— В самом деле?
— Вот, позвольте, пример:
Девки шли по полю боя.
Но от пуль их Ржевский спас:
Положил в окоп с собою,
Отпустил лишь через час.
— Я не ослышался? — удивился Александр. — Вы упомянули поручика Ржевского?
— Да.
— А не тот ли это пострел…
— Именно тот, ваше величество.
— … который вас тем летом…
— Ваше величество! — покраснел Акакий Филиппыч.
— … в царицыной спальне…
— Умоляю, ваше величество!
— Ну, хорошо, забудем. Но, по — моему, на сей раз он поступил благородно.
— Но, государь, — понизил голос советник, — на войне положено воевать. И девкам в окопах не место.
— Так Ржевский их спас.
— Да, но что он с ними делал целый час?
— А вы как думаете?
— Уж во всяком случае, не ворон ловил.
— Хм, пожалуй… — Александр пристально взглянул на него. — А все — таки вы не можете ему простить, что он вас тогда отдубасил!
Чиновник насупился.
— Не могу.
— Что у вас еще есть на поручика?
— О-о, намерено! Пожалуйста, государь:
Собрались, ик, мужики
И завыли от тоски:
«Ржевский баб у всех увел -
Настоящий, ик, кобёл!»
— Еще какой! — кивнул Александр, устраиваясь в креслах. — Попейте водички, Акакий Филиппыч, вы икаете.
— Это я непристойное слово маскирую. Чтоб не оскорблять слух вашего величества.
— Похвально.
— Поручик сеет смуту среди мужиков, — вкрадчиво заметил Акакий Филиппыч. — А ведь их призывают в ополчение, доверяют оружие. Они по злобе могут вилы поворотить и против высшего общества! Как вашему величеству понравится следующий пассаж:
Муж домой пришел, глядит:
А жена без платья,
В кухне полк гусар храпит,
Ржевский — под кроватью.
— Да это настоящий бардак! — сказал царь.
— И падение воинской дисциплины! — подхватил Акакий Филиппыч. — А вот еще:
На балу корнет, мальчишка,
Распоясался уж слишком.
Ржевский бить его не стал,
А в сапог ему… ля — ля…
— Чего — «ля — ля»? — не понял Александр.
— Истинное слово не в силах произнести, а смысл таков, что «наговнил»…
— Что — что? Как вы сказали?
— Ой! простите, государь! — Советник отчаянно хлопнул себя по губам и, чтобы загладить невольную промашку, в горячке воскликнул: — Что же это будет, ваше величество, если офицеры будут гадить в сапоги младшим по званию?! А если те в отместку откажутся им подчиняться? Бунт! Катастрофа! Апока… апока…
— А пока — что?
— Апока… пока… кака ли… сиси ли… псис…
— Апокалипсис?
— Хуже! Этот поручик Ржевский, бля, ой! опять… простите, государь…
— Ничего, ничего, про Ржевского можно.
— Только прикажите, ваше величество, и мы его в кандалы, на каторгу…
— Как сильно, однако, вы его ненавидите… — покачал головой Александр.
— А за что его любить? Меня уже им жена попрекает. Вчера вдруг говорит: «Поручика Ржевского б на твое место!» Совсем очумела, бля, ох! да что это сегодня со мной… будто болезнь какая…
— Ничего, ничего, — ободрил Александр, — к месту.
Акакий Филиппыч раскраснелся, сжимая кулаки.
— Да до моего поста еще дослужиться! От коллежского регистратора на пузе проползти! Через все ступеньки. Я по табели о рангах поручика на десять классов выше! Я по воинским понятиям вообще генерал, бля!.. ой! ничего, к месту… А жена что? Поручика?! И куда? В действительные тайные советники?! Да я б… я б… я б его, бля, — ой! бля к месту, — за ушко да на солнышко, во-о как! — Он потянул себя за ухо кверху, перекосив и без того перекошенное лицо.
Заслонив ладонью рот, Александр часто заморгал глазами.
— Не переживайте, государь, — с чувством сказал Акакий Филиппыч. — Только прикажите, и мы этого гусаришку — в солдаты, на Кавказ…
— Что он еще такого натворил? — приглушенно спросил царь.
— А вот, извольте-с:
Наш корнет, когда стреляет,
В лоб французам попадает.
А поручик метит в яйца:
Не могли, что б, размножаться!
