Пассариньо вышел от мастера и сказал старой Синье, что тот хочет дать ей кое-какое поручение. Синья пошла узнать, что ему нужно.

— Послушай, Синья, завтра сюда придет Алипио с новым заказом от капитана. Если я к тому времени смогу подняться, то схожу сам к Салу, а если нет — пойдешь ты.

Жена молча выслушала его. Голос мужа показался ей громче, а лицо добрее.

— Пассариньо предупредил меня, что Алипио опасается доноса. Он подозревает Лаурентино. Я так и думал, но этой собаке меня не обмануть. Капитан им займется.

Мастер как-то сразу преобразился. Дело воодушевляло его. Он сел в гамаке.

— Руки еще не совсем слушаются. Но завтра я все же встану.

Старая Синья по-прежнему молча слушала.

— Кума еще здесь? Не говори ей ничего об этом. А знаешь, мне даже поесть захотелось.

— Принести кусок пирога и кофе?

— Принеси.

Когда Синья вернулась к куме, та разговаривала с Мартой. Матери бросилось в глаза, что девушка выглядит как-то необычно.

— Марта показывает мне вышивки, которые она делает для доны Ненем. Чудесно!

— Да что вы, дона Адриана!

И Марта рассмеялась. Мать сияла от радости. Она уже несколько дней не слышала ее голоса, не слышала, чтобы дочь разговаривала нормально, как все люди. И ей захотелось ее приласкать. Она подошла, погладила девушку по затянутым в пучок волосам. Марта отпрянула и зло взглянула на мать. Потом взяла вышивку и ушла к себе. Старая Синья посмотрела на подругу и горестно опустила голову.

— Вот видите. Она всегда так, будто я ей враг.

— У девочки просто нервы не в порядке. Вы должны понять это.

Наступал вечер. Они вышли во двор.

— Какие красивые розы на этом кусте, кума!

— Это Марта принесла из Санта-Фе и посадила. Вот если бы Зека узнал, что она туда ходила, было бы дело…

Вечерний ветерок шевелил ветви красной сосны и листья жасмина.

— Кума, снесите-ка эти розы вашим святым.

— Ну что ж, хороший совет. Ведь на самом деле если я в кого и верю, кума, так только в своих святых.

За стеной потихоньку всхлипывала дочь. Ветер раскачивал увешанные плодами ветви женипапейро, поднимал пыль на дороге.

— Кажется, дождь собирается, кума, все небо затянуло.

— Божьи барашки на небе.

Откуда-то с луга доносилось пение Пассариньо.

— А он неплохо поет.

— Всю душу вкладывает. Если бы не проклятая водка, он был бы хорошим человеком. Нас-то он уважает. Но когда выпьет, просто дуреет. Как-то на днях обидел вашего мужа.

— Виторино неисправим, готов поссориться даже с этим негром. Ну ладно, кума, пойду попрощаюсь с кумом, а то уже поздно.

Когда дона Адриана уходила, старая Синья еще раз хотела пожаловаться ей на свою судьбу. Но у подруги не было времени ее слушать. Надо было торопиться, иначе ночь могла захватить ее в лесу Роло. Она взяла три розы, подаренные кумой, чтобы положить их к ногам святого Себастьяна, в надежде, что тот даст силы ее сыну Луису. Негр своими песнями наводил тоску. И зачем только Виторино затевает с ним ссору!

Жена шорника смотрела, как медленно по дороге уходит кума. Громко распевала канарейка на карнизе, голубки заполнили весь двор, подбирая что-то с утрамбованной земли. Она слышала, как на крюках поскрипывал гамак Зеки. Постояла немного, ничего не видя перед собой. Жозе Пассариньо пел:

Еще рано было загонять кур на насест. Легкий ветерок шевелил листья питомбейры. Синья поселилась здесь после смерти свекра. Сестры Зеки были устроены на стороне. А ей и Зеке досталось все отцовское добро. Она не хотела думать о прошлом. Зачем ей воскрешать его, те далекие дни, которых уже не вернешь, зачем возвращаться к той жизни, которая для нее умерла? В этом доме она пережила много горьких минут. Погруженная в свои мысли, она ничего не видящим взором смотрела на дорогу, на зеленые холмы. Ее подруга Адриана ушла. Только ей могла она доверить все свои беды. Звон колокольчиков вывел ее из задумчивости. Полковник Лула направлялся в Пилар. Коляска пронеслась мимо; лошади мчались во весь опор. Она не успела рассмотреть, кто ехал в карете. Заметила лишь, что кучер даже не обернулся в сторону их дома. Прежде, когда полковник Лула проезжал мимо, он всегда снимал шляпу. А сейчас коляска промелькнула как молния. Синья пошла загонять кур, и тут появился охотник Маноэл де Урсула с ружьем за спиной и с полным ягдташем.

