— Мастер Зе, извините, мне пора.
— Погодите, дружище, пока солнце не перестанет так палить.
По дороге ехал человек с возом муки. Лошадь поднимала пыль.
— Это Шико Кабеса. Хороший человек. В свое время у него водились деньжата. Но с тех пор как умерла дочь от оспы, он совсем опустился. Кинка Наполеон присвоил себе его участок в Риашане, и бедняга теперь зарабатывает на жизнь, став возчиком. Это его совсем доконало. Если бы Кинка Наполеон нарвался на меня, то не ходил бы гоголем. Я бы всадил ему нож в брюхо. Ей-ей, всадил бы! Вот так-то оно и получается, сеу Лаурентино, — человек имеет свою землю, поливает ее своим потом, любит ее, а потом является хапуга, вроде Кинки Наполеона, и отнимает ее. Я бы пустил в ход нож. Теперь вы понимаете, почему я предпочитаю ничего не иметь.
В доме кто-то запел псалмы заунывным голосом. Мастер Зе Амаро замолчал, прислушиваясь.
— Перестань, дочка! Слышишь! Не хватает еще в моем доме церковных песнопений!
— Оставь, Зека, девочку в покое. Занимайся своим делом.
— Только и умеет огрызаться, старая кляча. — И крикнул еще громче: — Перестань, слышишь! Не хочу, чтобы в моем доме гнусавили молитвы! Здесь хозяин — я!
Наступила мертвая тишина. Только едва слышный приглушенный плач доносился из глубины дома.
— И так целый день. С утра до вечера только и слышишь рев да грубости. Сеньор Лаурентино, а у вас есть дочь? Вот оно вам — это удовольствие. И сказать ничего нельзя — сразу же мать за нее вступится.
Старый Жозе Амаро сел на свою табуретку и замолчал. Перед ним на земле лежали рабочие инструменты. Он взял кусок кожи и принялся его разглаживать, сгибая и разгибая своими толстыми пальцами. Птицы заливались на все голоса. Желтые глаза старика наполнились слезами.
Он взял молоток и с яростью стал колотить по мокрой коже. Стук этот вспугнул голубок, которые сидели неподалеку от навеса. По дороге тащился обоз со спиртом. Старший возчик, парень с плутоватой физиономией, остановился потолковать.
— Храни вас господь, мастер Жозе Амаро. Мы направляемся в сертан[7]. И вот ведь беда, — как назло, лопнула подпруга у одной из моих лошадей. Не можете ли вы мне помочь?
Мастер Жозе Амаро пристально всматривался в человека, как бы силясь узнать его. Затем сказал:
— Вы, случайно, не Алипио из Инга?
— Он самый, мастер Жозе Амаро. Вы ведь знаете, что тогда со мной произошло. Мне пришлось уехать с семьей. Счастье ещё, что, благодаря господу богу и капитану Кинкину, я остался на воле.
Мастер Жозе Амаро взял лопнувшую подпругу и починил ее. Алипио полез за деньгами, чтобы расплатиться.
— Нет, нет, сеньор Алипио. Мне ничего не надо.
Когда обоз скрылся за поворотом, мастер сказал:
— Лихой парень этот Алипио. Представьте себе, еще совсем парнишкой он так разошелся на ярмарке в Инга, что с ним приключилась беда. Нравятся мне такие люди! А дело было так. Он приехал с отцом продавать кукурузу. И вот капрал из отряда полиции решил свести со стариком старые счеты. Тут и случилось это несчастье. Алипио выхватил нож и разбушевался на всю ярмарку. Капралу он выпустил кишки, да и солдату, который по дурости вмешался в драку, не суждено было остаться в живых, чтобы рассказать потом, как все произошло. Алипио судили. Но ему повезло; случись это здесь, в Санта-Фе, он сгнил бы в тюрьме. Что и говорить…
Лаурентино стал прощаться:
— Мне пора, мастер Зе. Спасибо вам, но солнце уже начинает садиться.
— Неужели, дружище, вы уже уходите? Заходите к нам почаще. Наш дом всегда для вас открыт. Синья, сеу Лаурентино уходит!
В дверях появилась старуха.
— Извините за все, сеу Лаурентино, Зека стал невозможен. Доброго вам пути!
Стук молотка заглушал все дневные звуки — пение птиц, шелест ветвей, раскачивавшихся на ветру, далекое мычание коровы.