Александр в ответ промычал нечто невразумительное.
— Да что там французы, — возмущался советник. — А нашим — то каково?
Плачет юнкер Оболенский:
«Дураки родители!
Ей ребенка сделал Ржевский,
А мне зубы выбили!»
— Юнкеру… пошлите… сто рублей! — еле вымолвил царь; плечи его тряслись.
— Слушаюсь, ваше величество.
«Допекло государя — батюшку! — ликовал Акакий Филиппыч. — Ох, потекут сейчас реки соленые. Ох, несдобровать теперь поручику!»
И, притопывая, пропел:
Как на бале — маскараде
Ржевский даме вставил сзади.
Маску снять корнет не смел,
Стыдно было, но терпел.
— Корнету жалую пятьсот целковых! — простонал царь, содрогаясь всем телом. — За отвагу на бале — маскараде… Продолжайте, мой дорогой, продолжайте.
Советник, поэтически выбросив вперед руку, продекламировал:
Шла из города Рязани
Мои ноженьки устали
Ехал Ржевский — пожалел:
На коне, прям, отымел!
Царь, схватившись за живот, заелозил каблуками по полу. Лицо его искажала нечеловеческая гримаса; по щекам катились слезы.
— А что вы делали в Рязани, бедный мой Акакий Филиппыч?
— Помилуйте, ваше величество, — позеленел советник, наконец поняв, что царь смеется, — это не я, то есть я в Рязани был, но в карете, и это не меня, то есть не про меня. Это девичья частушка!
Александр замахал на него руками, едва переводя дух.
— А мне послышалось… вы же знаете, я туговат на одно ухо.
— К чему зовет народ эта непристойность, государь?! — взвизгнул тайный советник.
— Да, да… к чему?
— К разврату! И опасному панибратству между дворянством и крепостными. В результате в государстве заводятся незаконнорожденные разночинцы со знанием французского языка, то есть с мыслями черни и языком знати, а дальше… что будет дальше?
Александр промокнул глаза платком.
— Что — что?
— Революция! Ваше величество помнит о страшном конце Людовика XVI?
— Кажется, у него был сифилис?
— Нет, но его кастрировали. То есть обезглавили.
— Несчастный Людовик! — Царь бережно провел платком по шее. — Как вы думаете, Акакий Филиппыч, не от того ли у нас принято изъясняться по — французски, что самые пикантные книги написаны на этом языке? В моей библиотеке вся порнография на языке Вольтера и Парни!
— Возможно, ваше величество. Но никаким «Проделкам маркизы» не сравниться с одами Баркова. У него — строфы без мата не найдешь! Я только вчера перечитывал, бля. Ой!
— Это, кстати, заметно.
— Не ради похоти, ваше величество. А исключительно в государственных интересах!
— Разумеется, Акакий Филиппыч. — Царь поднялся. — Полагаю, будущее все — таки — за русским языком. Авось, и революции не будет. А что до Ржевского… — Александр скомкал платок. — Пусть резвится… пока бомба в штаны не залетела.
Глава 37. Крик души
Мысль убить Наполеона родилась у Ржевского внезапно.
Стояло ясное теплое утро.
Поручик завтракал в лесу вместе со своими друзьями, поглядывая в небо. В причудливых изгибах редких облаков ему виделись то женская головка, то ножка, то грудь. Обласканные солнечными лучами облака кружили по небосводу, словно наложницы в гареме.
— Что задумался, Ржевский? — перехватил его взгляд Бекетов. — Ворон считаешь?
— Облаками любуюсь. Уж больно на баб похожи!
— Ишь ты! А ведь и вправду.
Проглотив очередную порцию овсяной каши, Ржевский в сердцах бросил ложку.
— Я убью его, черт меня раздери! — заскрежетал он зубами. — Сколько можно терпеть!
— За эту кашу и убить мало, — поддержал Лебедев — Кобылин, — вся в шелухе и пересолена. Я повару давно хотел сказать…
— Да я не о поваре!
Бросив котелок с недоеденной кашей, поручик побежал искать Давыдова.
Денис Давыдов нашелся на опушке леса меж трех сосен. Он проверял подпругу своего коня, привязанного к одному из деревьев.
— Я убью его, Денис! — выпалил Ржевский. — Своими руками к праотцам отправлю, только дай срок.
