— Кума Адриана, люди много судачат о мастере.

— О чем же?

— Говорят, что он оборотень.

— Пустое! Выдумки! Мой кум Жозе Амаро — человек работящий, со здравым рассудком.

— Говорят, потому-то он и желтый, что бегает по ночам, как бешеный зверь.

— Вот что, кума: все это болтают те, кому делать нечего.

Так отвечала старая Адриана негритянке, с которой разговаривала на кухне каза-гранде в поместье Санта-Фе. Жена Виторино взялась оскопить петушков у доны Амелии. Только она в этих краях умела это делать по всем правилам. Она ходила из одного энженьо в другое в ожидании новолуния, чтобы успешнее провести операцию. И находилась там с утра, действуя, как опытный хирург, уверенная в своем мастерстве. В ее руках не околевала ни одна птица. У нее был настоящий талант к такого рода делам. На кухню заглянула дона Амелия и сказала, что по окончании работы хотела бы поговорить с Адрианой. Дона Амелия была самой приветливой хозяйкой во всей Рибейре. Никто никогда не слышал от нее грубого слова, она ни с кем не бранилась, как это часто делали хозяйки в других энженьо, которые любили торчать на кухне и слушать болтовню негритянок. Поэтому о ней много судачили, удивляясь ее способности жить молча в своем углу. Кума Адриана помнила ее такой с первого дня их знакомства. Это было в семьдесят седьмом году, когда Адриана взрослой девушкой приехала в Санта-Фе со своими родителями, умиравшими от голода. Дона Амелия уже тогда была замужем и с тех пор ничуть не изменилась, она вспоминалась Андриане в том же самом кабриолете, в котором разъезжает и поныне. Она сидела в нем с таким царственным видом и была так красива и величественна, что народ стал относиться к ней с недоверием. Здешние люди привыкли к тому, что хозяйки энженьо кричат и бранятся, как дона Жанока из Санта-Розы. Дона Амелия не была похожа на других. Она любила играть на рояле. Старая Адриана хорошо помнила, как в первые дни после их приезда сюда ее мучили воспоминания о страшной засухе в сертане. Их семья поселилась в лачуге при сахароварне, и вот тогда-то она впервые услышала, как дона Амелия играет на рояле. В те времена все выглядело здесь совсем иначе, во всем ощущалась радость жизни. Полковник Лула был красивым молодым человеком, он носил черную бородку и всегда хорошо одевался. Казалось, у нее еще и сейчас стоят в ушах звуки рояля. Они приехали из сертана совсем отощавшими. Мяса, которое раздавалось народу по распоряжению императора, хватало только на то, чтобы не умереть с голода. Вид у беженцев был жалкий, как у скотины, которую перегоняют во время засухи. В те дни дона Амелия была для них ангелом-хранителем. Она входила к ним в лачугу, как само провидение, как божья благодать. Теперь дона Амелия была пожилой женщиной, выглядевшей гораздо старше своих лет. Полковника никто не понимал, он сидел запершись в своем доме, весь надувшись от чванства. Дочь их обучалась у монахинь в Ресифе. Ей уже перевалило за тридцать; капризная и своенравная, она проводила дни в своей комнате за чтением книг, чураясь людей. Она напоминала сестру доны Амелии — дону Оливию, старуху с белой как лунь головой, сновавшую целыми днями из гостиной на кухню и обратно.

Старая Адриана зашивала раны оскопленным петушкам, которые вырывались у нее из рук. Проводила лимоном по надрезу и сажала в углу со связанными лапками, чтобы они не разорвали себе швы. Негритянка Мариана снова заговорила:

— Знаете, кума, мастер Жозе Амаро несколько дней чинил здесь коляску хозяина, так я даже боялась подойти к нему. Мальчишка, носивший ему поднос с едой, рассказывал, что старик бог знает что молол о полковнике и его семье.

— Вы преувеличиваете, кума. Он о всех так говорит. Просто любит поболтать. Хотела бы я, чтобы мой муж Виторино был на него похож. Не подумайте, что я жалуюсь на мужа. У Виторино добрая душа, но он все время доставляет мне неприятности. Что с ним поделать! Он всегда такой — и зимой и летом.

— Да, кума Адриана, сеу Виторино не переделаешь. Но у него золотое сердце.

Из дома послышался крик:

— Флорипес!

