— Долой черный партком! Долой черное царство! Долой Чэна! Защитим председателя Мао! Да здравствует великая пролетарская культурная революция! Да здравствует председатель Мао! — скандировала толпа.

Каждый лозунг сперва хрипло выкрикивал кто-то один, а затем остальные повторяли мощным хором. На этот раз никто не обратил внимания на иностранца.

Возвратился я около семи часов вечера со сравнительно малым уловом: интересующих меня книг я так и не нашел. Спускающееся солнце било прямо в глаза, мешая рассмотреть необычную сутолоку у ворот.

Я хотел было войти, но двое юношей вдруг преградили мне путь.

— Кто такой?

В ту же минуту меня окружили человек тридцать. Я огляделся. Это были студенты младших курсор в заплатанной белесо-синей одежде, выцветшей от солнца и стирок.

— Я студент, иностранный студент, иду к себе домой, в общежитие, в одиннадцатый корпус, — пояснил я.

— Ваш билет?

Студенческого билета у меня при себе не оказалось.

Возникла пауза, ребята переглядывались, не зная, как быть. Но тут из дежурки выбежал привратник — тот самый, что недавно перестал отвечать на мои приветствия, и сказал:

— Да, да, это наш студент, из Советского Союза. Он у нас один, и все мы знаем его в лицо!

— Из Советского Союза?! У нас есть в университете советский? — послышались недоуменные голоса. Все уставились на меня, не скрывая изумления.

— Да, я советский! Приехал к вам по международному соглашению.

— Проходите, — вежливо сказали мне. — Но не забывайте больше ваш билет.

Толпа послушно, с чисто китайской организованностью расступилась.

Аллея была пуста. Но издалека доносился неясный гул, нарастающий с каждым моим шагом. Перед главным входом административного корпуса бушевала толпа.

— Долой! Долой! Снять! Снять! — слышались выкрики.

Ярость толпы была невиданной, ее охватило остервенение. Казалось, она состояла из бесноватых. Но пикеты аккуратно стояли у всех входов в здание, которые были заперты, видимо, изнутри.

Вдруг вслед за волной криков и угроз, выбрасывая кулаки над головами, студенты навалились на боковую дверь, пытаясь сорвать ее. Придавленные жалобно вопили, дверь выстояла, штурм не удался.

— Бингур! Би-ингу-у-р! — раздался возле меня знакомый возглас продавца фруктового мороженого.

Внешне бингуры похожи на эскимо и довольно дешевы. Чтобы задержаться и посмотреть, что произойдет дальше, я не спеша купил себе бингур, развернул и стал сосать. Рядом стояли с бингурами несколько безучастных китайских студентов.

…Вдруг раздался грохот, взрыв криков, восторженный вой толпы. Звуки неслись от главного входа. Все кинулись туда, и я за ними, но подойти вплотную к зданию не отважился. Огромные, обитые медью парадные двери сбиты, и людской поток вливается в здание. Проходит несколько минут — и молодые ребята выволакивают из распахнутых дверей пленников. Одного за другим их спускают со ступеней. Кого-то волокут за ноги, лицом вниз, кого-то, упирающегося, тянут за руки, кого-то, напротив, удерживают, чтоб не убежал. И около каждого пленника давка и кипение, их норовят ударить, лягнуть, толкнуть, но так как желающих много, слишком много, то они мешают друг другу, и лишь кое-кто дотягивается и достает. Пленники бледны, растерянны, их лица перекошены от страха. У одного изо рта течет струйка крови. Все они уже пожилые люди, беспомощные в цепких молодых руках. Я узнал парторга и нескольких парткомовцев. Их повели друг за другом в глубь университетского городка, к стадиону. Наконец, видимо, последняя жертва спустилась вниз по ступеням. За нею хлынули торжествующие, сияющие молодые люди, снова загремели победные клики:

— Да здравствует председатель Мао! Да здравствует победа великой пролетарской культурной революции!

Потрясенный этим зрелищем, я поспешил домой. Шел напрямик, сократив путь, и вышел к углу общежития. Там стояли несколько встревоженных сотрудников канцелярии, среди них Ван и жильцы моего этажа.

— Вы проходили мимо главного здания? — спросил меня Кун, серьезный человек лет тридцати, ведавший политработой среди вьетнамцев. — Что там происходит?

— Не знаю. Ведь я не должен видеть того, что там делается, это внутреннее дело Китая, — сказал я с невинным видом.

