почти на последнем форпосте веры, – она махнула на восток, – в Польше люди еще борются, а в СССР Молох… – так сестра называла коммунистов, – пожрал и католиков и лютеран… – Генрих вытер посуду:

– Не пожрал. Шмуэль учит русский язык, он приедет сюда. И я вернусь, пастором, помогать здешним верующим. Я их найду, обещаю. СССР не Молох, а колосс на глиняных ногах, как выражается мама… – по словам мистера Мэдисона, с матерью и вообще с семьей было все в порядке:

– Но долго он говорить не мог, нам надо было расходиться… – трибуны в приемнике взорвались криками. Генрих прослушал, кто забил гол:

– Ладно, ребята все расскажут, – он отхлебнул остывшего кофе, – или спортсмен-динамовец, освобожденный комсомольский секретарь, товарищ Матвеев, поделится сведениями о результате матча. Товарищ Матвеев… – Генрих вспомнил красивый очерк лица на эскизе, – Паук, кузен мамы, племянник бабушки. Внук Горского, моя близкая родня… – он увидел холодные, серые глаза товарища Матвеева: