— Я сильная, — шепчу я.
— Я знаю, — он кивает.
— Я могу о себе позаботиться.
— Ты и заботилась, — говорит он. — И всё ещё заботишься. И всегда будешь заботиться о себе. Просто я тоже присоединился. Теперь мы заботимся друг о друге.
Я икаю от сдавленного плача и утыкаюсь лбом в его грудную клетку. Его подбородок идеально ложится на мою голову. Я чувствую движение его кадыка, когда он глотает.
— Фрэнки? — тихо зовет он.
— Хм? — отзываюсь я, шмыгнув носом.
Убрав одну ладонь с моей спины и медленно скользнув ею по моей руке, он отводит мою ладонь в сторону и переплетает наши пальцы.
— Потанцуешь со мной?
Я отстраняюсь достаточно, чтобы встретиться с ним взглядом. Он улыбается, но щёки слегка порозовели. Я начинаю узнавать, что это выражение бывает у Рена, когда он нервничает.
— Ладно?
Вплотную прижав меня к себе, Рен подносит наши сцепленные руки к его груди. Покачивая нас, он тихо мурлычет мне на ухо. Звук получается тёплым и низким. Я не узнаю мелодию, но и неважно. Всё равно это прекрасно.
— Ты меня опередила, — тихо говорит он. — Попыталась выполнить наклон в танце ещё до того, как я пригласил тебя потанцевать.
Новые слёзы катятся по моим щекам.
— Сорен.
— Да, Франческа.
Между нами воцаряется несколько долгих секунд молчания, и незнакомая сила бурлит в моём нутре. Нечто мощное, рвущееся, непреодолимое ревёт в моей груди, раздирает сердце. Замок встаёт на место и фиксируется с тихим, но необратимым щелчком.
Дверь моего сердца распахивается, и оттуда вываливаются самые ужасающие слова. Неоспоримая правда внутри меня утверждает себя.
Я люблю Рена.
Понимание этого заставляет чувствовать себя свободной, невесомой, будто если бы Рен сейчас отпустил меня, то я бы оказалась подхвачена морским ветерком и безмятежно улетела в небо.
— Что такое, лютик?
Я поворачиваю голову ровно настолько, чтобы шутливо впиться зубами в его грудную мышцу.
— Ты лишил меня дара речи. Никаких прозвищ, когда я не могу защититься.
Он улыбается мне, замедляя наш танец, пока мы не встаём неподвижно, не считая ветра, который кружит вокруг нас, треплет волосы и одежду.
Рен наклоняет голову и целует меня. Мягкое, опаляющее касание его губ. Нежное и лелеющее.
— Я люблю тебя, Фрэнки, — эти зимние глаза всматриваются в мои, пока он прижимает меня к себе. — Я полюбил тебя уже давно. И я знаю, что ты, возможно, не испытываешь таких же чувств, и это нормально. Но мне нужно, чтобы ты знала. Это. Ты и я… — он убирает мои волосы, упавшие на лицо. — Это для меня самое важное.
Я киваю, пытаясь проглотить ком эмоций в горле. Но всё, что мне удаётся сказать, цепляясь за этого мужчину — это слабенькое, сдавленное от слёз:
— Для меня тоже.
***
Три игры одна за другой. Ещё одна дома, две в Денвере. Ноль побед. Много отличного секса. Много объятий и разговоров, тайных визитов в гостиничные номера и отдыха на диване. Но настроение в команде мрачное, и моё не намного лучше.
В горле что-то щекочет, в суставах зарождается ноющая боль. Моё тело тёплое и заторможенное. Или у меня будет «вспышка» года, или я вот-вот слягу с чем-то. И будь я проклята, если скажу об этом Рену.
Сидя на террасе, Рен трёт лоб и читает спортивную колонку на телефоне. Он нахмурен, стискивает челюсти. И по какой-то причине я чувствую себя ответственной.
— Что, если я тебя сглазила?
Рен поднимает взгляд от телефона.
— Чего?
— С тех пор, как мы начали спать вместе, ты продул три игры подряд.
Рен усмехается про себя и делает глоток кофе. Но увидев моё лицо, со стуком отставляет кружку и наклоняется поближе.
— Ты серьёзно? Практичная, рациональная Фрэнки винит свою интимную жизнь в том, что у команды просто не лучшая серия плей-оффа.
Я пожимаю плечами и откусываю от своего бублика.
— Ну не знаю. Вы, ребята, прям отстойно играете. Очень отстойно.
— Блин, ну спасибо.
