Дорога до конечной точки занимает всего пятнадцать минут, Денис уверенно мчит по ночным проспектам, отчего фонари мелькают за окном бесконечной вереницей. Когда он снижает скорость, я вглядываюсь в окно, замечая подсвеченный фасад небольшой гостиницы. Каждый номер – как произведение искусства, и совершенно конский по местным меркам ценник, но Старостин столичный пижон, его таким не смутишь.

– Я провожу, – Денис открывает поочередно сначала дверь автомобиля, помогая мне выбраться, а затем тяжёлую входную – в гостиницу. Внутри прохладно и пахнет свежестью и чем-то цветочным. Последние метры я прохожу на негнущихся ногах, мне стыдно и противно от собственной реакции, только ничего поделать со своим телом не могу. Разве что надо было не вином накачиваться на встрече, а успокоительным.

Дверь с тихим щелчком открывается, Денис не заходит внутрь, только пропускает меня перед собой, а за тем бесследно исчезает. Но я уже не интересуюсь им.

Демид сидит на кресле, закинув одну ногу на другую, взгляд цепляется за лакированный носок его щегольской обуви. В одной руке у него бокал, я знаю, что там, на дне, плещется коньяк. Здесь, когда он рядом, язык не поворачивается называть его по фамилии, хотя это уже вошло в привычку. Такое обращение дистанцирует, но правила не работают, когда мы один на один.

– Привет, Дина, – Демид растягивает гласные в моем имени, а у меня мурашки по позвоночнику, дышать тяжело. Надо пройти вперёд, не топтаться же на пороге? Но Демид сам сокращает расстояние между нами, легко поднимаясь и непринужденно шагая вперёд, а я так и не могу пошевелиться. Мы застывает рядом. Если протянуть руку, я коснусь его рубашки, расстёгнутой на груди. Там, за белой тканью скрывается бархатистая смуглость его кожи, темная поросль волос, несколько тонких шрамов на левой груди.

Пульс частит и отдается в ушах, и когда Демид что-то говорит мне, я не сразу понимаю его слова.

– Проходи, – повторяет он.

– Зачем ты меня хотел видеть? Неужели соскучился? – пытаюсь добавить в голос иронии, но не выходит.

– У меня есть для тебя предложение, – его рука вдруг касается моей, и я вздрагиваю. В голове вспышками сменяются образы, как когда-то точно таким же жестом он вел меня за собой в постель; я помню все, как будто это случилось только вчера. И вкус его поцелуев, и то, что он любит брать меня сзади, натягивая волосы на кулак. Вспоминать наше с ним общее так мучительно-сладко, и на короткую долю секунды я жажду повторения, я хочу, снова быть его женщиной, иметь на него права.

Но когда Демид продолжает говорить, я отказываюсь совсем не готова к его словам:

– Мне надо, чтобы ты вышла за меня замуж.

Несколько мгновений мне требуется, чтобы понять слова Демида.

А потом я смеюсь, так искренне и громко, что сгибаюсь пополам. Однажды я уже представляла себя его женой, а потом училась жить с мыслью, что мы больше никогда не встретимся, а разбитое сердце заживёт.

И в смехе моем нет ничего веселого, вот-вот и сорвется на истерические всхлипы. С трудом выпрямляюсь, слезы льются по щекам и тушь, наверняка, размазалась по лицу.

Демид взирает на меня с недовольством, хмурые морщины прочерчивают лоб глубокими неровными линиями. А что ты хотел, милый? Что я брошусь к тебе в ноги и буду благодарить за свалившееся счастье?

– Ты все? Успокоилась? – равнодушно интересуется, я киваю в ответ, прохожу мимо и сажусь на мягкий диван. От волнения и выпитого вина не остаётся никаких сил, чтобы стоять. Мне нужна опора, но в самой себе я ее уже не нахожу. – Я баллотируюсь в депутаты, в сентябре выборы.

Теперь я понимаю, почему Володин трясётся, они со Старостиным терпеть не могут друг друга. Только мой начальник при этом боится не за кресло свое, сколько за голову. Но Демида спрашиваю о другом:

– А я тебе зачем? Ты выиграешь хоть холостой, хоть женатый.

В этом я даже не сомневаюсь, за ним стоят большие деньги и большие люди. И если он вступил на этот путь, то уже заранее просчитал весь расклад. А желающих выйти за Демида пруд пруди, только пальцем ткнуть в подходящую остаётся. И не нужно устраивать спектакль.

