Да, постепенно тайное становилось явным. На авансцену выходила из-за спины хунвэйбинов армия — главный козырь маоистов. Она должна была доделать то, с чем сами хунвэйбины были не в силах справиться.

Начиная с сентября армия принялась обмундировывать хунвэйбинов. Сначала им выдавали со складов поношенное, некомплектное обмундирование. Поэтому самые первые, «заслуженные» хунвэйбины, «ветераны» движения, были в застиранной и выцветшей армейской форме, причем кому достался один френч, кому — брюки, очень редко у кого была полная форма.

Затем хунвэйбинам стали выдавать новую зеленую ткань из военных запасов, и сентябрьские хунвэйбины вырядились в новенькую, сшитую для них армейскую форму. Военные кепи были почти у всех, но вместо армейской красной звездочки там на красном фоне сиял золотой Мао Цзэ-дун. Только обуты хунвэйбины были по-прежнему в кеды.

Армия — главная сила маоистов. Китайская армия не похожа на армии других социалистических стран. Всеобщей воинской повинности в Китае нет, что легко объяснимо его огромным населением, но суть вопроса — в привилегированном положении военнослужащих в Китае. Военная карьера — самая завидная в стране.

Начнем с малого — солдат сыт, и еда ему гарантирована государством, в то время как в Китае голод у всех в памяти как реальная угроза каждому. Солдат одет — ему не нужны талоны на одежду, которые выдаются очень скупо, чтобы обеспечить экспорт хлопчатобумажных изделий. Наконец, после ухода из армии человек попадает на административную работу автоматически: армия — школа кадров, и он выделяется на общем фоне технической, да и вообще хотя бы элементарной грамотностью.

Хорошо обеспеченная, одетая в добротную форму и досыта накормленная армия подвергалась тщательной идеологической обработке в духе культа личности Мао Цзэ-дуна. Армии были переданы многие функции управления государством. Но бесспорно, что в китайской армии недовольство существует. Даже силой военной дисциплины маоистам нелегко подавлять здоровые социалистические настроения и тревогу честных людей за будущее своей родины.

Приблизился день отъезда. Я упаковывал книги, чтобы переехать с вещами в посольство. Ко мне в комнату явился Сюй и еще один сотрудник канцелярии.

— Вы уезжаете по собственной воле! — заявили они вдруг. — Университет не поднимал вопрос о вашем досрочном отъезде. Мы, напротив, обеспечили вас занятиями.

— Позвольте, как же так? — возмутился я. — Еще две недели назад министерство высшего образования потребовало досрочного отъезда советских студентов и стажеров. Представителей посольства специально вызывали и уведомили. Официально.

— Нам об этом ничего не известно, — твердили представители канцелярии. — Вы уезжаете самовольно. Мы не будем провожать вас и содействовать вам.

— Ничего, обо мне позаботится наше посольство.

На следующий день я прибыл в университет, чтобы сдать китайские документы. У входа сказал привратнику, что приехал в последний раз.

Со мной сердечно попрощались в столовой для иностранцев, а в канцелярии снова начался разговор. Меня убеждали, будто «высылка» выдумана посольством.

Я управился со всеми делами, но, к моему удивлению, машины из посольства, которая должна была прийти за мной, все не было.

— Вот видите, как обращаются ревизионисты с советскими людьми! — гнул тем временем свое сотрудник канцелярии.

Я не стал его слушать дальше и, распрощавшись, пошел по центральной аллее к воротам.

Кого тут только не было! Наши университетские хунвэйбины принимали своих сотоварищей из других столичных вузов и приезжих из провинций, прибывших для «обмена опытом». Счет гостям шел на тысячи. Провинциальные хунвэйбины толпами выстраивались возле «важных» или «исторических» дацзыбао и конспектировали их, одновременно внимая поучениям хунвэйбиновских экскурсоводов. Наконец, примерно треть толпы, медленно ползущей по увешанной дацзыбао аллее, составляли солдаты. Они приходили в университет отделениями и взводами, ломали ряды у ворот и направлялись на обучение к хунвэйбинам. Солдаты держались сдержанно. Они смотрели и учились.