Положив ладонь на его массивное бедро, я с любовью сжимаю и смотрю на песок, где Пацца несётся к воде и лает на волны.
— Не именно ты, Зензеро, — тихо говорю я, доставая бумажный платочек и сморкаясь. Рен и Роб — практически единственные, кто удерживает команду в целостности. Мэддокс всё ещё болеет (не то чтобы он особо хорошо играл), но он также заразил нескольких ключевых игроков тем вирусом, что подарил ему лёгочную инфекцию.
Рен косится на меня, кладет ладонь на мой лоб, затем на щеку.
— Прошлой ночью ты начала шмыгать носом во сне. И сегодня утром не перестала.
— Я в порядке, — я легонько отталкиваю его ладонь и потягиваю кофе. — Сезонная аллергия.
Он уклончиво хмыкает. Слегка повернувшись ко мне лицом, Рен кладёт одну ногу на своё колено, а руку вытягивает на спинку моего стула. Его ладонь ложится на мою шею и массирует.
Я шиплю от приятной боли, вызываемой его касаниями. У меня всё ноет, и пусть пока что нет повышенной температуры, я думаю, это лишь вопрос времени. Не то чтобы Рен об этом знал. Потому что тогда он уложил бы меня в постель, настоял, что останется дома и будет заботиться обо мне. Не бывать этому, учитывая, что завтра пятая игра в серии, и если он не явится сегодня на тренировку, а завтра на игру, тренер его проклянёт, и они определённо проиграют.
Когда Рен проводит большим пальцем по моей шее к нежному основанию черепа, я едва не капитулирую и не признаюсь, как дерьмово себя чувствую. Но в кои-то веки имя моей матери, вызывающей меня по видеосвязи, становится желанным отвлечением.
— Надо ответить, — бормочу я, отстраняясь от его руки.
Рен не пытается уйти.
Я беру телефон и приподнимаю брови.
— Тебя не смущает?
Он улыбается, откидываясь на стул с кофе в руках.
— Ни капельки. Прошу, отвечай. Я бы хотел с ней познакомиться.
Растерявшись, я едва не роняю телефон.
— Я. Что? Рен…
— Ты сейчас пропустишь вызов, сникердудл13.
Я закатываю глаза и свайпаю, чтобы принять звонок.
— Привет, Ма, — губы Рена изгибаются, и я шлёпаю его по груди. — Мой нью-йоркский акцент вылазит на поверхность, когда я говорю с ней. Даже не смей прикалываться надо мной.
— Букашечка, я бы не посмел.
Я буквально рычу на него.
— Фрэнки? — орёт моя мама. Она смотрит через очки, низко сидящие на носу, и идёт по кухне.
— Ма. Сядь. Меня укачивает смотреть на тебя, когда ты так ходишь туда-сюда.
— И я тоже рада с тобой поговорить, — отвечает она. — Рада, что ты жива. Давно не виделись.
Рен укоризненно приподнимает бровь. Я показываю ему язык.
— Нечего показывать мне язык, юная леди…
— Ма, это было не тебе. Это предназначалось ему.
— Оооо, — воркует она. — Мужчина? Наконец-то. Я говорила Габби, что думаю, что ты запала на ту свою подругу с кучей пирсингов, но она сказала, что ты не из этих.
— И Габби была права. Кроме того, Лорена слишком хороша для меня, — вздохнув, я поворачиваю телефон, чтобы Рен попал в кадр камеры. — Ма, это Рен Бергман. Рен, это моя мама, Мария Зеферино.
Он машет в знак приветствия, и у мамы отвисает челюсть.
— Иисусе, — шепчет она.
Рен нервно смотрит то на неё, то на меня.
Я наклоняюсь к нему и улыбаюсь.
— А ты как думал, от кого я переняла свою любовь к рыжим, Зензеро?
Рен делается ослепительно красным. Прочистив горло, он улыбается ей.
— Приятно с вами познакомиться, миссис Зеферино. Фрэнки рассказывала о вас замечательные вещи.
Чёрта с два. Я впиваюсь пяткой в его босую ступню, но ему как будто всё равно.
Ма выгибает бровь.
— Приятно познакомиться, Рен. Но в последнем я сильно сомневаюсь. Я свожу её с ума. Поэтому она переехала на противоположный конец страны от меня.
Я закатываю глаза и поворачиваю телефон лицом только к себе.
— Я переехала на другой конец страны ради крутой работы и мягкого климата.
Она машет рукой.
— Как твоё здоровье?
