- Ну, конечно! – фыркнул Тимофей, - Этот немецкий херр лучший друг нашего Ваньки. Уж кому-кому, а ему он эти бумажки в первую очередь показал. Я уверен, что Ванька собрание с этих позорных расчетов и начнет. Да он наверняка уже такую разгромную речь на их основе заготовил, что я и пяти минут после его выступления в этом кресле не задержусь.
Рубцов поковырял в ухе, потом поразмышлял и ткнул палец в нос, потом зачем-то вытащил платок, задумчиво посмотрел на него и снова засунул в карман. Имел он такую привычку, делать всяческие странные вещи, когда думал. После манипуляций с платком он изрек:
- Видишь ли… Шульц в первую очередь немец, во вторую – карьерист, а уж только потом Ванькин друг. Так что, будем надеяться, что Ванька о расчетах ничего не знает.
Тимофей медленно повернул к нему голову, вытащил пятерню из шевелюры и выдохнул:
- Не понял?
Рубцов усмехнулся:
- Как бумаги попали ко мне – начальнику службы безопасности? Ведь я даже не акционер. А все потому, что херр Шульц в первую очередь немец. И как истинный ариец, обнаружив нечто неправильное, имеющее преступный вид он бежит не к другу, а в полицию. В данном случае ко мне. А теперь подумай, как вырастет в глазах акционеров его авторитет, если он сам представит расчеты, а не сдаст этот лакомый кусочек Ваньке. Ведь Ванька с их помощью сместит тебя. А какая Шульцу от этого польза? Да никакой. Ему без разницы при ком колбасу стряпать. Так что, мне кажется, Ванька пока ничего не знает.
- И что из того. Если он узнает обо всем на собрании акционеров, он все равно моментально обернет информацию против меня. Так что мне один хрен: знает он уже или пока не знает.
Рубцов опять сунул руку в карман. На сей раз выудил из него фантик от конфеты, потеребил в руках и снова сунул в карман. Согласно расчетам херра Шульца за последние полгода в колбасном цехе происходили странные вещи. Получалось, что при производстве сырокопченой колбасы «Гусарская» из 1-го килограмма говядины выходило два килограмма изделия, что, конечно, было абсолютным нонсенсом. Это даже Тимофею с его журналистским образованием было понятно. Из одного килограмма говядины такой гавенной колбасы как Гусарская должно выходить не менее 3-х килограмм, потому что кроме говядины в нее напихано столько разных наполнителей, что подумать тошно. Но из расчетов херра Шульца по расходам говядины на линию производящую эту чертову Гусарскую колбасу выходило именно так. Из этого следовало два вывода: во-первых, кто-то здорово крал мясо в цехе, а, во-вторых, херр Шульц обратил свой орлиный взор только на одну линию. А если он просчитает расход мяса и выход изделия на всех линиях, которых в цехе около 30-и, а еще есть и другие цеха: мясных полуфабрикатов, мясных деликатесов, пельменный… И если везде расход мяса такой же, то предприятие и акционеры потеряли не просто много денег, они потеряли большую часть своих доходов за полгода. Вот как! Было от чего прийти в отчаяние президенту. И нужно было немедленно спасать ситуацию. Рубцов снова выудил фантик из кармана и зачем-то сунул его в рот. Фантик имел отвратительный вкус типографской краски и Рубцовского кармана.
