Почти совсем стемнело, когда она добрела до своего дома. Кобыла Виторино была привязана к стволу большого дерева. В комнате горел свет. Уже во дворе она заметила, что в доме посторонние люди. Войдя и увидев окровавленного Виторино, она едва не лишилась чувств.

— Что с ним? — крикнула она двум мужчинам, разговаривавшим в углу.

— Очередная выходка сеу Виторино, дона Адриана. Он на чем свет стоит поносил Кинку Наполеона у дверей его магазина. Тогда вышел приказчик с ковадо[17] прогнать сеу Виторино. Капитан бросился было к нему, чтобы отнять ковадо, а тот стукнул его по голове.

— Горе с ним. Неужели они не понимают, что сеу Виторино не способен никому причинить зла?

— Заткнись, старая корова! — закричал на нее Виторино. — Весь этот сброд меня боится! Я не убил эту собаку только потому, что меня схватили. Виторино Карнейро да Кунья не бегает от этих сволочей.

Мужчины рассмеялись. Дона Адриана подошла к мужу, чтобы осмотреть рану. У него был слегка рассечен лоб над правым глазом.

— Пустяковая рана. Когда негодяй поднял ковадо, я его так треснул кулаком по башке, что он свалился на землю. Трусливая скотина!

— Да помолчи ты, старый дурак!

— Это кто — старый дурак?

Сделав над собой усилие, он встал. Но ноги не слушались, он побледнел, хотел что-то сказать, голова закружилась, и все тело обмякло. Дона Адриана бросилась к мужу, его приподняли и снова уложили в гамак. По бледному лицу капитана Виторино Карнейро да Кунья струился пот. Обеспокоенная жена дала ему понюхать чесноку. Наконец он пришел в себя, огляделся и вопросительно посмотрел на жену.

— Что со мной, старуха?

— Ничего, Виторино, тебе нужно выпить чашечку кофе.

Мужчины собрались уходить. Ослабевшим голосом старик сказал им:

— Передайте этому голодранцу, что я выколю ему глаза.

Мужчины на этот раз не улыбались. Они с грустью сказали доне Адриане:

— Бедный сеу Виторино. И как только вы ладите с ним.

Когда они ушли, старая Адриана подумала о сыне и заплакала. Капитан Виторино застонал в гамаке.

— Сейчас, Виторино.

Она вытерла слезы и пошла на кухню приготовить кофе.

Виторино стонал. Если бы Луис был здесь, никто не посмел бы так оскорблять его отца. Ей хотелось, чтобы сын приехал в Пилар в морской форме, сильный, смелый, и как ураган обрушился на врагов. Она хотела, чтобы он отомстил за своего отца, за все оскорбления, которым тот подвергался, за то, что старика избили как собаку.

— Адриана, подойди ко мне.

Она подошла. По лицу его змейкой струилась кровь. Он человек добрый, чистое дитя несмышленое, а этот подлец так избил его…

Разве полковник Жозе Паулино не его родственник? Почему же он позволяет, чтобы над Виторино так издевались? Нет, никому нет дела до ее мужа. Только сын Луис, моряк, сильный, смелый, мог бы за него отомстить. Только Луис мог смыть с него этот позор. Виторино спал безмятежным сном. Она взяла простыню и накрыла ею своего злосчастного мужа. Глупый ребенок с седыми волосами. И тихонько, точно убаюкивая младенца, она покачала гамак, в котором, как в колыбели, покоилось большое тело Виторино Карнейро да Кунья.

Старая Синья толком не знала, что происходит с ее мужем. Он всегда отличался скверным характером, был груб и неприветлив. Но сейчас с ним творилось неладное. Она видела, как он злится по каждому пустяку, даже на скотину, даже на деревья. Старость тут ни при чем, возраст смягчает сердца людей. Бедная Марта, ей особенно достается от отца; он то и дело кричит на нее и обзывает такими словами, которые оскорбили бы даже человека с каменным сердцем. Но ее уже ничего не трогает, она уже не человек, а живой труп. Синья не желала примириться с судьбой дочери. Чем она хуже других? Она не уродлива, и в ней нет ничего такого, чего она могла бы стыдиться. И тем не менее не нашлось ни одного парня, которому бы она понравилась. Она всегда была печальной, это верно. С детских лет девочка тихо сидела в углу, и Синье даже нравилось это. Кума Адриана как-то сказала ей:

— Кума, девочка должна быть поживее.