— А вот и дичь, дона Синья. В этом году, правда, ее маловато, но если засуха будет сильной, она появится. Как здоровье мастера, дона Синья? Я слышал, что полковник Лула собирается отобрать дом у сеу Жозе. Об этом везде болтает Флорипес.

— Первый раз слышу, сеу Маноэл. Думаю, Зека тоже ничего не знает. Может быть, это выдумка Флорипеса? Мы здесь живем очень давно, но между Зекой и хозяином энженьо никогда не было никаких ссор.

— Может, негр все это и выдумал. Он ходит и мелет всякую ерунду о мастере. Говорит, будто мастер Жозе оборотень.

На лице старой Синьи появилась страдальческая гримаса. Охотник почувствовал, что причинил ей боль.

— Не принимайте близко к сердцу, сеньора. Я говорю вам об этом потому, что мне обидно за мастера. Мы люди бедные, но когда надо кому-то помочь, помогаем. Я живу в Энженьо-Вельо с рождения. И ступаю по этой земле с тех пор, как научился ходить. Как-то раз ко мне явился управляющий и стал требовать плату за аренду. Я ему ответил: «Все мое достояние — мои дети. Если хотите забрать одного из них, можете взять». Управляющий посмотрел на меня, понял, что с меня взять нечего, и убрался восвояси. Передайте мастеру, что, если понадобится моя помощь, ему стоит меня лишь крикнуть. Я вам оставлю несколько зверьков на обед.

Когда охотник ушел, старая Синья поняла, почему коляска полковника Лулы так быстро проехала мимо их дома. Она вспомнила, что ее мужа приглашают в каза-гранде. Полковник хотел видеть Зеку, чтобы переговорить с ним. Без сомнения, это проделки Флорипеса.

Тут был ее дом, ее цветы, все это принадлежало ей, в этом был смысл ее существования. Сейчас она почувствовала это особенно остро. Синья медленно оглядела ограду, которую сама соорудила, розовые кусты, которые сама посадила. Все тут сделано ее руками. Неужели у нее все отберут? Зека с открытым ртом спал в гамаке. Она боялась смотреть на мужа, ее пугало его искаженное лицо. Однако нужно было принимать какие-то меры. Неужто Флорипес говорит правду? Сумерки стали сгущаться. В небе замелькали летучие мыши. Позднее они повиснут на спелых плодах. Из комнаты, где спала дочь, ничего не было слышно. Синье казалось, что она одна во всем мире и вокруг нее мертвая тишина. Куры успокаивались на насесте, тихонько блеял козел. Она вспомнила, что не дала ему воды. Пошла на кухню. Там было темно, совсем темно. Она зажгла лампу, и вдруг ее охватило острое желание закричать, завыть, разрыдаться. Лампа осветила кухню. В дверях возникло огромное опухшее лицо Зеки, дикое, зверское. Она выронила лампу и убежала.

— Да что с тобой, жена? Это же я.

Постепенно Синья пришла в себя, ей стало стыдно.

— Я только что видела тебя в гамаке и решила, что в доме кто-то чужой.

— Куда это годится, что тебе, старой женщине, что-то привиделось! Да, кстати, я услышал, как проезжает коляска, и вспомнил, что полковник хочет поговорить со мной. Что еще нужно от меня чертову старику? Я уверен, что все это козни проклятого Флорипеса. Он, наверное, наговорил на меня этому сумасшедшему. Но меня не запугаешь. Я болен, но еще в силах выпустить кишки подлым кабрам.

Он говорил, скрипя зубами, с таким видом, будто во всем была виновата жена.

— Успокойся, Зека. Тут проходил сеу Маноэл де Урсула и принес нам кое-что к обеду.

— Если это штуки Флорипеса, то, клянусь, я убью его! Мне не так много осталось жить, но и этому негодяю долго не протянуть!

Голос его осекся; керосиновая лампа освещала желтые глаза, грязную бороду и косматые волосы разъяренного мастера. Он сел на ящик. Жена подала ему чашку кофе. Он совсем обессилел. В кухню вошла Марта и присела возле двери. Все молчали. Мастер Амаро медленно поднялся. Некоторое время спустя гамак снова заскрипел под тяжестью тела. Пришел Жозе Пассариньо и попросил поесть. Вокруг коптившей лампы вились комары.