Он подумал, что если рассматривать историю с президентским креслом, то ему куда выгоднее, чтобы у руля оставался Тимофей. Они ведь с Тимофеем закадычные друзья с детства. Вместе в школу ходили, за одной партой сидели, вместе девчонок клеили, вместе на журфак поступали. Только Тимоха поступил на платный, а у Рубцовской матери лишних денег не было, поэтому Рубцов загремел в армию. А потом вернулся, пошел в школу милиции, из нее в районное отделение, ну, а оттуда уже попал к Тимофеевскому отцу на завод. Тогда это маленький мясной цех был – пельмени делали чуть ли не кустарным способом. Рубцов этот цех охранял. И по возможности отгонял от него всякий криминальный элемент, набивающийся в «крыши». Ездил Рубцов на стрелки, раскидывал пальцы веером, убеждал на понятном криминальному элементу языке, кто в доме хозяин. Когда не получалось, подключал приятелей из районного отделения милиции. Тем тоже не сладко тогда жилось, и за малые деньги они с удовольствием спасали несчастный пельменный цех Тарасовых от всякой бандитской шелупони. Потом предприятие разрослось. Тарасов прикупил умирающий мясоперерабатывающий завод, как раз из тех, где оборудование от старости сыпалось в фарш вместе с проживающими в этом оборудовании мелкими грызунами. Петр Тимофеевич Тарасов был хорошим бизнесменом, прекрасно чувствовал рынок, умел договориться и с поставщиками, и с магазинами, имел нужные связи, а потому процветал. И Рубцову при нем жилось хорошо, поскольку Петр Тимофеевич его знал и любил. Не только как верного солдата, но и как друга детства своего любимого сынка. А вот Ванька Рубцова терпеть не мог, как и все, что связанно с его ненавистным старшим братом. Так что, если Ванька придет к власти Рубцову придется не сладко. Это сейчас он шеф службы безопасности, и под его началом двадцать широкоплечих молодцов. А что будет, если херр Шульц огласит свои печальные расчеты на совете акционеров?
«Чертов немчура! - он с силой выплюнул фантик от конфеты, - С какого перепугу он вообще решил чего-то подсчитывать. Кому из русских придет в голову корпеть над расчетами, если ему этого никто не поручал?»
- Придется поговорить с Марго, - гробовым голосом изрек Рубцов.
Тимофей, к тому моменту уже впавший в тихое отчаяние и поглядывающий в окно со странным, одухотворенным лицом, словно уже надумал сигануть вниз с высоты третьего этажа, на котором располагался его кабинет, вздрогнул и уставился на шефа службы безопасности:
- За каким лядом?
- А ты не знаешь? – в свою очередь удивился Рубцов и решил его больше не мучить, - Немецкий херр страстно в нее влюблен.
- Нашел время шутить! – обиделся Тимофей, и сделал шаг к окну, из которого действительно надумал сигануть. Почему-то ему показалось, что переломанная нога в его случае – вполне удачный выход из положения. А что? Вот сломает он сейчас ногу, конечно, приедет скорая, с пафосом, с желтой машиной реанимации, увезет его в больницу. Мать с отцом, не обращая внимания на Ванькины вопли о грядущем собрании, помчатся следом, Марго будет радоваться как дитя, потому что она имеет обыкновение всему радоваться как дитя. Ведь жить ей скучно, а тут хоть какое-то развлечение. Он проваляется в больнице больше, чем неделю. О собрании как-то само собой забудется. А потом… потом разберемся… Стоп! Тимофей оторвался от липы, произрастающей во внутреннем дворике и поэтому хорошо видимой из окна кабинета президента, и уставился на Рубцова. Тот имел весьма серьезное лицо, что говорило о том, что он не шутил про Марго, - Что ты имеешь в виду?
Рубцов самодовольно усмехнулся. Не всем и не каждую минуту предоставляется возможность обескуражить кого-то новостью, которая и новостью-то уже давно ни для кого не является. Так, принятый к сведению факт. Разве что сама Марго ни о чем не догадывается, и вот оказывается его друг тоже.
- Хер Шульца… пардон, весь Херр Шульц целиком страстно влюблен в Марго.
- Подожди! – Тимофей с размаху плюхнулся на близстоящий стул. Размах оказался сильнее, чем расчет, а потому, проехавшись пятой точкой по краю стула, Тимофей со всей дури уселся прямо на пол.
- Ну, ты даешь! – изумился Рубцов, - Нельзя же принимать так близко к сердцу!
- Да, подожди ты! – надсадно проскрипел Тимофей, выкарабкиваясь из-под стола, - Шульц, конечно, законченный немец, рыжий херр и все такое прочее, но в уме-то ему отказать никак нельзя. Вон какую недосдачу вычислил. Можно сказать ни с того, ни с сего, чтоб ему пусто было.
- Тимочка, а при чем тут ум? – осторожно осведомился Рубцов и так проникновенно посмотрел на директора предприятия, что обоим стало понятно, ум тут абсолютно ни при чем.
- Действительно, - уж слишком поспешно согласился Тимофей, - Если втюрился по самое не могу, то при чем тут ум… Кстати, а как там с этим его «не могу»? – он вдруг покраснел, а Рубцов вдруг растерялся.