Синья этого не считала. Девушка, по ее мнению, должна вести себя скромно и внушать к себе уважение. Марта выросла, а характер у нее не изменился. Она поступила в школу в Пиларе, научилась читать и писать красивым почерком, выучилась вышивать, кроить, шить. И все же ни один парень не остановил ее и не заговорил с ней. Девушки гораздо более некрасивые и неуклюжие выходили замуж, едва только созревали для брака. А Марте уже за тридцать. Она нервна, плаксива, и это пугает отца. Бедная девочка! К тому же еще отец терпеть ее не может. Он кричит на нее, без конца попрекает и придирается. Почему так получилось, почему судьба невзлюбила ее, думала старая Синья, в то время как мастер Жозе Амаро колотил под навесом кожу. Это ремесло и повредило здоровью мужа. Цвет его лица стал совсем таким же, как кожа, которую он обрабатывал, он пропах кожей, пропитался ею насквозь. Первое время после замужества Синья никак не могла привыкнуть к этому запаху. Когда муж близко подходил к ней, тошнота подступала к горлу. Особенно она мучилась, когда была беременна Мартой. Ее преследовал этот страшный запах — запах, от которого нельзя было избавиться. И все же она привыкла. Ей пришлось свыкнуться с ним, хотя это отняло у нее часть жизни. Когда старая Синья готовила на кухне завтрак, ее неотступно преследовали одни и те же мысли. И как она ни пыталась их отогнать, ничего не получалось, они мучили ее, причиняя сердцу боль. Временами мастер переставал долбить кожу, и тогда все погружалось в тишину. Слышно было только похрюкивание свиней, да с дороги доносился конский топот. Потом молоток снова начинал стучать, а старая Синья все никак не могла отделаться от своих печальных дум. Почему Зека так ведет себя? Почему так плачет их дочь? Она слышала, как прохожие здороваются с ее мужем. Слышала, как он отвечает, иногда неприветливо, а чаще резко. Она старалась ни о чем не спрашивать его, боясь нарваться на грубость. Всячески избегала говорить с ним: он тут же разражался криками. Марта пошла на реку за водой. Дом без нее казался матери совсем пустым. Только дочь привязывала ее к этому миру. Только ради дочери она еще жила и все сносила безропотно, молча, совсем как рабыня, которая не решается повысить голос и высказать свое мнение. Она завидовала своей куме Адриане; та делала все по-своему. Несмотря на свои чудачества, кум Виторино был добрым человеком. А Зека, наоборот, жесток, бездушен, сух, как старое дерево, злобен и ядовит на язык. Таким он был всю жизнь, с тех самых пор, как она с ним познакомилась. Он всегда обо всем судит по-своему, всегда все знает, и всегда только он один прав. Пришла Марта, поставила кувшин в комнату и зашла на кухню. Мать взглянула на дочь, и ей бросилось в глаза, что бедняжка стареет, так и не начав жить. Бледная, глаза застывшие, возле рта горькие складки, как у человека, которому много пришлось пережить.

— Что с тобой, девочка?

— А тебе-то что, мама?

Вот так всегда — привыкла дерзить. Только отца она слушает молча, опустив глаза; с Зекой, который говорил ей всякие колкости, она была кроткой овечкой, даже слишком кроткой, совсем не похожей на себя. Верно, затаила на него злобу. Что поделаешь, судьба. А от судьбы не уйдешь! Все от бога. Снаружи донеслись голоса. Кто-то разговаривал с ее мужем. Она пошла взглянуть, кто это, и увидела негра Флорипеса из Санта-Фе.

— Мастер Жозе Амаро, мой крестный страшно разозлился. Вы знаете, ведь у него доброе сердце. Но ему передали, как вы отзываетесь о каза-гранде. Дона Амелия даже плакала.

— А что я такого сказал, сеу Флорипес? Я занят своей работой. Говорю то, что думаю, и ни от кого ничего не скрываю. Живу здесь уже много лет и еще никому не давал собой помыкать.

— Я не об этом, мастер; доне Амелии сказали, что вы всякой ерундой забили голову мальчишке, который носил вам еду, и теперь он болтает бог знает что о доне Ненем.