Меня провожал один Ма. По дороге я спросил его, действительно ли он не знал о моем досрочном возвращении на родину. Ма уверял, что нет.

У ворот недоразумение с машиной выяснилось.

— Вашу машину я только что отослал. Она уже дважды приходила, — сказал привратник. — Я не знал, что вы здесь.

Что делать? Я решил добираться автобусом.

Последний раз я вышел, из университетских ворот. Передо мной маршировала колонна хунвэйбинов в новенькой, с иголочки, военной форме, рубашки навыпуск. Командир хриплым голосом выкрикивал:

— Раз, два, три!..

Мимо проезжали машины, переполненные хунвэйбинами, — в городе проводилась «революционная операция» у горкома. К счастью, один автобус остановился около университетских ворот, и из него вышла группа хунвэйбинов. Я помахал Ма рукой и вскочил, пока дверца не закрылась. Автобус повез меня к центру.

Поезд отходил вечером. Посольский автобус, который увозил нас на вокзал, заполнили провожающие. В рано наступившей темноте автобус пробирался по узким пекинским улицам, избегая широких магистралей, которые могли быть закупорены хунвэйбиновскими шествиями.

Наконец мы выбрались на вокзальную площадь и остановились. Всю площадь сплошь заполонили хунвэйбины. Кто стоял, кто сидел, кто лежал. Их были тысячи. Кто ехал в столицу за опытом «культурной революции», а кто возвращался домой насаждать «революционным путем» «идеи» председателя Мао.

Автобусу пришлось в объезд, по узким, грязным переулкам пробираться к багажному отделению. Времени оставалось немного, все дружно помогали нам размещаться. Впятером мы расположились в двух купе. Прощание было кратким.

На следующий день на границе мы проходили таможенный досмотр. Китайский таможенник потребовал показать книги. Я раскрыл чемоданы.

— Где вы купили столько книг?

— Я купил их в Пекине до «культурной революции».

— Вопрос о книгах надо обсудить, — сказал таможенник.

Часть книг он унес с собой и возвратился только часа через два, перед самым отходом поезда.

— Мы возвращаем вам книги из уважения к вашей специальности, — заявил он.

Нам разрешили увезти с собой те знания, которые стали запретны для граждан самой страны, — что и говорить, немалое великодушие.

Поезд тронулся, унося нас за границы «культурной революции», и я особенно остро почувствовал, какой тяжелой трагедией обрушилась она на китайский народ.

Прошли годы с тех пор, как судьба сделала меня очевидцем трагической страницы китайской истории — «культурной революции».

В самом Китае, где главные инициаторы и лидеры «культурной революции» продолжают стоять у власти, теперь что-то неохотно вспоминают о ней. Гордиться и в самом деле нечем. Режим маоистов, рожденный «культурной революцией», старается выйти на международную арену без репутации погромщика, уничтожавшего культурное наследие одной из древнейших цивилизаций.

«Культурная революция» в Китае получила принципиальную оценку мирового общественного мнения. Она подробно проанализирована в статьях и трудах советских ученых. Задача данной книги иная: рассказать о том, что видел я сам и как мне представлялись события в Китае в первые шесть месяцев «культурной революции».

Мне пришлось быть свидетелем того, как часть молодого поколения в Китае качнулась к маоизму и подверглась страшному духовному опустошению. Его приучили к насилию, к истерическому митингованию, к церемониям поклонения и славословия. Под влиянием маоистской демагогии оно утратило жажду знаний, которая, всегда отличала молодого китайца любого общественного положения.

В январе 1967 года хунвэйбинов призвали «брать власть». Их деятельность и дальше выливалась в разгром партийных и государственных органов, культурных центров, во взаимную грызню и кровопролитные столкновения. Анархические тенденции хунвэйбинов расцвели пышным цветом.