— Что вы предлагаете?

— Во-первых, если ты собралась идти в этом, я бы посоветовала подняться наверх и надеть кожаную курточку кофейного цвета, ту, на которой заклёпки.

— Да, в этом что-то есть. Я подумывала, не надеть ли мне пальто. На улице прохладно?

— Во-вторых, надо сильно и больно дать Аристократу по рукам. Заставить раскаяться и вернуть территорию владельцам.

— Но наказаниями ведает ТОТ, если он не даёт нам знаков, тогда и любые наказания бессмысленны. Может опросить его окружение? Им наверняка есть, что сказать.

— Нет. Это привлечёт его внимание.

— А если ненавязчиво загнать их в словесную ловушку? Так они всё выдадут и даже ничего не заметят.

Консуэла кинула на стол пять предметов, которые с металлическим лязгом ударились о стекло. Это были расплавленные серебристые диски, из которых местами торчали иглы или их подобие. Консуэла обвела каждый из них по кругу. Её грудь вздымалась всё активнее, пока она смотрела на металлические пластинки и, с надрывом вдохнув, продолжила:

— Он очень осторожный. Не знаю как, но ближе десяти метров к нему не подойти. Даже если объект крошечный, эта скотина его вычисляет. Видит на все триста шестьдесят, без слепых зон. Если он об этом позаботился, то о подчинённых подавно

— И что он мог с ними сделать? На ум приходят только татуировки Жирафа. Но к нему на сеанс унта вилами не загонишь.

— Аристократ не только осторожен, но и умён, да и ресурсов у него немало. Я думаю, он подпольно разрабатывает новые методы влияния, — Консуэла опять указала на металлические диски, — Моих малышей ведь не берёт огонь, а большая часть из них расплавилась и растеклась по асфальту.

— Может это иллюзия, как у Джона? Малыши, наверняка, сейчас где-то взаперти.

— Ирина, девочка моя, осознай прямо сейчас масштаб угрозы. Я чувствовала их боль и смерть; они прорвались, я чуть не потеряла контроль.

— Да, простите, всё поняла, — Ирина виновато опустила глаза. — Что мы будем делать?

— Мы отправим к нему Бориса. Мальчику будет нелегко, поэтому поддерживай его, не жалея сил.

Глаза Ирины широко открылись, горло сжалось так, что она схватилась за него, колени задрожали и чуть не подогнулись.

— П-правда?

Консуэла ехидно улыбнулась и сказала:

— Деточка, а что это ты так напряглась?

— Я не…что вы…н-нет, — челюсть Ирины дрожала, а лицо залило краской.

— А ну, перестань! — сказала Консуэла строго.

Ирина вмиг успокоилась и встала, расправив плечи.

— Вольно, — со смешком в голосе сказала Консуэла и продолжила обычным тоном. — Ладно, не буду лезть в твои дела, — хитро улыбнулась и игриво сказала, — если будет нужен совет, обращайся.

Ирина увела взгляд в сторону, безуспешно стараясь найти часы.

— Я уже… мне пора. Подруги ждут. Можно я пойду?

Консуэла, не прекращая улыбаться, изящно показала ладонью на дверь.

***

Нос Бориса заполнил едкий запах нашатыря, он распахнул глаза и с хрипом втянул воздух как утопающий, которого только что откачали. Перед ним, склонив одно колено, стоял медбрат в синей форме скорой. Юный унт сидел на голом полу в бабушкиной комнате, прислонив спину к креслу. Молодого человека так напугала каменная маска на лице юноши, что он чуть не уронил ватку. Борис обвёл глазами комнату, просто из желания осмотреться, он не чувствовал тревоги и смятения от произошедшего с бабушкой. В комнате была женщина в таком же костюме и в ботинках без бахил. Она склонилась над раскрытым чемоданчиком, который стоял на белой, деревянной табуретке; трещали блистеры с таблетками и шуршали ампулы в коробочках. Бабушка лежала на кровати и медленно опускала и поднимала веки.

— Эй, парень, перенервничал, наверное?

Борис повернул своё безэмоциональное лицо обратно на медбрата, который жизнерадостно улыбался.

— С бабушкой всё хорошо, но ей надо обследоваться. Поможешь ей?

Борис начал трясти головой, вырисовывая что-то на подобии кивков.