— Это хозяин зовет Флорипеса. Он души в нем не чает. Чертов негр доволен своей жизнью. Как только пробьет час «Аве Мария», они принимаются за молитвы. Здесь все молятся. Кроме меня. Нет, нет, я не безбожница, кума. Просто эти моления мне не по нраву. Разве можно верить молитвам этого бесстыжего парня?

Они замолчали. Дона Оливия то и дело заходила на кухню и, ни на что не глядя, тут же уходила.

— Вертится тут под ногами, как веретено. Смотреть тошно!

— Это болезнь, кума Мариана. Обычная мания. Жена сеньора Жоакина Линса из Пау-Амарело, к примеру взять, все ездила верхом. Скакала, скакала, да и свернула шею. Мания — это дьявольское наваждение.

— У старика, видно, тоже мания. Что же это еще? Он привязался к Флорипесу и, как только близится вечер, велит ему звонить в колокол. И вот они курят ладан в молельне. Послушайте, кума, скажу вам откровенно: мне даже страшно, боюсь, как бы в этом доме не случилось чего.

Старая Адриана закончила свою работу.

— Кума Мариана, дона Амелия хотела поговорить со мной, не могли бы вы ее позвать?

Как раз в эту минуту вошла дона Амелия.

— Сеньора Адриана, можно вас на минутку?

Они вошли в пустую гостиную, где пахло сыростью. Высокие стулья выстроились в ряд перед двумя диванами; на стене картины, огромное зеркало.

— Сеньора Адриана, ваш муж заходит к нам и забивает Луле голову всякой ерундой. А Лула всему верит. Я случайно слышала последний разговор между сеу Виторино и моим мужем. Луле не следует впутываться в политику. Вы ведь знаете его.

— А что Виторино говорил полковнику, дона Амелия?

— Речь шла о выборах и о деле арендатора, мастера Жозе Амаро. Это человек очень грубый. Отец рассказывал мне, что старый Амаро убил кого-то в Гойане.

— Дона Амелия, не беспокойтесь, я постараюсь, чтобы таких разговоров больше не было. С Виторино прямо беда. Он все время впутывается в эти дьявольские интриги.

— Сеньора Адриана, возьмите себе парочку кур.

— Не надо, дона Амелия. Мне ничего не надо.

— Я вас прошу, дона Адриана, возьмите курочек, они вам пригодятся.

Когда старая Адриана вышла из гостиной на воздух, ей показалось, будто она вырвалась из тюрьмы. Она направилась домой. Куры — подарок доны Амелии — спокойно сидели в корзинке, которую она несла на голове. Солнце нещадно палило, но под сенью кажазейр было даже прохладно. Старая Адриана шла по дороге, думая о хозяевах каза-гранде. Каждый раз, когда она возвращалась от них, у нее возникало какое-то необъяснимое чувство. Что это за люди, почему они так не похожи на других? Она никогда не понимала их. Ей вспомнился старый негр Макарио — невольник капитана Томаса, который был предан ему до самой смерти. Старая Адриана остановилась у дома, где жили сестры сеу Лусиндо. Хорошие они женщины, тихие, мирные, целыми днями вяжут кружева.

— Зайдите, дона Адриана. Лусинда совсем разболелась. У нее нога распухла и все нутро жжет.

Старая Адриана вошла в комнату, где на циновке лежала больная. Глаза у нее запали, лицо сморщилось и стало землистого цвета, совсем как у покойницы.

— Это вы, дона Адриана? — спросила она, узнав ее по голосу.

— Я, дона Лусинда, принесла вам парочку кур.

Старуха была так плоха, что едва могла поблагодарить. Сестры стали рассказывать о ее болезни.

— Мы не хотим сказать ничего дурного, но Лусинда винит во всем мастера Жозе Амаро.

— При чем же тут он, дона Марикита?

— А вот при чем. Лусинда сидела у дороги, вон там, возле мастикового дерева. В это время мастер Жозе Амаро возвращался из Санта-Фе. Лусинда говорит, что, едва завидела, как он ковыляет, ей сразу же стало не по себе. Мастер остановился возле нее, чего он раньше никогда не делал, и спросил, как здоровье. Она ответила: «Слава богу, ничего!» А тот посмотрел на нее своими желтыми глазами и опять спросил: «Слава богу или слава дьяволу, дона Лусинда?» Лусинде показалось, что перед ней сам дьявол. С того самого дня у нее и появилась эта хворь.