Новое республиканское правительство, между тем, попыталось извлечь какую-нибудь выгоду из качнувшихся на сторону Франции с падением Наполеона III симпатий и получить поддержку европейских кабинетов. Смена политического режима, однако, потребовала кардинальной чистки дипломатического корпуса. Как констатировал переживший ее глава политического отдела французского МИД Деспре, «среди сотрудников [министерства] не осталось никого, кто наряду с доверием правительства обладал бы достаточным авторитетом, чтобы говорить от имени Франции за рубежом»[858].

В этой ситуации в сентябре 1870 г. в своеобразное турне по европейским столицам был отправлен Адольф Тьер — один из наиболее ярких и опытных политиков в рядах противников Второй империи. Выбор, несомненно, был удачным. В Европе помнили, что Тьер до конца противился развязыванию войны с Пруссией. Его консервативность импонировала монархическим дворам. Его реализм намного лучше отвечал необходимости отказа от многих установок французской дипломатии минувшего царствования, чем экзальтация склонного к внешним эффектам Фавра. Посланец правительства «национальной обороны» провел переговоры в Лондоне, Вене, Санкт-Петербурге и Флоренции. Везде его ждал весьма теплый прием, но посредничества какой-либо из нейтральных держав в мирных переговорах с Пруссией эмиссару Парижа добиться не удалось.

Еще в середине сентября 1870 г. Горчаков откровенно писал, что Россия не будет настаивать на участии в выработке условий мира между Францией и германскими государствами, но, в таком случае, никоим образом его не санкционирует[859]. Вопрос о германском единстве державами уже не оспаривался. Однако стремление Берлина к территориальным приращениям за счет Франции по-прежнему не находило поддержки ни в одной из европейских столиц. Российское руководство всецело разделяло мысль, что отторжение у Франции Эльзас-Лотарингии сделает любой мир в Европе непрочным. Пруссия должна была выбирать из двух зол: следовать принципам «Европейского концерта», рискуя оказаться перед необходимостью ограничить свои территориальные притязания, либо навязать побежденной Франции новую границу, не санкционированную официально ни одной из великих держав. Бисмарк выбрал последнее.

Для Берлина было важно в этой связи продемонстрировать готовность если не к уступкам, то хотя бы к переговорам. Несмотря на недавний обмен с Парижем более чем категоричными заявлениями, глава прусской дипломатии изъявил готовность встретиться со своим французским визави. 19–20 сентября 1870 г. в Феррьере неподалеку от осажденного Парижа прошла первая встреча Бисмарка с Жюлем Фавром. Фавр пытался убедить собеседника в необходимости проведения выборов во французское Национальное собрание, единственно правомочное принять или отклонить условия мира. Очевидно, что для этого голосование должно было пройти на всей территории страны, включая оккупированную немцами часть[860]. Требовалось приостановить боевые действия.

В качестве «залога» прусский министр-президент потребовал передачи в руки немцев крепостей Туль, Верден и Страсбург. Это требование было продиктовано тем, что сопротивление последних существенно осложняло снабжение германской армии. Бисмарк подчеркивал, что их сдача в любом случае была вопросом ближайших дней. О критическом положении защитников пограничных крепостей было известно и правительству «национальной обороны»[861]. Однако сопротивление Страсбурга имело для французов огромное символическое и моральное значение. Добровольно сдать столицу Эльзаса казалось немыслимым, это выглядело как первый шаг на пути признания германской аннексии. Беседа двух государственных деятелей принимала все более эмоциональный характер, и Фавр не смог сдержать слез. Ни по одному вопросу французский и германский представитель договориться не смогли.