— Вот и славно, ей сейчас сделают укол и пусть отдыхает. Всё будет хорошо.

Юноша приоткрыл левый рукав — татуировки были на месте. Похоже, что большое количество рисунков можно вызвать только из посторонних объектов, а в случае с материализацией из собственной кожи расходуется слишком много жизненных сил. Борис элементарно истощил свою нервную систему поддержанием татуировок во плоти.

Молодой унт, не сдерживаемый чувством долга, сочувствия и заботы, поднялся и посмотрел на маленькие часики, которые стояли в среднем отделении шкафа. Он понимал, что опаздывать на встречу неправильно, но скорая прибыла не через полчаса, как обещала дежурная, а через час. Получается, что до назначенной встречи осталось менее получаса. Борис обошёл медбрата, и направился в свою комнату одеваться. Последний, прибывая в недоумении от циничности, проводил его взглядом и развёл руками. Борис надел вещи, которые уже успели высохнуть, выбежал в прихожую и встретился глазами с медиками. Они ждали его, стоя рядом с дверью в туалет.

— Обеспечьте ей покой, никаких стрессов и физической нагрузки, — сказала женщина. — Когда ей станет лучше, посетите с ней поликлинику.

После наставлений молодой человек и женщина вышли и без спешки принялись спускаться по ступенькам. Борис запомнил слова, но они не имели для него особого значения в данный момент. Он обулся и выскочил на лестничную площадку. Спускаясь, пробежал мимо медиков на третьем этаже и сказал им громко и сухо: «Спасибо».

Юноша, как и следовало ожидать, опоздал. На площади был тихий, скучный народ: пара женщин с колясками, две компании школьниц, трое пожилых мужчин на лавочках — один из них пришёл со своей старушкой. Борис стал в центр площади и принялся осматривать всё вокруг, даже под ноги заглянул. В конце концов, отчаялся и выпустил ворону, подкинув её как голубя. Птица парила высоко над площадью, очерчивая ровный круг. Борис через вороньи глаза увидел фигуру, она стояла в тени прохода, который вёл в подвал под зданием цирка.

Он вернул ворону на место и двинулся к фигуре. Ирина могла уже уйти, так и не дождавшись его, и, возможно, там случайный человек. Наверняка он стоит на стрёме, пока подельники обносят подвал. На всякий случай, юноша засунул правую руку в карман, материализовав предварительно электрошоковый пистолет. В это время уже зажглись фонари, и фигура, увидев его, вышла из прохода в подвал и спокойным шагом направилась во тьму незатронутую уличным освещением. Борис, не сбавляя шага, следовал за ней. Когда его глаза привыкли к темноте, он увидел, что фигура стоит в десяти шагах от него.

— Ирина, это ты? — крикнул Борис.

Фигура дёрнулась всем телом, и тьма заволокла и без того слабо различимый горизонт за её спиной, звуки смолкли и только лишь свет бил сверху из вершины купола.

— Не беспокойся, Борис, это нужно, чтобы люди не услышали нашего разговора. Точнее, чтобы его никто не услышал.

— Ага. Что за разговор?

— Я знаю про тебя то, что известно только Тому, кто видит, Виктору и тебе, — Ирина говорила и, осторожно ступая, шла к нему. Голос её был спертым, будто ей с трудом давались слова.

— Ирина, скажи мне, пожалуйста, прямо. Чего ты хочешь?

— Не знаю. Я впервые в такой ситуации, — голос её был грустен.

— Хорошо. Что это «кое-что», что ты знаешь про меня?

— Ты хотел убить своего наставника.

— Правило номер пять: «Убить можно того, кто хочет убить тебя».

— Ты нарушил его, теперь тебя ждёт смерть.

Борис не знал, что ответить Ирине. Он осознавал себя уже мёртвым, не имеющим права интересоваться делами живых. Юноша принял это, как само собой разумеющееся: барьер из чувств разрушен, не было ни страха, ни инстинкта самосохранения, ни тревоги, ни фанатичного стремления к жизни. Теперь было очевидно, почему унты идут на смерть, они мертвы внутри, эта пустота не держит их среди живых. Бориса могли, так же как и Цирюльника, окружить унты, и он не стал бы сопротивляться казни. Но другие унты испытывают эмоции — не все, но многие, — поэтому не было смысла судить всех по себе.