— Этот кувшин выбирает можно тебе пить или нет, я бы даже сказал, он решает нужно тебе это или нет, — сказал Никита, но его голос и выражение лица не были такими захмелевшими, — Мы его называем «Кувшин доверия», потому что он единственный кому можно довериться на все сто. Артефакт, всем артефактам артефакт. Он ещё решает, что ты будешь пить и насколько сильно ты должен захмелеть. Вот видишь Виктора…

Туловище татуировщика уже к тому моменту начало качаться вместе с головой. Никита разлил по кружкам жёлтый напиток и продолжил:

— Как думаешь, ему хватит?

— Я думаю, он ведёт себя необычно. Ладно, поехали. Выпьем за упокой?

— Кого?

— Цирюльника.

— А когда он… когда его?

— Вон там, — Борис кивнул головой вправо, — примерно час назад. Все присутствующие и Виктор тоже.

— За упокой, — Никита поднял кружку вверх. Его лицо помрачнело.

Борис и Виктор тоже подняли кружки, только молча. Юноша уже хотел выпить, когда Никита указал на татуировщика. Он допивал половину кружки, а жидкость в ней так и не окрасилась.

— Вот видишь. Идеальный контроль, — Никита взял кружку Виктора и понюхал. — Он выпил обычный мультифруктовый сок.

Мастер отобрал кружку, допил до дна и ударом об стол поставил её на место. Покачивая подбородком, он посмотрел в одну сторону, а затем в другую.

— А почему мне нельзя? Я ж совершеннолетний.

— Так дело не в этом. Кувшин понимает, какая эмоциональная разрядка тебе нужна и даёт тебе её. Вот у Виктора полный абзац, поэтому кувшин дал ему без вреда погрузиться в эмоции. А тебе это не нужно. Ферштейн?

Виктор начал стучать пальцами по столу в такт музыке и иногда заглядывать в свою кружку.

— Да, ферштейн.

— Слушай, у нас же знакомство, — Никита пододвинулся ближе и стал говорить на полтона ниже. — Мне не хочется, чтобы ты принял меня за весёлого собутыльника. Я расскажу про себя то, что ты должен знать.

Борис кивнул. Ему не нравилось, что на него дышат перегаром, но решил потерпеть.

— С Виктором мы давно знакомы, я горжусь таким другом: у него есть всё лучшее, чего нет у меня. Своего учителя я потерял, когда ночью на нас напали одержимые лет пятнадцать назад, не помню точно. Я не боец, что тогда, что сейчас. Мне повезло, что рядом со мной есть Виктор, без него я на улицу ночью не выйду.

Борис рассказал свою историю знакомства с Виктором, ничего не утаивая, и под конец добавил:

— Мне не помешало бы выпить. И дайкири мой унесли.

Никита кивнул и отодвинулся от него.

Борис мог заказать ещё коктейль или даже несколько, чтобы упиться и забыться хотя бы до следующего утра. Всё равно Виктор пьян и не станет его порицать, но юноше не хотелось. Ему нужна была свежая голова, чтобы обдумать, что делать дальше. Казалось, что именно в этот день его жизнь разделилась на до и после. Даже выпускной в школе, если сильно напрячь мозг и найти сакральный смысл этого праздника, не был началом пути во взрослую жизнь. Теперь Борис оказался действительно в тупиковом положении, а поиск выхода из неприятностей — правильное и достойное занятие. Ни это ли значит быть взрослым?

Остаток вечера юноша так и просидел, уставившись в свою кружку. Никита не трогал его, молча потягивал свой напиток и следил за Виктором, который пустился в пляс на отведённом для этого возвышении сцены. Борис был наедине со своими горькими мыслями и сладким лимонадом.