Лаурентино ушел. А мастер, понурив голову, продолжал свою работу. Снова услышав плач дочери, он застучал по коже с еще большим ожесточением. Теперь этот Лаурентино станет всем рассказывать о его доме. О том, что дочь у него плакса, а Синья распускает язык. Он хотел распоряжаться здесь всем, как распоряжался кожей, которую обрабатывал, хотел, чтобы все были ему послушны, как эта кожа. Дочь продолжала плакать, как маленькая девочка. Что с ней, с этой тридцатилетней дурой? Отчего она ревет, хоть ее никто пальцем не трогает? Ах, если бы у него был сын, парень вроде этого Алипио — храбрый, отчаянный, сильный! Если бы у него был сын, тот бы не причинял ему столько неприятностей, как эта девка! Чего она ревет? Всю жизнь она плачет, хотя ее никто никогда не бил. Стоит сказать слово, сделать замечание — и она тут же в слезы. К мастеру подошел козел. Он был совсем ручной. Мастер встал и высыпал на землю кукурузу. Затем снова сел на табуретку и взялся за дело. На дороге послышался скрип. Медленно двигалась запряженная быками повозка с шерстью. Возчик остановился поговорить с мастером. Ему нужна была сбруя для быков. Полковник велел заказать ее в Пиларе. А возчику больше нравилась работа мастера Жозе Амаро.
Мастер взглянул на него. И спокойно, будто его это совсем не трогало, сказал:
— Значит, заказ из Санта-Розы? Так вот, дружище, для этого человека я ничего не делаю. Каждый знает, что я не вырежу ни одного ремня для полковника Жозе Паулино. Ты уж не сердись на меня. Но я поклялся.
— Простите, сеу мастер, — смутился возчик. — Но он неплохой человек. И я ничего не знал о вашей с ним распре.
— Ну вот, теперь будешь знать. Для тебя, дружище, я бы сделал задаром. А для него не стану, даже если бы он озолотил меня. Я это всем говорю. Терпеть не могу, когда на меня кричат. Я человек бедный, отсталый, имею дело только с кожей, но кричать на себя не позволю.
Возчик ушел. Колеса повозки заскрипели под тяжестью мешков. Скоро она скрылась из виду. Мастер Жозе Амаро стал колотить размоченную кожу. Голубки испуганно вспорхнули от яростного стука молотка. Жозе Амаро думал о сыне, которого у него нет, и о дочери, которая беспрерывно плачет. Во всем виновата его жена, Синья. Солнце все больше клонилось к западу. Ветерок дул сильнее, он колыхал листья питомбейры и ветви красного кедра, шевелил листву цветущего жасмина. Воздух наполнился благоуханием руты. Мастер нарезал ремни для уздечек, их заказал погонщик из Гуриньема. Всю жизнь он работал на бедноту. Это угнетало его. Отец смастерил седло для самого императора. А он здесь, на краю дороги, сидит и шьет сбрую черт знает для кого. Наконец-то дочь замолчала. Девке уже давно пора детей рожать, а она все еще ревет белугой. Кому она нужна такая, их единственная дочь! Во всем виновата Синья.
Проезжавший верхом на лошади негр остановился у дверей дома.
— Добрый вечер, мастер!
— Добрый вечер, Леандро. Далеко ли едешь?
— Да нет, мастер Зе. В Пилар, к полицейскому инспектору, меня послал сеу Аугусто из Ойтейро.
— Что-нибудь стряслось?
— Убили двух парней во время танцев в доме Шико де Нанинья. Они пришли туда из Лапы — поселка близ города Гойаны — и затеяли ссору. Вот их и убили. Я еду сообщить об этом майору Амброзио.
— Этот Амброзио — чистая размазня. Если бы меня сделали здесь полицейским инспектором хоть на день, я бы показал, как сажают в тюрьму. Со мной хозяин энженьо не посмел бы разговаривать свысока.
— Сеу Аугусто не такой человек, мастер Зе.
— Дружище, я говорю не о сеу Аугусто. Я о других. Неужели ты не понимаешь, что, будь я полицейским инспектором, дело пошло бы иначе? Разве это порядок, чтобы представителем власти командовали богатеи? Я хоть и сижу здесь в своей конуре, но все прекрасно вижу. В наших краях бедняк всегда виноват.
— Это верно, мастер Зе, но сеу Аугусто не такой. Он никогда ни во что не вмешивается и своих людей в обиду не дает. Такой человек заслуживает уважения. А доктор Кинка из Энженьо-Ново? Вот какими надо быть.
— Я еще не так стар, чтобы впасть в детство. И никому не позволю собой командовать. Пусть это все знают. Я ни о ком не говорю плохо и ни в чью жизнь не вмешиваюсь. У меня дом, семья, работа. Я работаю на кого хочу, я не холуй, как эти голодранцы-кабры[8].
