«Циркуляр против Криге» был подписан Марксом, Энгельсом, Жиго, Хейльбергом, Зейлером, фон Вестфаленом и Вольфом. Вейтлинг отказался подписать этот документ и пытался воспрепятствовать выступлению «Коммунистического корреспондентского комитета» против Криге. На заседании Комитета Вейтлинг заявил, что «Der Volks-Tribun» в условиях Америки – коммунистический орган. Из его писем к Криге видно, что он не понял смысла и значения «Циркуляра»: в этом выступлении Маркса, Энгельса и их соратников он видел «интриги» и «братоубийственную войну», направленную на дискредитацию его, Вейтлинга, учения.

Говоря о росте влияния Маркса и Энгельса среди брюссельских коммунистов и демократов, в «Союзе справедливых» и т.д., необходимо постоянно иметь в виду, что в этот период учение Маркса, как писал Ленин, «лишь одна из чрезвычайно многочисленных фракций или течений социализма» (4, 23; 1). Задача основоположников марксизма и их немногочисленных сторонников заключалась прежде всего в том, чтобы научно обосновать социалистическую идеологию, противопоставить ее, с одной стороны, идеологии либеральной буржуазии, а с другой – мелкобуржуазному социализму. Необходимо было убедить передовых пролетариев в том, что только научный коммунизм указывает действительные пути социального освобождения рабочего класса, на которые уже стихийно, в силу развития антагонистических противоречий капитализма, вступают пролетарии. Задача состояла, далее, в том, чтобы раскрыть глаза передовым рабочим на реакционную сущность мелкобуржуазных социалистических утопий, на их связь с буржуазной идеологией. «На нас, – писал впоследствии Энгельс, – лежала обязанность научно обосновать наши взгляды, но не менее важно было для нас убедить в правильности наших убеждений европейский и прежде всего германский пролетариат» (1, 21; 221). С этой целью Маркс и Энгельс и написали «Немецкую идеологию».

Как известно, «Немецкая идеология» не была опубликована при жизни основоположников марксизма. Буржуазные и мелкобуржуазные издатели отказались печатать произведение, подвергающее критике буржуазно-демократические и мелкобуржуазно-социалистические иллюзии. Что же касается сторонников Маркса и Энгельса, то они не обладали средствами, необходимыми для издания столь объемистого исследования[182]. Рукопись «Немецкой идеологии» залежалась в архиве Маркса и Энгельса. Впоследствии Маркс писал: «Мы тем охотнее предоставили рукопись грызущей критике мышей, что наша главная цель – уяснение дела самим себе – была достигнута» (1, 13; 8).

Немецкая социал-демократия, в архиве которой хранился этот гениальный труд, не спешила с его опубликованием. Ее оппортунистическим деятелям не могла импонировать воинствующая партийность этого произведения, беспощадная критика мелкобуржуазного социализма, идеи которого на новый лад возрождались социал-демократическими реформистами и ревизионистами. Лишь благодаря настойчивости Ф. Меринга отдельные разделы «Немецкой идеологии» увидели свет. Однако ее полное издание на языке подлинника впервые было осуществлено лишь в СССР в 1932 г.

В «Немецкой идеологии» завершается идейный разгром младогегельянской философии. Новым существенным элементом в борьбе против младогегельянства и идеализма вообще является анализ классовых корней этих учений, а также критика философских основ анархизма Штирнера, нашумевшая книга которого «Единственный и его собственность» была последним привлекшим к себе внимание порождением младогегельянского идеализма.

Так же как и в «Святом семействе», Маркс и Энгельс показывают, что ни один из младогегельянцев не пытался дать всесторонней критики гегелевской системы, хотя все они утверждали, что вышли за ее пределы. Эти левые последователи Гегеля объявили, что политика, право, мораль представляют собой превращенные формы религиозного сознания. Политический гнет интерпретировался как порабощение человека религией. «Младогегельянцы, – писали Маркс и Энгельс, – разделяют со старогегельянцами их веру в то, что в существующем мире господствуют религия, понятия, всеобщее. Но одни восстают против этого господства как против узурпации, а другие прославляют его как нечто законное» (1, 3; 17 – 18).

В противовес младогегельянцам, культивировавшим иллюзорные представления о путях уничтожения социального и политического гнета, основоположники марксизма разъясняют, что «все формы и продукты сознания могут быть уничтожены не духовной критикой, не растворением их в „самосознании“ или превращением их в „привидения“, „призраки“, „причуды“ и т.д., а лишь практическим ниспровержением реальных общественных отношений, из которых произошел весь этот идеалистический вздор, – что не критика, а революция является движущей силой истории, а также религии, философии и всякой иной теории» (1, 3; 37).

Младогегельянцы, ограничивая свое отношение к реакционному status quo одной лишь теоретической критикой и по существу дискредитируя практически-революционную борьбу, требуют не преобразования действительности, а изменения сознания. «Это требование изменить сознание сводится к требованию иначе истолковать существующее, чтó значит признать его, дав ему иное истолкование. Младогегельянские идеологи, вопреки их якобы „миропотрясающим“ фразам, – величайшие консерваторы» (1, 3; 18). Чем же объясняется характерное для младогегельянцев сочетание революционной фразеологии и теоретического радикализма с практическим консерватизмом? Авторы «Немецкой идеологии», поставившие своей задачей «разоблачить этих овец, считающих себя волками и принимаемых за таковых», разъясняют, что половинчатость младогегельянцев имеет объективные классовые истоки, что «их блеяние лишь повторяет, в философской форме, представления немецких бюргеров, что хвастливые речи этих философских комментаторов только отражают убожество немецкой действительности» (там же, 11).

Если в «Святом семействе» Маркс и Энгельс объясняли характерное для младогегельянства сочетание радикальных и консервативных идей главным образом природой спекулятивного идеализма, то теперь они выводят идеалистическую спекуляцию из определенных материальных условий, т.е. последовательно проводят открытый ими принцип материалистического понимания истории. Идеализм, который раньше выступал как преимущественная причина политических иллюзий младогегельянства, теперь характеризуется как специфическая иллюзия, коренящаяся в определенной социальной действительности. «Мы уже показали, – пишут основоположники марксизма, – что обособление мыслей и идей в качестве самостоятельных сил есть следствие обособления личных отношений и связей между индивидами. Мы показали, что исключительное систематическое занятие этими мыслями, практикуемое идеологами и философами, а значит и систематизирование этих мыслей есть следствие разделения труда и что в частности немецкая философия есть следствие немецких мелкобуржуазных отношений» (1, 3; 449). Это положение интересно не только как одна из первых характеристик социальных корней определенных идеалистических учений. Существенно и то, что, развивая материалистическое понимание истории, основоположники марксизма разрабатывают один из принципов марксистской методологии – принцип партийности, согласно которому научный анализ социального учения невозможен без исследования его классового происхождения и содержания. Маркс и Энгельс применяют этот принцип не только к младогегельянским, явно спекулятивным концепциям, но и к французскому материализму, этике Канта и т.д. Так, теория разумного эгоизма и связанное с ней понимание общения индивидов как взаимного использования отражала, по Марксу и Энгельсу, практику складывавшегося во Франции буржуазного общества. «Представляющееся совершенно нелепым сведение всех многообразных человеческих взаимоотношений к единственному отношению полезности – эта по видимости метафизическая абстракция проистекает из того, что в современном буржуазном обществе все отношения практически подчинены только одному абстрактному денежно-торгашескому отношению» (1, 3; 409). Такая оценка социально-экономической основы теории разумного эгоизма и утилитаристских концепций определенной эпохи, как и указание на их исторически ограниченное содержание, отнюдь не означала отрицания их выдающегося значения в развитии общественной мысли. Подчеркивая, что «теория Гольбаха есть исторически правомерная философская иллюзия насчет поднимавшейся тогда во Франции буржуазии, чью жажду эксплуатации еще можно было изображать как жажду полного развития индивидов в условиях общения, освобожденного от старых феодальных пут», Маркс и Энгельс отмечают не только ее исторически прогрессивный характер, но и содержавшиеся в ней зерна глубокой истины: «…освобождение, как его понимает буржуазия, – т.е. конкуренция, – являлось для XVIII века единственным возможным способом открыть перед индивидами новое поприще более свободного развития. Теоретическое провозглашение сознания, соответствующего этой буржуазной практике, – сознания взаимной эксплуатации – всеобщим взаимоотношением между всеми индивидами, было также смелым и открытым шагом вперед, было просвещением, раскрывающим земной смысл политического, патриархального, религиозного и идиллического облачения эксплуатации при феодализме, облачения, которое соответствовало тогдашней форме эксплуатации и было систематизировано в особенности теоретиками абсолютной монархии» (там же, 411). Прослеживая дальнейшую эволюцию утилитаристской концепции, Маркс и Энгельс делают вывод, что эта вначале прогрессивная теория впоследствии превратилась в апологию капиталистической действительности[183].