— Ну полно тебе! — дружелюбно, давая понять, что ему все ясно, сказал Кун. — Что с парткомом?

Он явно нервничал и с нетерпением ждал, что я скажу. Другие сотрудники старались казаться невозмутимыми и не вмешивались в наш разговор.

— Студенты ворвались в административный корпус, силой выволокли наружу членов парткома и заняли здание, — громко сказал я.

Все сразу обернулись: они еще ничего не знали!

— Когда? Вы это видели сами? Что они делают? Что кричат? — засыпали меня вопросами.

Но я еще не владел языком настолько, чтобы пулеметной очередью выстреливать слова в ответ. Однако на последний вопрос я ответил твердо:

— Они кричат: «Да здравствует победа великой пролетарской культурной революции!»

— Спасибо, — сказал Кун, и голос его дрогнул. — Вы идете отдохнуть?

— Да. До свидания.

За моей спиной началось взволнованное обсуждение событий.

В холле тоже толпились люди, в коридорах — непрерывное хождение, хлопанье дверей.

— Товарищи! Товарищи! Поздравляем вас всех! — загремели вдруг громкоговорители. — Революционные студенты и преподаватели университета! Черный партком свергнут, черная банда Чэна разгромлена, черные элементы ответят перед массами! Мы защитили председателя Мао! Мы защитили ЦК партии! Черному царству настал конец. Революционные студенты и преподаватели университета взяли власть в свои руки. Да здравствует победа великой китайской культурной революции! Да здравствует председатель Мао! Слава, слава, слава!

Радио щелкнуло и умолкло. Но тишина не наступила. Она уже не возвращалась более. В открытые окна доносилось монотонное, многоголосое выкрикивание лозунгов, топот сотен ног, а когда я поднялся наверх, к себе, ударил первый барабан. Низкий, мощный звук поплыл неторопливо и мерно разлился вокруг. Я лег и долго не мог уснуть. Ма не объявлялся. А барабан все бил и бил. Издали, из города, ему стал вторить другой, третий…

4 июня. Бьют барабаны. Непрерывно. Ночью, утром, весь день. То близко, то где-то далеко. От них нельзя укрыться нигде. Сквозь бой барабанов прорываются только хрипловатые, натруженные возгласы: «Да здравствует Мао Цзэ-дун!», «Защитим председателя Мао!», «Слава великому кормчему!» И шествия. В университетском городке, на городских улицах, от митинга к митингу. Много раз проходили они мимо меня. С обочины тротуара разглядываю идущих. Все они очень молоды. Латаная, заношенная одежда. Шарканье ног об асфальт — многие босы, на других — видавшие виды кеды. Можно смотреть на этих ребят в упор, но не встретить ответных взглядов. Ни дружелюбия, ни ненависти, ни любопытства. Они безразличны.

Впереди они несут на носилках вчетвером портрет председателя Мао. Портрет обрамлен красным бархатом, увит цветами и зелеными ветвями. За портретом идут знаменосцы. Знамена — ярко-алого цвета, и форма их необычна — это длинные узкие стяги на высоких древках, шелк их змееобразно вьется, он легок и трепещет на ветру. За знаменами следует оркестр. Барабан — обязателен, прочее — по воле случая, но чаще всего к нему присоединяются звонкие китайские гонги. За оркестром послушно тянется колонна, иногда с боку идут активисты. Они то и дело подносят к глазам листки с лозунгами дня. Лозунг выкрикивается хриплой скороговоркой, и колонна дружно подхватывает и хором повторяет его. Вслед за лозунгом вверх взлетают сжатые кулаки.

Университетские дацзыбао рассказывают о преступлениях «старого парткома». Главное из них — сопротивление «великой пролетарской культурной революции». Узнаю немало изумительных вещей: партком, сказавшись в кольце беснующейся толпы, просил по телефону о помощи. Обращался в райком — там отказали: сами бессильны. В горкоме никто на зов не ответил: горком тоже разогнан. Когда уже не было сомнений, что возникла опасность для самой жизни, руководство университета обратилось за защитой к полиции. Последовал ответ: «Мы не вмешиваемся в движение». Позвонили в гарнизон, искали помощи у военной силы — тоже напрасно: «Мы проводим линию масс». Наконец, звонили в «группу по делам культурной революции» при ЦК КПК — ответ тот же: «Мы проводим линию масс». А массами-то были в тот день две-три сотни взвинченных юных крикунов, докричавшихся до погрома. Большинство студентов, не зная, что к чему, оставались 3 июня безучастными.