Эта история была расценена в долине как хулиганство. Хотели, дескать, избить хозяина Санта-Фе. Полковник Жозе Паулино из Санта-Розы сел на коня и отправился в Энженьо-Вельо. Он сразу же все устроил. На другой день подписали купчую. Жозе Паулино купил Энженьо-Вельо, чтобы выручить соседа, попавшего в затруднительное положение, заплатив за землю втридорога, лишь бы в долине не было больше кабры, который так нагло вел себя по отношению к владельцу Санта-Фе.

Сеу Лула сел в кабриолет и вместе с семьей поехал поблагодарить Жозе Паулино за великодушный поступок. Он уже не казался молчаливым, мрачным человеком. В тот вечер он, к удивлению своих близких, был очень разговорчив. Дона Амелия и Ненем беседовали с девушками из каза-гранде, а сеу Лула громко разглагольствовал о своих родных из Ресифе, рассказывая всякие случаи из их жизни. Он говорил о Нунесе Машадо, о том, как отец сражался в лесах Жакуипе. Домой вернулись поздно вечером. Кажазейры по обочинам дороги казались припудренными лунным светом. Колеса вязли в мягком песке, но лошади бежали, весело позвякивая колокольчиками, которые распугивали ящериц и будили птиц. Лисица перебежала дорогу, светящиеся фонари коляски казались ослепленными лунным светом. Дона Амелия и Ненем говорили о дочерях полковника Жозе Паулино, о том, какие они веселые и добрые люди. И вдруг сеу Луле стало стыдно за себя. В глазах других он был беспомощным, трусливым человеком. Кучер объехал большую лужу. Вскоре показался дом шорника Амаро, храброго человека, отец которого после того убийства в Гойане вынужден был перебраться сюда. Проезжая мимо дверей мастера, Лула вдруг подумал, что следовало бы ему воспользоваться услугами старого Амаро, чтобы защитить себя от дерзкого кабры. Конечно, он мог бы сам проучить наглеца, а не искать помощи других, чтобы разрешить вопрос, который касался его одного. Настоящий хозяин энженьо так бы не поступил. Кабриолет остановился у каза-гранде. При свете луны ясно видна была дата: «1852». Это был год наибольшего расцвета энженьо капитана Томаса. Тысяча восемьсот пятьдесят второй год был годом изобилия, годом могущества старого капитана. Они вошли в дом. В гостиной было темно и сильно пахло плесенью. Рояль, ковры, картины на стене, портрет отца с грустным взглядом. Капитан Лула де Оланда схватился за кресла, перед глазами у него все поплыло, сердце пронзил смертельный холод. Он упал на пол, корчась в конвульсиях. Жена и дочь, остолбенев от ужаса, смотрели, как его тело сводят страшные судороги. Это был припадок. Дона Амелия боялась подпустить дочь к нему близко, но Ненем все же обняла отца, положила его голову к себе на грудь, и слезы полились из ее глаз. Капитан Лула лежал неподвижно, точно мертвец. Дона Амелия пошла на кухню согреть воды, чтобы сделать мужу ножную ванну. Счастливый вечер кончился припадком, да еще при дочери. Дона Оливия по-прежнему о чем-то говорила и кричала. Лунный свет проникал сквозь окна в каза-гранде и как-то по-особому влиял на поведение и доны Оливии и собак, которые подвывали, каждая в своем углу.

Несколько дней спустя, когда сеу Лула все еще находился в постели, в Санта-Фе приехал полковник Жозе Паулино, чтобы предложить соседу звание полковника батальона национальной гвардии[40], батальона, который правительство попросило его организовать в Пиларе.

Полковника Лулу де Оланда совсем не радовало новое звание. Он воспринимал его как еще одно подаяние со стороны соседа. Он не нуждался ни в чьем сострадании. Сколько ни уговаривала его жена поехать в Гойану на прием к доктору Белармино, он не хотел. Он знал, что болен, знал, что его дядя, брат отца, страдал той же болезнью. Знал, что она неизлечима. Вот потому-то он и сторонился людей. Ненем выезжала в гости в соседние энженьо. Иногда он сопровождал ее, чтобы еще раз порадоваться тому, насколько красивее, умнее и изящнее других была его дочь. Он много думал о боге и становился еще нелюдимее. Вера в бога была для него утешением, помогала ему справиться с тем подавленным состоянием, которое наступало после припадка. И чем больше он любил бога, тем больше ненавидел людей. Это была нездоровая, безумная любовь, которая сжигала его изнутри, как пламя. Только Ненем еще связывала его с жизнью. Дочь для него была самым дорогим существом на свете. Каждое воскресенье он отправлялся в Пилар в своем кабриолете. Видел, с какой ненавистью смотрит на него уличная чернь. Знал, что его считают негодяем, гордецом, злодеем. Однажды даже разыграли сцену, в которой хозяина Санта-Фе изобразили в виде чудовища, убивающего негров. Эта чернь в Пиларе не могла простить ему презрения, с которым он относился к чернокожим. Рабы надеялись, что и после смерти его тестя будут продолжать пользоваться добром Санта-Фе, получать из энженьо дрова, горшки патоки и прочее — все, что по глупости раздавал им капитан Томас. Нет, теперь все здесь принадлежит ему, Луле, и он ничего не станет давать этой своре попрошаек. Этой черни!.. Ему было отлично известно, как его ненавидят и что выражают эти злобные взгляды. Когда в церкви с ним случился припадок, все бежали от него, точно от прокаженного. Только жена судьи нашла в себе мужество подойти и как-то помочь доне Амелии.

