Когда она коснулась пальцами моей щеки, ее сотрясла дрожь ужасающего экстаза. Что-то промелькнуло между нами — вспышка холода, поток утраты и пустоты. Это был свист воздуха, утекающего из мира. Когда-то я не просто заглянула в бездну — мы с ней станцевали, прижавшись щекой к щеке. Меня в тот момент и так уже вскрывали, так что кто знает, какая часть ее осталась у меня внутри. Теперь бездна смотрела моими глазами, и ее зрение становилось все острее.

Эви закрыла глаза, ощутив безжалостную грандиозность того, что нашла. Было ли это мгновение тем, на что она надеялась? Определенно, однако ее это еще и бесило; у нее вызывала отвращение сама мысль, что проводником той силы, которую, как ей казалось, она боготворила, служил недостойный сосуд вроде меня. На моем месте должна была быть она.

«Больная сука», — подумала я, и даже теперь, все эти часы спустя, не могу сказать, кого из нас я имела в виду и кто этого больше заслуживал.

Эви сделала шаг назад, чтобы прийти в себя, словно втихую мастурбировала.

— Ты должна пойти со мной.

— Я пас.

— Мы просто посидим и кое-что обсудим. Полчаса, не больше.

— Тебе не приходит в голову, что у меня могут быть другие планы? Я не хочу.

По ее лицу было видно, что настало время плана Б, и она смаковала этот момент.

— Аттила подозревал, что ты не захочешь. Так вот, я ведь кое-что собиралась тебе показать…

Она достала телефон, потыкала в него пальцем и повернула ко мне экран.

Таннер. О боже… Таннер. Всегда готовый помочь, самый надежный элемент моей жизни. Единственный надежный элемент, если не считать хаоса и его последствий. Мужчина, созданный для гор, каньонов и открытого неба, — эта клетка его убьет. Он будет думать, что сможет ее победить и провести в ней столько времени, сколько понадобится, но клетка высосет из него жизнь. И это я его туда завела. Где бы ни находилась клетка, Таннера в нее затолкнула я.

— Ладно. — Я кивнула. — Ты выиграла. Объявляю себя убежденной. Ты молодец.

Эви убрала телефон, довольная собой, как любая корпоративная пешка, только что пырнувшая кого-то в спину, чтобы заползти еще на одну ступень вверх по лестнице.

— Аттила живет все там же?

— Да, — ответила Эви, и это было ее последнее слово.

Я достала руку из кармана и ударила ее в горло ощетинившимся ключами кулаком. Один раз, потом второй, прежде чем Эви обхватила шею руками, цепляясь за утекающую жизнь. Она выпучила глаза и все еще пыталась осознать, что случилось, когда, отшатнувшись назад, потеряла равновесие в паре шагов от стены. Падая, Эви ударилась об нее головой так сильно, что разжала руки. Кровь хлестала как минимум из трех дырок, и Эви захлебывалась ею и одновременно задыхалась, пытаясь дышать с изуродованной гортанью. Что сказать, не повезло ей.

Пока она дергалась, я отобрала у нее телефон на случай, если Эви протянет достаточно долго, чтобы позвонить Аттиле, а тот умеет переводить бульканье.

— Я и сама знаю, как туда доехать, — сказала я, искренне надеясь, что она меня слышит. — На кой черт ты мне нужна?

Если призраки существовали на самом деле и Зянг с Франческой были где-то неподалеку, они, должно быть, смеялись. Они оказались правы. Понял теперь, как дела обстоят, новичок? Может, с клеткой тебе и повезло. Но ты как в первую ночь не мог пробить стены или сорвать с петель металлическую дверь, так и сегодня не сможешь.

Неудача заставила его снова почувствовать себя человеком — а это в данный момент было не самое приятное в мире ощущение. Бог и смертный, он сочетал в себе худшие черты обоих, и, выйдя из клетки, так и остался в тюрьме. То, что он сделал с прутьями, было обычным трюком циркового силача. Превзойти его, повторить с чем-то другим Таннер не мог.

Поняв, что у двери в подвал нет слабины, которая могла бы ему поддаться, он вернулся в клетку. Какой позор — уползти обратно туда, откуда ты мечтал вырваться несколько дней. Но во всем подвале лишь клетка дарила ему какой-то комфорт. Теперь Таннер знал, почему так много бывших заключенных недолго остаются бывшими. С определенного момента легче держаться того, что знаешь.