“Величайшая уловка дьявола состоит в том, чтобы убедить вас, что его не существует”

Шарль Бодлер «Парижский сплин»

Свой день Никита встречал в маленькой квартирке, примерно двадцать квадратов, такие называют студиями — это когда до кухонного стола или плиты можно достать ногой, лёжа на кровати. После пробуждения Никита долго лежал на постельном белье не первой свежести, листая ленту с новостями в телефоне и проверяя сообщения в многочисленных социальных сетях. Слева от кровати стоял компьютерный стол, если быть точным, это был обычный стол, на котором стоял персональный компьютер. Его окружили стаканы, кружки, двухлитровые бутылки колы, полулитровые с коньяком на донышке и две пустые водочные чекушки. На поверхности стола за пределами клавиатуры комками скопилась пыль. Изюминкой беспорядка были всевозможные обёртки, бумажки, плёнки, тюбики и салфетки. Никита складировал стопкой рядом со столом коробки от пицц, которые вот-вот сравняются с ним по высоте. В раковине отмачивались третий день две кастрюли и одна сковородка. Поверхность кухонного стола была щедро сдобрена хлебными крошками, сахаром, оранжевыми каплями засохшего жира и раскрытыми пакетами и банками, которые не были поставлены на своё место.

Никита, огорчённо вздыхая, перекатился и уселся на край кровати. По его лицу было ясно, что прошедших часов сна ему недостаточно. Он сладко зевнул, потирая глаза, натянул старые, тряпичные тапочки коричневого цвета и, шаркая по пыльному линолеуму, направился в ванную. Ноги безразлично ступали по островкам грязи, которая налипла на разлитую колу. Никита почистил зубы. Брился он обычно, только если щетина вырастала слишком буйно, в этот раз обошёлся без бритья. После выхода из ванной переоделся в рабочую одежду: белая рубашка с коротким рукавом и синие брюки. Синий и белый были цветами его кондитерской. В качестве обуви он выбрал чёрные ботинки, которые прикрывали щиколотку и в отличие от других пар туфель выглядели наиболее опрятно. Обувался он, стоя с использованием длинной ложечки для обуви. Чёрные ботинки Никита выбрал ещё потому, что на улице застоялась ранняя весна и на улице царила слякоть. Накинув чёрное пальто в пол, он вышел из квартиры.

Кондитерский магазин находился неподалёку от квартиры, в десяти минутах пешком. Вышел Никита из дома в девять утра, когда на улицах спадала основная масса людей, спешащих на работу. Магазинчик начинал работать с десяти, поэтому у нашего незадачливого кондитера было мало времени, чтобы подготовиться к открытию. Так проходил каждый день, поэтому Никиту недостаток времени не смущал. С утра поток клиентов не был таким большим, и он ожидал основного наплыва как раз к обеду. Но за двадцать минут до полудня к нему зашёл юноша — завсегдатай этого заведения. На нём были графитовые брюки и белая рубашка. На причёске ёжик растекалось красное пятно в окружении светлых волос. Лицо его было бледным и бесстрастным.

— О! Доброе утро, Борис, каким ветром занесло? Опять за халвой?

— Опять за халвой, — голос юноши звучал безразлично. Он просто доносил информацию и эмоционально её не подкреплял.

— Я не устану это говорить, но ты прямо копия Виктор. Он из тебя вылепил такого же чудика с лицом кирпичом. Только без обид. Ферштейн?

— Я сам от этого не в восторге.

— И что вы едите такого, что у вас только мышцы растут? Я-то помню, каким ты дрыщём был. Со мной не поделитесь секретами? — поинтересовался Никита и похлопал себя по выпирающему животу, — А-то мне тоже бы не помешало.

— Мы тренируемся много: отжимания…

— Не-не-не, это не про нас. Ешь ты что такого?

— Ем, как и все. Как обычно, ничего особо не поменялось.

— Я тоже как все, но пока мышцами не оброс. Может унта нашёл, который как пластический хирург? Раз-раз, — Никита раскатисто махнул рукой слева на право, — и ты такой вот…водолаз.

— Да, именно водолаз. Сам бы хотел к такому обратиться, а не вкалывать. Но жизнь унта такова — правила и работа. Даже если это работа над собой.

— Татушки новые есть?

Борис подвернул правый рукав до локтя. С дула Беретты кокетливо свисали серебристые наручники. Неподалёку на внешней стороне предплечья задрал своё дуло электрошоковый пистолет.

— Он добавил рогатку и красиво раскидал вокруг неё камушки здесь, не знаю, как эту часть обозвать, — ребро предплечья, наверное. И тут прям зеркально от Беретты две обоймы. Виктор уговорил сделать; говорит, что лишними не будут. Стоит признаться, красиво получилось, чем-то напоминает бабочку.