Кучер приносил шелковые подушки, подкладывал их под колени сеу Луле, его жене и дочери. Негр входил в церковь, преисполненный гордости и тщеславия. Он склонялся перед алтарем и, оставив на кирпичном полу три подушки, шел к двери и слушал мессу издалека, как бы желая этим подчеркнуть, что он — бедный негр полковника Лулы де Оланда. Господа ближе к богу. Они, в отличие от своих рабов, могли позволить себе большую близость со всемогущим, великим господом. Сеу Лула слушал всю мессу, стоя на коленях. Он шевелил губами и перебирал четки. Белая борода, потухший взор делали его похожим на монаха, одетого в светский костюм. Все это люди считали лицемерием. Лула был самым жадным хозяином в округе. Он мог спокойно спать, когда его негра подвергали телесным наказаниям и избивали до смерти, а потом приходить в церковь и молиться вот так, как безгрешный человек, с чистым сердцем, с легкой душой. У дверей церкви стоял его кабриолет, возле которого толпились мальчишки, будто никогда его раньше не видели. В упряжке давно уже не было сказочной пары серых коней. Теперь кабриолет таскали две жалкие низкорослые лошаденки, самые обычные ломовые лошади. Во всяком случае, у них было достаточно силы, чтобы привезти сюда из Санта-Фе всю семью Лулы де Оланда.

Сеу Лула истово молился. Для него больше ничего не существовало. Молитвы целиком поглощали его. Когда каноник Фредерико воздевал к небу руки с золотой чашей и при этом звонили в колокола, Лула чувствовал себя жертвой человеческой несправедливости. Перед ним возникали его отец и Нунес Машадо, вспоминалось собственное детство, сына бедной вдовы. Да, он, Луис Сезар де Оланда Шакон, так и не стал тем, кем должен был стать; у него украли то, что принадлежало по праву только ему, ему одному. Он опускал голову и бил себя в грудь. Он был ограблен. Убили его отца, обокрали мать, закон отнял у него негров. Все, что сделал для него сосед, богач Жозе Паулино, давший ему патент полковника, купивший землю, чтобы освободить его от преследований кабры, все, что другим могло показаться великодушием, унижало и оскорбляло его. Из него сделали ничтожество. Но ведь господь бог, который все видит и все слышит, пострадавший из-за людей и распятый на кресте, был же вознагражден за все свои страдания воскресением. И народ пал ниц, испугавшись, когда Христос вознесся к небесам.

После мессы кабриолет, звеня колокольчиками, проезжал по главной улице Пилара. Кучер останавливался у здания палаты и, сделав красивый разворот, поворачивал обратно. Полковник Лула де Оланда, одетый в черный костюм, суровый, с гордо поднятой головой, показывал глазевшей черни свое разряженное семейство: дочь Ненем — самую красивую девушку в долине, и жену Амелию в кружевах и драгоценностях, с кольцами на руках. Пусть завидуют ему те, кто считает, что он, Лула де Оланда, ничего собой не представляет. Он-то знал себе цену. Хорошо знал. Чего стоило богатство Жозе Паулино, если тот не смог воспитать своих дочерей так, как это сделал он, Лула, если в его жилах не текла благородная кровь? Нет, как бы ни приходило в упадок имение Санта-Фе, он все же знал себе цену и гордился тем, что он не чета всей этой черни Пилара, всему этому хамью, не имеющему никакого понятия о правилах приличия. Он не хотел, чтобы Ненем поддерживала отношения с кем-либо из Пилара. Даже чтобы бывала в доме судьи. Ему как-то сказали, что доктор Карвальиньо не благородного происхождения. А он не позволит своей дочери общаться с людьми другого круга. Как-то к нему заехал полковник Жозе Паулино потолковать насчет предстоящих выборов. Лула откровенно сказал соседу, что он либерал, подобно своему отцу, который за эту партию отдал свою жизнь, но с тех пор, как у него, Лулы, украли права в восемьдесят восьмом году, он не вмешивается в политику. Правительство ограбило его. Он всегда был сторонником империи, но раз император может лишить его права владеть собственными невольниками, он не желает больше участвовать в выборах. Но вот полковник Жозе Паулино попросил Лулу, чтобы тот разрешил своим людям голосовать за него, Жозе Паулино. Лула де Оланда согласился, но когда тот уехал, раскаялся в своем поступке. Выходит, жители его энженьо будут голосовать за соседа? Луле это было неприятно. К тому же в этот день Амелия сообщила ему новость, которая привела его в бешенство. Она сказала, что Ненем питает симпатию к прокурору Пилара. Луле было известно, что молодой человек из простой семьи. Отец его был портным в Параибе. Лула раскричался так, что весь дом содрогался от его криков. Он хотел поговорить с дочерью, но та заперлась у себя и плакала. Дона Оливия на крики сеу Лулы не реагировала; она говорила, все еще обращаясь к капитану Томасу: