Однако справедливо также и то, что голоса против войны были немногочисленны даже в рядах оппозиции. Многие республиканцы разделяли мнение о том, что «мы не можем допустить унижения и позволить уже и так слишком значительной державе расширить границы своей империи, укрепить свои силы и влияние в угоду своим чрезмерным амбициям»[139]. Молодой патриотично настроенный инженер Марсель Жозон писал 17 июля: «Я сожалею об этой войне, которая, как мне кажется, началась по личным мотивам Государя, абсолютно чуждым подлинной [защите] чести нашей страны. Тем не менее, я считаю, что перед лицом нависшей над Францией угрозы <…> все должны предать забвению ошибки правительства и предложить ему содействие в меру своих сил»[140]. Голосовал за предоставление правительству военных кредитов и лидер левых республиканцев Леон Гамбетта. Он желал Наполеону III победы, которая могла бы «смыть 2 декабря [дата переворота 1851 г. — прим. авт.] в водах Рейна», — победы, плоды которой, как он верил, пожнет будущая республика[141].

Вслед за голосованием о военных кредитах во французском парламенте оба противника начали активные военные приготовления. Еще 14 июля французская компания Восточных железных дорог адресовала призыв инженерам отправиться вместе с войсками в качестве добровольцев на театр предстоящих боевых действий, чтобы заняться разрушением и реконструкцией железнодорожных путей противника[142]. Утром 15 июля приказ о полномасштабной мобилизации был отдан и прусской армии, причем, по сведениям французского военного атташе, срок готовности для отдельных армейских корпусов был сокращен до 11 дней. Штоффель вполне точно предсказывал, что полновесные немецкие армии могут появиться на французской границе уже через 20 дней[143].

Предложения о посредничестве, выдвинутые Россией и Великобританией, своего действия уже не возымели. 19 июля 1870 г. Франция официально объявила Пруссии войну. Этот день был связан в памяти немцев с Освободительной войной 1813 г.: 19 июля 1870 г. исполнялось 60 лет со дня кончины матери прусского короля Вильгельма I — королевы Луизы, той самой, которая на коленях умоляла Наполеона I пощадить Пруссию после разгрома под Йеной в 1806 г. и из-за своей скорой смерти после резкого отказа Бонапарта стала почитаться в народных легендах как мученица и заступница. Неудивительно поэтому, что с объявлением войны племянником Наполеона Бонапарта ее сыну старые легенды получили новое рождение.

Глубоко символично, что 19 июля Вильгельм I посетил усыпальницу своих родителей в Шарлоттенбурге, и в тот же день по его решению была возрождена традиция награждения легендарным «Железным крестом», учрежденным 10 марта 1813 г. Фридрихом-Вильгельмом III, опять же в память о своей покойной супруге[144]. Все необходимые исторические параллели для пробуждения немецкого национального духа были проведены. Дальше свое слово должны были сказать пушки.

Мера ответственности каждого из участников июльского кризиса за возникновение войны навсегда останется предметом споров и интерпретаций. Важно избегать чрезмерного упрощения картины. Как и любой монарх, Наполеон III не мог не учитывать настроений своего двора, ближайшего окружения и министров. Однако исследователи спорят о степени влияния, которым обладали «элиты» при формировании внутренней и внешней политики Второй империи. Все они сходятся в том, что за спиной императора никогда не стоял «серый кардинал». Император был открыт чужому мнению, но никогда не давал понять, что намерен последовать выслушанному совету[145]. Важно, однако, отметить, что судьбоносные решения июля 1870 г. принимались им совместно с министрами. Трудно также спорить с тем, что инициатива развязывания кризиса с самого начала принадлежала прусскому министру-президенту. Но убеждение, что конфликт, рано или поздно, неизбежен, было в равной мере широко распространено как в Париже, так и в Берлине. Поэтому, говоря об ответственности за войну, можно в целом согласиться с У. Хелперином, писавшим: «Вину нельзя возлагать на какую-то одну сторону — только на обе»[146].

«Признайся, парень: вами командовали переодетые французские офицеры! Самостоятельно вы не смогли бы добиться такого успеха!» — кричал австрийский офицер на одного из немногочисленных пленных пруссаков после поражения при Садовой. Эта фраза показалась наследнику прусского престола Фридриху Вильгельму настолько примечательной, что он поспешил зафиксировать ее в своем дневнике. «О большем комплименте мы и мечтать не могли», — добавил он уже от себя[147].

Нашим современникам прусская армия часто представляется совершенной, не знавшей себе равных военной машиной. Однако подобную репутацию она заработала себе только по итогам Войн за объединение. В 1860-е гг., как и в предшествующие десятилетия, лучшей армией Европы считалась французская. Над ней все еще сиял ореол Наполеоновских войн — четырем великим державам Европы пришлось тогда объединить свои силы, чтобы одолеть ее. В дальнейшем она почти не знала поражений: в 1850-е гг. были выиграны войны против России, Австрии и Китая, а продолжавшаяся с 1830 г. колониальная война в Алжире, хотя и растянулась на несколько десятилетий, клонилась к победному окончанию. Помимо всего прочего, Алжир стал прекрасной «кузницей кадров» для французского офицерского корпуса. Единственным темным пятнышком оказалась Мексиканская экспедиция 1860-х гг. — но там изначально действовал лишь ограниченный контингент, а вывод войск имел под собой скорее политические, нежели военные основания. «Вспомним отзывы тогдашних военных журналов о французской армии — как тогда все ей поклонялись, — писал несколько лет спустя российский офицер. — Все, что было сделано и принято в войсках Франции, считалось разумным и достойным полного подражания»[148].

Высокий профессионализм французской армии обеспечивался не в последнюю очередь способом ее комплектования. Каждый год на основе жребия из очередного контингента выбиралось необходимое число рекрутов, которые затем должны были прослужить под знаменами семь лет. Многие из них потом добровольно оставались в армии. Теоретически в жеребьевке участвовали все, но представители обеспеченных слоев населения могли откупиться от военной службы, наняв вместо себя «заместителя». Такая система позволяла, помимо всего прочего, обеспечить изоляцию армии от общества и превратить ее в надежную опору режима — задача, весьма актуальная для европейских монархов середины XIX в.

Офицерский корпус комплектовался двумя путями — из воспитанников офицерских школ и из унтер-офицеров; между двумя этими категориями существовали серьезные трения. При этом соотношение между двумя категориями делало французскую армию одной из самых «демократических»: к 1869 г. 61 % офицеров происходил из унтер-офицерской среды[149]. Служба в армии не считалась особенно почетной, и материальное положение младших офицеров вызывало постоянные жалобы. Зато во французской армии рядовой солдат действительно носил в ранце маршальский жезл — об этом красноречиво говорит история Франсуа Базена. Начав военную службу в 20-летнем возрасте в 1831 г., он сражался в Алжире, Крыму, Сардинии и Мексике и в 1864 г. стал маршалом Франции.

История Базена имела и свою обратную сторону: одним из самых высокопоставленных военачальников стал человек, по своему образованию и кругозору слабо подходивший на эту должность. Впрочем, Базен оставался во многом исключением из правил: французский генералитет, как и везде в Европе, составляли представители знати или обеспеченных слоев общества. Их продвижение по служебной лестнице чаще определяло происхождение и статус, чем личные способности. Уровень подготовки офицерских кадров вообще был ахиллесовой пятой французской армии: три четверти выходцев из низов имели лишь начальное образование, а ротами и батальонами командовали уже пожилые люди, проделавшие долгий путь от рядового до офицера[150].