– Ты выйдешь за меня замуж, а в обмен я подарю тебе свободу. Пару лет и мы разведемся, а ты сможешь уехать туда, где никто не найдет.

В его голосе – холод, и во взгляде ни намека на теплые чувства. Когда-то я бы все отдала за то, чтобы услышать от Демида эти слова. Когда-то, но не сейчас.

– Может, ты забыл, как мы с тобой расстались? Как ты бросил меня одну разгребать дерьмо, а сам уехал в свою Москву? Напомнить?

Говорю и не верю, что смогла произнести это вслух, и тем более пережить. Демид отворачивается, подливает коньяк в свой бокал и снова садится в тоже кресло. Жаль, что я не вижу, какие эмоции на его лице.

– Дина, – и опять эти растянутые гласные, вызывающие мурашки по коже. Когда-нибудь я научусь не реагировать так остро на свое имя, вылетающие из его уст.

– Разве я тебе что-то обещал? Ты с самого начала нафантазировала то, чего не могло быть. Не моя вина, что ты придумала вместо меня сказочного принца, а потом разочаровалась в своих же сказках.

Слова бьют хлестко.

Я поднимаюсь, подхожу к нему и забираю из рук бокал. Демид не противится, на секунду наши пальцы соединяются и меня бьет током. Я слишком хорошо помню, что они вытворяли со мной в постели, как касались самых укромных мест, доставляя удовольствие. Он первый убирает руку, а я залпом выпиваю содержимое, закашлявшись, когда горло обжигает крепкий алкоголь.

– Пить ты так и не научилась, – заключает Демид и берет меня за запястье. Я стою над ним, глядя сверху вниз, и первый порыв – выдернуть ладонь, не позволяя себя касаться. Ничем хорошим это не закончится, в его присутствии мне всегда тяжело думать.

– Скажи правду, – прошу его, заглядывая в глаза. Темные, они обрамлены густыми короткими ресницами, но понять по взгляду, о чем думает Демид, невозможно. – К чему подобная… благотворительность?

Я не знаю, как иначе назвать его предложение.

– Мне нужна твоя помощь, – он тянет ближе, заставляя встать возле его разведенных в стороны колен. Это выглядит настолько интимно, что все внизу живота натягивается тугой струной. Щеки горят, и я никак не соображу, кто тому виной, Демид или коньяк, – история должна выглядеть правдоподобной не столько для избирателей, сколько для заинтересованных лиц.

– Я все равно не пойму, – но он не даёт мне договорить, вторая ладонь ложится на бедро, скользя вверх, задирая подол платья. Я закрываю глаза, хватаюсь за его руку, не позволяя пробраться выше, но мужчина слишком настойчив, а у меня против него нет никакой силы воли. Я чувствую, как бесстыдно его ладони касаются моих обнаженных бедер. Закусываю губу, чтобы не сорваться на громкий стон, когда его пальцы сжимают ягодицы. Завтра на этом месте расцветет россыпь синяков, но сегодня мне хочется ещё немного томительной боли, чтобы чувствовать себя живой.

Когда его губы прижимаются к чувствительной коже внизу живота, я задыхаюсь, хватаю его за плечи, чтобы устоять и отодвинуться. Демид зажимает меня в тиски, не позволяя шелохнуться, и я прошу его шепотом, сама не зная, что именно – продолжить или остановиться.

– Демид, – язык скользит по ажурной ткани трусиков, почти касаясь клитора, и я ощущаю, что от возбуждения становлюсь бесстыдно-мокрой. Мне все ещё тяжело открыть глаза, я слишком ослеплена от остроты собственных ощущений. Когда его пальцы отводят в сторону тонкую полоску нижнего белья, а потом скользят по влажной коже, я понимаю, что ещё чуть-чуть и я кончу.

Мне нужно оставаться вменяемой, нужно добиться, чтобы Демид сказал правду, но я проигрываю ему, едва ощутив давление большого пальца на клитор. Движения уверенные, быстрые, я шепчу:

– Не надо, – но он и не думает останавливаться. Хватает всего пары минут, чтобы дойти до самой развязки, меня начинает трясти и Демид нажимает сильнее. Оргазм настигает внезапной вспышкой, я  кончаю так сильно, что заваливаюсь вперёд, и он ловит меня, так и не встав с кресла.