— Нормально, — отвечаю я сквозь стиснутые зубы.

— Ты делаешь упражнения? Лекарства принимаешь? Сдаёшь анализы, рентгены….

— Ма. Я же сказала, всё хорошо.

Она щурится.

— Ты выглядишь похудевшей. И нос красный. Болеешь?

Рен издаёт неодобрительный звук.

— Видишь? — шепчет он. — Я же тебе говорил.

Я сердито смотрю на него.

— А я тебе говорила, — шиплю я в ответ, — что мне не нужна ещё одна опекающая мать. Так что отвали, Рен.

Он выпрямляется, прищурив глаза. Резко встав, он забирает свой кофе и уходит в дом. Мой живот скручивает чувством вины. Мне не стоило рявкать на него, но чёрт возьми, когда со мной разговаривают так по-отечески, это раздражает. Я взрослая женщина. Я сама могу заботиться о своём теле.

Или портить его.

Ну и вообще. Я предупреждала его, что это будет проблемой, что для меня это чувствительная и непоколебимая грань допустимого.

Пока я слышу через открытую дверь террасы, как он гремит на кухне и бурчит себе под нос, мой живот скручивает нервозностью, а на грудь давит бремя, которое не уйдёт от дыхательных упражнений. Я определённо заболеваю. Только не знаю, чем именно.

«Скажи ему. Доверься ему».

Я не могу. Потому что не верю, что он будет объективным. Он отбросит свои обязательства, и мы встанем на путь к этой ужасной ненависти. Я буду тянуть его на дно, он счастливо пойдёт за мной… а потом станет несчастен, и в итоге ему придётся выбирать между мной и нормальной жизнью, приносящей удовлетворение. Бл*дь. Я. Не буду. Этого. Делать.

— Закончила? — спрашивает ма.

Я резко опускаю голову и смотрю в телефон.

— Прости. Задумалась.

— Расскажи, где витали твои мысли, — она наклоняется и подпирает щёку ладонью. — У меня весь день в твоём распоряжении.

Всматриваясь в её глаза, я нерешительно прикусываю губу. Я люблю свою маму. И до того, как я превратилась в список проблем со здоровьем, мне казалось, что мы были близки. Сломало ли время этот барьер между нами? Могу ли я открыться ей и выговориться?

Её глаза — копия моих, и они становятся ярче, когда она улыбается.

— Знаю, я могу быть чрезмерно опекающей, — говорит она. — Но я позвонила, потому что скучаю просто по разговорам. Вот и всё. Я верю, что ты можешь о себе позаботиться, хорошо?

О, вот и чувство вины.

— Я не стану донимать или выпытывать у тебя что-то по здоровью, — говорит она. — Обещаю. Я просто послушаю. И мы можем поговорить на другие темы.

Обернувшись через плечо, я вижу, как Рен бродит по кухне и предположительно готовит завтрак. Моё сердце сжимается от сожаления. Я только что оттолкнула его. В этом я стала уже экспертом, не так ли? Будто нуждаясь в дополнительных доказательствах, я смотрю на свою мать, на женщину, которая любит меня неидеальным образом, но всё же любит. От которой я медленно и систематично отстранялась после всех наших обид и промахов.

Наклонившись поближе к её изображению на экране телефона, я прочищаю горло, всматриваясь в мамины глаза, которые она подарила и мне.

— Я по тебе скучаю, — нетвёрдо говорю я.

Её взгляд смягчается за очками. Она шмыгает носом.

— Я тоже по тебе скучаю, дорогая. Но ты выглядишь так, будто солнечный свет и климат теплее +20 круглый год идут тебе на пользу. Так что понимание, что ты счастлива там, немного облегчает тоску по тебе. Ты ведь счастлива, верно?

Я киваю.

— Ага, счастлива, — обернувшись через плечо, я вижу в окне Рена с опущенными глазами. Словно почувствовав, что я наблюдаю за ним, он поднимает взгляд. Наши глаза встречаются. Я робко и виновато улыбаюсь. Он улыбается в ответ, затем поворачивается и скрывается в глубине кухни.

— У меня такое чувство, будто я вижу то, чего не должна, — с иронией говорит ма.

Оторвавшись от своего отвлечения, я снова сосредотачиваюсь на ней.