Ему придется подождать. Кто-нибудь из них — скорее всего, Аттила — сегодня вечером принесет еду. Все зависело от того, в каком состоянии к этому времени окажется Таннер, будет ли он способен на то насилие, которое потребуется, чтобы отсюда вырваться.

Он был не в порядке. Он оставался собой — и одновременно нет. У него внутри завелся пассажир. После того первого притока силы тело Таннера сообразило, что так быть не должно, и попробовало избавиться от гостя обычными методами. Таннер успел опорожниться в ведро с обоих концов. Его бросало то в жар, то в холод.

В голове у него сшибались два сознания, и он переключался между частотами с обоих концов шкалы. В одно мгновение он был в клетке, лежал, свернувшись калачиком, на разодранном спальнике, и чувства его были так обострены, что он мог пересчитать все камешки в бетонном полу. А в следующее он оказывался во тьме внешней, в невесомости, мчался по каньонам головокружения, не обращая внимания на время. Он взбирался на горы и обнаруживал, что это кости. Он крушил камни и обнаруживал, что это луны.

Он хотел умереть. Он хотел жить. Он хотел умереть и прожить свою жизнь заново, но быть при этом умнее. Таннер желал этого, молил об этом, и слезы хлынули из него подобно цунами, когда он осознал, что сам является богом, которому возносит молитву, и бог этот еще более беспомощен, чем он.

Но он должен был жить… хотя бы ради того, чтобы успеть поделиться тем, что узнал, глядя сквозь эти древние глаза. Аттила, Дезмонд, Грегор, Эви… тайны Вселенной, ребятишки. Ничто не сделало бы им больнее.

Он на локтях подполз к ведру и выудил из него куски того, что недавно выблевал, а потом вымыл их под водой из канистры. Это нужно было сделать сейчас, потому что Таннер не был уверен, что вспомнит об этом позже. Увидев, что куски до сих пор способны менять цвет, даже после того, как их отрезали, проглотили и слегка переварили, он готов был рассмеяться и никогда уже не останавливаться.

Но это чувство оказалось недолговечным, а когда у Таннера засвербело в носу и он чихнул, разбрызгав повсюду кровь, он понял, что и ему самому осталось немного.

Отвратительно, насколько легко я освоилась со смертью. Я была ей свидетельницей. Я позволяла ей произойти. Я прибирала за ней. А теперь я ее причиняла. Я этим не гордилась, но и не чувствовала себя особенно виноватой. Это просто случилось. По большей части я пыталась понять, как до такого дошло, да еще, может, терзалась виной за то, что не терзаюсь виной. И грустила, потому что меня растили лучшим человеком. Меня растили так же, как Таннера — и только посмотрите, что с ним стало.

Он попал в рабство из-за своей сумасшедшей сестренки.

Я поехала в Денвер, к Аттиле, чтобы разобраться с теми планами, которые он строил на мой счет, хотя все, чего я хотела, — чтобы меня оставили в покое. Ну почему это так сложно? Я — не ваш инструмент. Я — не ваша игрушка. Я — не бедняжка, которую вы обязаны спасти, и не зеркало, в котором вы хотите увидеть себя. Я не для того создана, чтобы умещаться в вашем ящике, в вашей руке; чтобы наполнять собой вашу пустоту, вашу печку-крематорий.

Но та последняя поездка к Аттиле… Она была частью нового узора, наряду со связью, которая возникла между мной и Бьянкой, и встречей с тем странным человеком в автобусе. Я либо окончательно съехала с ума, либо стала свидетелем тайного исхода, совершавшего за кулисами повседневной жизни. Атависты повсюду. Я замечала их на дороге, по ту сторону разделительной линии. Я замечала их на перекрестках, стоящими на светофоре. Я замечала их идущими пешком или ловящими попутки.

Вот эта женщина, похожая на чью-то нелюбимую престарелую тетушку. Вон тот парень, который наверняка был строителем и каждый вечер приговаривал по двенадцать банок пива. И еще та девица, которую на выпускном признали самой вероятной кандидаткой в стриптизерши. Все — атависты. Лица их будто спрашивали: «Что я делаю, куда я иду, почему я живу эту жизнь?», а над головами у них с тем же успехом могли плясать огненные языки.