Бисмарк, которому переговоры также стоили немалых душевных сил, высказывал в своем кругу уверенность, что Фавру вскоре придется вернуться. Однако прусский министр-президент недооценил влияние настроений в Париже на действия правительства. Отлично понимая, какое толкование его переговоры могут получить среди парижан, Фавр сделал все возможное, чтобы сделать свою поездку тайной. Если верить его мемуарам, он не поставил предварительно в известность даже большинство своих коллег[862]. Однако французские газеты немедленно узнали о переговорах, вызвав демонстрации протеста в Париже наиболее радикально настроенных сторонников республики. Последние привели под окна городской ратуши батальоны национальной гвардии рабочих окраин столицы. Правительство поспешило категорически отклонить германские условия перемирия, фактически дезавуировав своего представителя. Глава кабинета генерал Трошю объявил, что французам остается «победить или погибнуть». Дальнейшие переговоры с немцами были прерваны.

Седанская катастрофа и крушение Второй империи, между тем, лишили Вену последних надежд защитить прерогативы папы Пия IX. Операция итальянских войск по оккупации Папского государства с 11 по 20 сентября прошла без каких-нибудь внешних помех. Надо сказать, что итальянский Генеральный штаб, в числе прочего, подготовил секретный план высадки на Корсике под командованием гарибальдийца генерала Нино Биксио. Однако Виктор-Эммануил II не дал ход этому проекту, руководствуясь дружественной позицией новых французских республиканских властей в «римском вопросе». Да и само Итальянское королевство раздирали внутренние проблемы, мало располагавшие к новым аннексиям во имя итальянского единства[863].

Кроме того, в ноябре Австро-Венгрия поспешила признать сына итальянского короля принца Амедея в качестве нового короля Испании. Италия в ответ удовлетворила претензии Габсбургов на компенсации за утраченную десятилетием ранее в процессе объединения страны собственность. Вслед за Парижем новый австро-венгерский министр иностранных дел граф Дьюла Андраши признал Рим новой столицей Италии и распорядился, чтобы австрийский посланник последовал за итальянским правительством и королевским двором в Вечный город. Опасность столкновения между двумя державами была окончательно устранена.

Полным признанием необратимости происходящего во Франции, в свою очередь, стало принятое 5 ноября решение коронного совета, одобренное императором Францем-Иосифом, отменить все приготовления к мобилизации и вернуть армию на положение мирного времени, дабы не тратить больше денег понапрасну. Австро-венгерский военный министр призывал пересмотреть это решение вплоть до самого франко-германского перемирия, но никакого влияния на правительственный курс он более не имел[864].

Утрата папой римским прерогатив светского правителя, им, разумеется, не признанная, заставила активизироваться и дипломатию Святого престола. 12 ноября 1870 г. папа Пий IX обратился одновременно к немецкому кардиналу Ледоховскому и архиепископу парижскому Гиберу с призывом мобилизовать силы католиков двух стран в пользу заключения скорейшего мира. Однако этот демарш никакого успеха не имел. Ожидаемый провал ждал и инициативу кардинала города Руана, в декабре 1870 г. направившего напрямую прусской королевской семье и Бисмарку послание с мольбой ускорить подписание мира и инициировать созыв международного конгресса, который гарантировал бы права и свободу действий папы римского после занятия Рима итальянскими войсками[865].

Провозглашение республики, установление осады Парижа и превращение войны для французов в освободительную способствовало повороту в британском общественном мнении в пользу Франции. Публикация Берлином дипломатических нот 13 и 16 сентября, обосновывавших необходимость аннексии Эльзаса и части Лотарингии, была не только без сочувствия встречена британскими газетами, но и окончательно привела премьер-министра Уильяма Гладстона в ряды сторонников «компромиссного мира»[866]. 30 сентября премьер впервые выдвинул на заседании кабинета предложение выступить с официальным протестом против планов аннексии, но не нашел поддержки подавляющего большинства министров, включая главу Форин-офис лорда Гренвилла. Министры противопоставили инициативе разумные доводы, сославшись на то, что без поддержки других великих держав такой протест не возымеет на Берлин никакого действия и только ухудшит англо-германские отношения.