— Прости. Я сорвалась на нёго и хотела дать знать, что сожалею. И… — я вздыхаю. — Кажется, я должна извиниться и перед тобой тоже. Я отстранилась. При каждом разговоре Габби донимает меня, чтобы я просто выяснила с тобой отношения, но я не знаю, с чего начать, ма.

Она кивает.

— Я знаю, дорогая. Я чувствую то же самое. Но возможно, мы могли бы пока что просто пообщаться, а потом в конце концов дойти до сложных тем, да?

— Ладно, — робко соглашаюсь я. — Ну, о чём ты хочешь поговорить?

Ма устраивается на кресле и подхватывает кофе.

— Об этом рыжем качке, с которым ты так уютно устроилась, когда я позвонила.

Я мрачнею.

— Вот даже не отрицай, что ты нашла себе большую горячую кружку имбирного чая, — она играет бровями. — И раз уж затронули тему, выкладывай всё.

Плейлист: Jason Mraz — Let’s See What The Night Can Do

— Ещё раз извини за сегодняшнее утро, — тихо говорит Фрэнки.

Я перестраиваюсь в другую полосу и, выкроив безопасный момент, улыбаюсь ей.

— Всё хорошо, Фрэнки. Я понимаю, почему ты расстроилась. Я слегка включил своего внутреннего папу.

Её рука машинально играет с моими волосами у основания шеи. У неё есть свои маленькие способы прикасаться ко мне — накручивать мои волосы на пальцы, размеренно водить моей ладонью по своей. Мне кажется, что она включила меня в свои сенсорные привычки, в свою потребность двигаться и прикасаться, и я не могу найти слов, чтобы описать, как много это для меня значит. Эмоции застревают в моём горле, когда она наклоняется и целует меня в шею.

— Зензеро, — говорит она, не отрываясь от моей кожи. — Почему ты не говоришь мне, куда мы едем?

«Потому что это дорогое заведение, и погуглив название ресторана, ты категорично откажешься».

Я крепче сжимаю руль, когда её ладонь поднимается по моему бедру. Поднимается до опасного высоко.

— Эй. Никаких допросов через соблазн, пока я за рулём.

Она смеётся и прикусывает мою шею.

— Ничего революционного, — выдавливаю я, повелевая себе сосредоточиться на дороге. — Просто абсолютно приватное место, где мы сможем поесть так, чтобы никто нас не донимал, и не было плохих публикаций в прессе, пока ты не ушла из команды.

Фрэнки внезапно отстраняется, и у неё вырывается резкий влажный кашель. Покрепче закутавшись в свитер, она смотрит в окно и отрешённо потирает своё горло. Сезонная аллергия, как же. Она вот-вот сляжет с чем-то — наверняка с той фигнёй, которой Мэддокс всех заразил, но она решительно отрицает.

— Приватное место, где мы сможем поесть — это не очень конкретно, — говорит она. — Я достаточно хорошо одета?

Я окидываю её взглядом, затем снова смотрю на дорогу. Под серым свитером она надела чёрное платье макси, красиво контрастирующее с её кожей. Декольте платья обнажает соблазнительную ложбинку грудей, которая едва прикрывается её ожерельем с подвесками. Свет вечернего солнца отражается от её ключиц, кончика носа и подчёркивает бронзовые оттенки в её ореховых радужках.

— Ты идеальна, — говорю я ей.

Хрюкнув, она смеётся.

— Я далеко не идеальна, но если ты имеешь в виду, что я подобающе одета, то ладно.

Когда я сворачиваю на парковку с частным парковщиком, Фрэнки снова кладёт ладонь на моё бедро, и её голос звучит уже мягче.

— Но раз уж мы затронули тему, ты и сам выглядишь весьма идеально, Зензеро.

Я смотр на себя. На мне всего лишь угольно-серые слаксы и белая рубашка с подвёрнутыми рукавами, без галстука.

— Ты сама меня одевала.

— Да. У меня великолепный вкус. И мой муз очень красивый. Несложно было вдохновиться.

Я улыбаюсь, выключая двигатель.

— Спасибо, медовый тортик.

— Эти прозвища становятся всё хуже и хуже, — бормочет Фрэнки, наклоняясь вперёд и глядя на кирпичный фасад здания. — Что это за место?

— Хорошо охраняемый секрет.

Она поворачивается и прищуренно хмурится.

— Надеюсь, это не какой-то прикол вроде вечеринки-сюрприза. Я ненавижу сюрпризы.

— Я это знаю, Фрэнки. Только ты и я.