В этом же направлении начала развиваться и «классическая» военная история. Исследователи стремились, с одной стороны, вписать войны в более широкий контекст истории человечества, осознать их роль и место в развитии цивилизации. Здесь нельзя не упомянуть Майкла Робертса, автора концепции «военной революции»[44], Уильяма Мак-Нила, написавшего концептуальный труд о влиянии эволюции военных технологий на исторический процесс[45], и, наконец, Иена Морриса, буквально несколько лет назад опубликовавшего книгу под говорящим названием «Война! Для чего она нужна? Конфликт и прогресс цивилизации — от приматов до роботов»[46]. С другой стороны, история войн, отдельных кампаний и сражений начала обогащаться сюжетами, которые сто лет назад показались бы маргинальными — социологией и психологией войны, особенностями быта солдат. Классическая картина «с позиции генералов» стала все больше уступать место «перспективе рядовых». Многократно упомянутая выше история Франко-германской войны, написанная Майклом Говардом, стала одним из примеров подобного подхода. Другой знаковой работой, во многом ставшей стандартом для нового поколения военных историков, стало «Лицо войны» Джона Кигана[47]. Одновременно пересмотру подвергались старые, устоявшиеся в историографии стереотипы.

Сегодня начался процесс синтеза всех этих направлений. Даже там, где еще четверть века назад военная история считалась уделом фанатов и дилетантов, пишущих для таких же фанатов и дилетантов (к примеру, в Германии), она вновь приобретает научную респектабельность. Однако писать историю войн так, как это делали сто лет назад, сегодня уже невозможно. Настала эпоха «новой военной истории»[48], учитывающей и изучающей все стороны вооруженных конфликтов — от характеристик оружия и питания солдат до международной политики и финансирования войн. Исторические работы становятся все более многогранными — столь же многогранными, как и сама историческая реальность, где процессы в разных областях переплетаются друг с другом в единое, неразрывное полотно.

Все это говорит в конечном счете о необходимости историографического синтеза, написания истории Франко-германской войны, которая осветила бы этот конфликт во всей его сложности и многогранности. Именно такую цель поставили перед собой авторы данной книги. При работе над ней были учтены результаты новейших исследований в самых разных областях — от дипломатии до реакции общества на войну. Для достижения большей объективности свои усилия объединили два автора, один из которых является специалистом по Германии, а второй — по Франции. Итогом стала первая в нашей стране многогранная история Франко-германской войны — события, которое во многом определило судьбы мира в наполненном потрясениями ХХ в.

В июле 1815 г. самые могущественные люди Европы начали покидать столицу Австрии, в которой провели почти год. Наполеон был вторично повержен, споры урегулированы, соглашения подписаны. Венский конгресс, призванный решить судьбу Европы и всего мира, завершился. Каждый из его участников, вернувшись домой, мог бы сказать соотечественникам пресловутую фразу Невилла Чемберлена: «Я привез с собой мир для целого поколения», — причем с гораздо большим на то основанием, чем печально знаменитый британский премьер.

И действительно, в течение следующих нескольких десятилетий в Европе не было крупных вооруженных конфликтов. Великие державы больше не вступали друг с другом в кровавые схватки. Опыт Наполеоновских войн, гремевших по всей Европе и далеко за ее пределами, многому научил монархов, министров и дипломатов. Теперь ведущие державы стремились решать свои проблемы — и проблемы своих «клиентов» — путем сотрудничества, переговоров и компромиссов. Эта система взаимодействия была впоследствии метко названа «Европейским концертом».

Ведущую роль в рамках «концерта» играли пять великих держав («пентархия»): Великобритания, Франция, Австрия, Пруссия и Россия. Именно они являлись вершителями судеб Европы, оставляя за собой право вмешательства в дела других стран. Основной принцип работы «концерта» был ясно сформулирован на Лондонской конференции по проблеме Бельгии в феврале 1831 г.: интересы Европы выше интересов отдельных государств[49].

Ключевой задачей «пентархии» было сохранение европейского мира. Разумеется, провозгласить такую цель было гораздо проще, чем ее достичь. В основе Венской системы лежал принцип легитимизма. Он подразумевал, что любые изменения — как границ, так и государственного строя европейских стран — незаконны, если происходят без общего согласия заинтересованных сторон. Для решения возникавших в рамках системы проблем регулярно созывались конгрессы и конференции представителей великих держав, порой работавшие на протяжении нескольких лет.

Разумеется, существование «концерта» не означало, что между державами не было серьезных противоречий, а их правители отказались от собственных интересов. Так, французская политическая элита стремилась к основательной ревизии Венской системы. Несмотря на то что страна быстро вернулась в круг великих держав, в Париже мечтали об усилении своего влияния в Европе. Сменяли друг друга режимы, но пересмотр статус-кво 1815 года оставался стратегической целью французских правителей. В то же время они вовсе не горели желанием вступать ради этого в безнадежный конфликт с остальными тяжеловесами тогдашней Европы.

После победы над Наполеоном обострился и Восточный вопрос. Слабеющая Османская империя, казалось, уже не могла контролировать свои окраины и готова была развалиться при малейшем потрясении. Происходившее на Балканах и Ближнем Востоке напрямую затрагивало интересы всех великих держав, за исключением Пруссии. В Вене и Лондоне стремились сохранить существующее положение дел; в Петербурге мечтали расширить свою сферу влияния в направлении черноморских Проливов, а быть может, и водрузить православный крест над Святой Софией. В Париже ближневосточные проблемы рассматривали как желанный повод для изменения в свою пользу сложившегося баланса сил в Европе.

В общем и целом политики ведущих держав были согласны в том, что распад Османской империи будет иметь непредсказуемые последствия и положит начало серьезному кризису, которого лучше избегать. Однако в каждой конкретной ситуации столкновение интересов оказывалось неизбежным. Так произошло, например, в 1820-е гг., когда в Греции вспыхнуло восстание против турецкого владычества. Канцлер Австрии Меттерних выступал категорически против любой помощи повстанцам. Британское правительство под давлением общественности, симпатизировавшей грекам, колебалось. В Петербурге тоже чувствовали себя оказавшимися между двух огней: доктрина легитимизма требовала сохранения власти законного правителя — султана, а симпатии к единоверцам и политические интересы толкали в сторону вмешательства в пользу греков. В конечном счете Россия с санкции Лондона вступила в 1828 г. в войну против Османской империи, в которой турки потерпели быстрое поражение. Греция получила независимость, Турция вступила в полосу тяжелого кризиса, а Восточный вопрос окончательно превратился в главный источник головной боли европейских дипломатов.

Тем не менее, с предотвращением большой войны Венская система справлялась неплохо. Гораздо хуже получилось с решением другой важной задачи — ликвидацией революционной «заразы». В 1815 г. по инициативе российского императора Александра I был создан Священный союз, объединивший практически всех монархов христианской Европы (наиболее примечательным исключением являлся британский король). Помимо поддержания мира в Европе, в его задачи входило сохранение «богоданного» политического строя. Среди тогдашней консервативной элиты было широко распространено представление о существовании единого широко разветвленного общеевропейского революционного заговора, с которым можно было бороться только общими силами. В случае если в какой-либо из европейских стран происходила революция, Священный союз мог с помощью вооруженной интервенции восстановить законный порядок. С 1818 по 1822 гг. состоялось четыре больших конгресса европейских держав. С их санкции были подавлены восстания в различных итальянских государствах, а также в Испании.