Наиболее нашумевшим делом, решенным при посредничестве американцев, стала репатриация известного немецкого писателя и журналиста Теодора Фонтане, решившего прямо во время войны посетить туристом место рождения легендарной Жанны д’Арк. Фонтане надеялся, что путешествие в Лотарингию станет для него источником литературного вдохновения и новых впечатлений, но едва ли предполагал всю их остроту. Прямо в Домреми Фонтане был схвачен местными партизанами и отправлен вглубь страны, что стало началом долгих скитаний писателя в качестве военнопленного по городам Восточной Франции, описание которых впоследствии легло в основу его книги воспоминаний «Война против Франции». Об освобождении писателя в ноябре 1870 г. пришлось хлопотать лично Бисмарку[850]. Главными впечатлениями Фонтане стал невероятный хаос, царивший во французском тылу, а также неодолимая скука заключения[851].

Практика, когда воюющие стороны после отзыва своих дипломатических представителей обращались к помощи нейтральных стран для защиты соотечественников, не была новшеством в европейской дипломатии. Однако франко-германская война стала свидетельницей и первой в своем роде международной гуманитарной интервенции.

Инициатором ее стал государственный советник швейцарского кантона Базель Теофиль Бишоф. Прочтя в газетах о бомбардировке Страсбурга, он собрал инициативную группу представителей различных профессий и политиков. Под их давлением Совет Швейцарской конфедерации через прусского посланника добился согласия допустить в осажденный город Бишофа во главе небольшой делегации. Первой их целью было попасть внутрь города и составить объективную картину нужд и страданий рядовых осажденных. Второй — добиться у германского командования выпустить из города гражданское население. Стоит отметить, что швейцарцы были склонны делить ответственность за страдания последнего между обеими противоборствующими сторонами.

Если бы эта программа была полностью реализована, полагает Р. Чрестил, законы ведения войны могли измениться[852]. Международный Комитет Красного креста, основанный в 1863 г., оказывал помощь больным и раненым солдатам вне зависимости от их национальности. Франко-германская война 1870–1871 гг. не стала исключением, и немало военных медиков, включая русских, отправились во Францию в качестве добровольных помощников своих французских и германских коллег. Но до 1870 г. нейтральные государства никогда еще не предпринимали масштабных попыток вмешаться в ход конфликта и облегчить страдания гражданских лиц.

Инициатива Швейцарии принесла лишь ограниченные плоды. В течение недели между 15 и 22 сентября германские войска выпустили из города менее 2 тыс. человек, преимущественно женщин, стариков и детей — примерно половину из тех, кто попросил о пропуске. Большинство беженцев относилось к обеспеченным слоям общества и располагало собственными средствами. Малоимущие получили денежные субсидии.

Надо отметить, что у генерала Вердера, возглавлявшего осаду Страсбурга, были все основания противиться осуществлению этих мер, поскольку они могли только продлить сопротивление противника. Однако он счел полезным, чтобы защитники крепости узнали от нейтральных швейцарцев всю правду о поражениях французских войск и свержении Империи, убедились в безнадежности своего положения и скорей согласились сдаться[853]. Так военный расчет допустил жест человеколюбия. Однако дальнейшего развития этот пример вмешательства нейтральных стран ради облегчения страданий гражданского населения на охваченных боевыми действиями территориях не получил.

Революция в Париже и падение Второй империи не сильно улучшили позиции французской дипломатии. Единственным козырем республиканского правительства было то, что ответственность за войну лежала на свергнутом правителе. Кроме того, затягивание войны, превращение ее из «кабинетной» в народную грозило радикализацией внутриполитической обстановки во Франции. События 1793 г. не изгладились еще из памяти европейцев, заставляя монархические дворы опасаться, как бы очередная революционная вспышка в Париже не оказалась заразительной. Это могло как сыграть на руку вождям республики в их попытках завершить войну на почетных условиях, так и затруднить дипломатическое признание новой власти. Последнее обстоятельство было еще одним доводом в пользу скорейшего проведения выборов в Национальное собрание.

Тем не менее, дипломатические представители нейтральных стран установили контакт с республиканским министром иностранных дел Жюлем Фавром спустя считанные дни после революционных событий в Париже, убедившись в благоразумном консерватизме новых властей. На официальное признание французской республики, правда, пошли только США и Швейцария.

Что касается Бисмарка, то поскольку новое правительство в Париже представляло собой абсолютно неизвестную величину, он поначалу был склонен его игнорировать. Не следует забывать, что в качестве козыря на руках у Бисмарка был плененный экс-император французов. Как уже отмечалось, после победы под Седаном в германском руководстве были сильны надежды на быстрое окончание войны и выгодный мир. Прусское внешнеполитическое ведомство даже начало подготовку к переговорам. В частности, в начале сентября крупнейшие немецкие торговые палаты получили приглашение правительства высказать свои пожелания по экономическим статьям будущего мирного договора[854]. Победитель вполне мог выбрать себе более сговорчивого переговорщика в случае, если бы французские республиканские власти проявили упрямство. Легитимность временного правительства в Париже руководитель прусской дипломатии признавать не спешил.

Однако Бисмарк не мог оставить без внимания официальные декларации нового французского правительства. В своем первом же программном заявлении 6 сентября 1870 г. новый министр иностранных дел Жюль Фавр призвал Берлин немедленно окончить войну и заключить мир без территориальных приобретений. Франция взамен была готова компенсировать Пруссии и ее союзникам все понесенные расходы. В противном случае французское правительство заявляло о готовности вести войну до последней возможности, но не уступить «ни пяди нашей земли, ни камня наших крепостей». Фавр подчеркивал, что парижане будут сражаться за каждый дом, и даже с падением столицы война продолжится до победного конца во имя «торжества права и справедливости». «Позорный мир, — пророчествовал министр, — в самое непродолжительное время приведет к войне на истребление. Мы подпишем только такой договор, что обеспечит прочный мир»[855].

В Париже, разумеется, не рассчитывали, что немцы после всех одержанных побед удовлетворятся малым. Во время предварительного обсуждения циркуляра Фавра на заседании правительства министр финансов Пикар прямо высказался против излишне категоричных заявлений[856]. Однако целью Жюля Фавра было придать войне справедливый для французов характер: то, что начиналось как наполеоновская авантюра, приобретало характер отражения германского «нашествия». В равной мере посыл был адресован великим державам, в интересы которых не входило чрезмерное усиление Пруссии и постоянная угроза новой войны в Европе. Бисмарк с беспокойством отметил, что призыв Фавра нашел сочувственный отклик в русской и британской прессе.

Стремясь упредить возможное посредническое вмешательство соседних держав и избавить французов от каких-либо иллюзий, руководитель прусской дипломатии 13 и 16 сентября разослал специальные циркуляры. В них необходимость отторжения Эльзаса и Лотарингии от Франции провозглашалась условием обеспечения надежной защиты для германских государств на случай новой французской агрессии: «Каковы бы ни были условия мира, которые мы ей предложим, Франция будет рассматривать всякий мир как перемирие и атакует нас вновь, для того чтобы отомстить за теперешнее поражение, как только почувствует себя достаточно сильной…»[857] Обращало на себя внимание и то, что носителем реваншистских настроений называлась вся французская нация. Ответный залп прусского внешнеполитического ведомства поддержало искусно организованное выступление крупнейших германских газет и отдельных публицистов.