С 1866 по 1869 гг. взаимоотношения Франции и Пруссии оставались напряженными. В январе 1868 г. французская компания Восточных железных дорог приобрела долгосрочное право на эксплуатацию крошечной железнодорожной сети Люксембурга. Это стало небольшой компенсацией Франции за проигрыш в «люксембургском вопросе» годом ранее. Девять месяцев спустя та же французская кампания попыталась выкупить две бельгийские частные железнодорожные кампании, оказавшиеся на грани банкротства. Сделка имела определенное стратегическое значение и поддерживалась французским правительством. Однако когда в начале 1869 г. переговоры вступили в решающую стадию, официальный Брюссель сделку заблокировал. В Париже немедленно — и безосновательно — заподозрили за всем этим происки Бисмарка. При британском посредничестве компромисс был найден, однако эпизод прекрасно характеризовал состояние умов в Париже. Слова генерала Дюкро выражали общее настроение: «Мы никак не можем искренне и всецело примириться с тем положением, в которое нас поставили грандиозные промахи 1866 года, и все так же не можем решиться на войну <…> Ступив один шаг вперед, мы затем делаем два шага назад»[83].

Французское общественное мнение также было значимым фактором, с которым приходилось считаться правительству. Основная масса французов, разумеется, была далека от возможности следить за перипетиями международной политики. Однако настроения нации в пользу мира не были секретом для правительства. Особенно ярко это проявилось в бурной реакции населения на попытки осуществления весьма радикальной военной реформы, речь о которой более подробно пойдет дальше. Суть закона сводилась к расширению категорий граждан, охваченных системой военной подготовки. Это не только вызвало стойкое убеждение крестьян, что новая система поголовно отнимает у них сыновей и грозит скорым разорением, но и разожгло опасения, что подобная реорганизация армии неизбежно предрекает скорую войну. Французские прокуроры завалили министра юстиции сообщениями, что любая война за пределами границ страны, включая войну против Германии, у населения непопулярна. Им вторили отчеты префектов департаментов[84].

В марте 1867 г. в стране развернулась целая кампания по сбору петиций против обсуждавшегося Парламентом военного закона, которая охватила 36 департаментов и собрала не менее 20 тыс. подписей. Протесты в равной мере охватили как известную своей приверженностью Бурбонам Бретань, так и прореспубликанский Дофинэ и бонапартистский Юг. Особенно сильны были опасения жителей пограничных с Германией областей. Петиция промышленников эльзасского Мюлуза — города, прославившегося впоследствии своими стойкими профранцузскими симпатиями, мрачно предсказывала: предоставить в распоряжение исполнительной власти 800-тысячную армию — значит бросить вызов, который «посеет беспокойство соседей и увеличит шансы на войну вопреки единодушному мнению страны, требующей и желающей лишь мира»[85]. Уверения в патриотической решимости защищать страну в случае вторжения и осуждение любых планов войны наступательной — таков был рефрен, повторявшийся в петициях по всей стране.

Тем не менее, Наполеон III деятельно готовился к возможному столкновению с восточным соседом. В сентябре-октябре 1869 г. император французов обменялся посланиями с австро-венгерским императором Францем-Иосифом и итальянским королем Виктором-Эммануилом II, смысл которых сводился к решимости поддержать друг друга в случае военного конфликта с какой-то иной державой. Вена стремилась улучшить свои дипломатические позиции в случае конфликта с Россией на Балканах, ситуация на которых в очередной раз обострилась. Париж взамен ждал взаимности в случае войны с Пруссией. Этот обмен письмами был далек от формального союза и не давал никаких гарантий поддержки. Наполеон III, однако, предпочитал тешить себя иллюзиями.

На французскую политику все сильней влиял еще один фактор: состояние здоровья Наполеона III. В конце 1860-х гг. все очевидцы отмечали резкие перемены в его привычках и образе жизни. Шестидесятилетний монарх выглядел старше своих лет, его флегматичность сменилась апатией. Причиной тому был камень в почках, однако ни нация, ни семья императора не были извещены обо всей тяжести болезни[86]. В августе-сентябре 1869 г. болезнь обострилась настолько, что император несколько раз терял сознание на публике, спровоцировав панику на Парижской бирже. Врачи снимали невыносимые боли венценосного пациента лошадиными дозами опиума и не решались на операцию, в то время очень рискованную. Болезнь императора ставила под угрозу возможность гладкой передачи власти его несовершеннолетнему сыну, а также вызвала оправданные опасения у потенциальных союзников Франции. По мере ослабления здоровья и падения активности монарха отсутствие отлаженного механизма выработки внешнеполитических решений сказывалось все сильней[87].

Император французов при этом был далек от того, чтобы прямо провоцировать Пруссию. Письма личного секретаря Наполеона III, верного корсиканца Франческини Пьетри — его неотступной «второй тени»[88], хорошо показывают царившие в окружении императора надежды на то, что ход германских дел может повернуться не в пользу Берлина и столкновения с ним можно будет избегнуть вовсе: «Этот час обязательно пробьет, и если мы будем искусны, если нам будет благоволить ряд счастливых обстоятельств, то наши опасения могут рассеяться. Но до того момента мы должны быть неустанно бдительны и неутомимо трудиться над тем, чтобы стать сильнее»[89].

До тех пор, пока Берлин уважал независимость южногерманских государств, Франция оставалась пассивна. Однако Наполеон III не мог допустить повторения ситуации 1866 г., нового дипломатического поражения и дальнейшего падения престижа династии. Это опасно приближало Францию к черте прямого конфликта со своим восточным соседом.

В начале 1870 г. ситуация в Европе казалась обманчиво спокойной. Во Франции к власти пришло новое либеральное правительство во главе с Эмилем Оливье, сосредоточившее все свое внимание на проведении реформ. Оливье не скрывал, что успех последних во многом зависел от спокойствия на французских границах. Новый министр иностранных дел Наполеон Дарю не считался бонапартистом, несмотря на то что он был сыном интенданта Великой армии и крестником самого императора Наполеона I[90]. Он вполне разделял мнение Наполеона III о том, что время уступок Пруссии прошло, но одновременно предпринял ряд примирительных жестов.

Одним из таких жестов было пригласить Берлин пойти на взаимное поэтапное сокращение ежегодного контингента призывников. В окружении императора по отношению к идее с самого начала питали скепсис, который, со своей стороны, спешил подкрепить из Берлина и французский военный атташе Штоффель[91]. Проект был откровенно невыгоден Пруссии и реализации не получил. Войдя в курс дел французского внешнеполитического ведомства, Дарю был поражен отсутствием сколь-нибудь четкого и последовательного курса. Открытие это быстро подтвердилось легкостью, с которой министр был отправлен в отставку.

В мае 1870 г. либеральные преобразования предшествовавших лет были вынесены Наполеоном III на одобрение нации и получили на состоявшемся референдуме поддержку более 7 млн французов. Ликуя, император сказал сыну, что тот в известном смысле «коронован». Даже непримиримые противники Второй империи говорили об упрочении положения династии[92]. Изводившая императора болезнь на какое-то время отступила, вселив в его сторонников надежду на то, что внутриполитический кризис благополучно преодолен. Многие республиканцы впоследствии выражали убеждение, что именно успех плебисцита побудил императора пуститься на военную авантюру[93].