— Почему ты так говоришь? — спросил Сергей, нисколько, впрочем, не обидевшись.

— Потому что, сколько ни рассуждай, все одно ничего не исправишь и не добавишь, — ответил Миша, задыхаясь и вытирая платком багровые щеки. — Потому — мой тебе совет: меньше разглагольствуй да философствуй, а больше живи.

— Что значит, больше живи? — спросил Сергей, и Миша ответил:

— Радуйся тому, что живешь, и дело с концом. Уразумел?

Словно бы он еще раз услышал эти грубые благодатные слова.

И в самом деле, стоит радоваться тому, что живешь!

И пусть непрочно, преходяще все то, что живет и радуется на земле, пусть мелки заботы, окружающие нас, и суета, в которой приходится жить, заслоняет подчас что-то значительное, самое, казалось бы, важное.

Но может быть, в этом и состоит главное благо жизни — окунуться с головой в привычные дела, в обыденность, в повседневные заботы, зато тогда уже не останется времени для печальных, горестных размышлений, грустных мыслей, от которых не уйти, не спрятаться.

И еще он подумал о том, что порой сам человек не сознает собственной силы и выносливости.

Когда-то начальник медсанбата, в котором служил отец, говорил: «Защитные силы организма велики и многообразны, мы даже и представить себе не можем, как вынослив и по-своему могуч человеческий организм… — И прибавлял с усмешкой, редко освещавшей хмурое его лицо: — Случается, и валенки с заплатками куда дольше живут, чем новые, только что купленные…»

— Знаешь, — начала Ирина Леонидовна, — чего бы мне хотелось?

Он не сразу ответил, все еще погруженный в свои думы:

— Чего же?

— Чтобы ты прочитал еще раз свои стихи.

— Так ты же уже слышала их.

— Хочу еще раз послушать и смотреть на тебя, как ты читаешь.

Он скупо улыбнулся:

— И смотреть захотелось? Вот ведь какая…

Помедлил немного:

— Ладно, слушай тогда.

И снова прочитал те самые стихи, которые она уже раз слушала.

Объявление висело на двери телефона-автомата. Зеленым фломастером по белому полю. Я подошла ближе.

Объявление буквально вопило: возьмите! Бога ради возьмите щенка ирландского сеттера! Отдается, совершенно бесплатно!

А почему, собственно, бесплатно, подумала я. Ведь ирландский сеттер стоит дорого, чуть ли не полтораста рублей просят за щенка, а тут бесплатно? Почему все-таки?..

Мне вдруг захотелось пойти поглядеть на этого ирландского сеттера, что это за чудо-юдо такое, верх совершенства, собрание всех, какие только имеются, собачьих достоинств, которого отдают задарма…

К счастью, оказалось, сеттер жил не очень далеко от моего дома.

Дверь мне открыла девочка, худенькая до того, что, кажется, поистине могла бы проскользнуть в неплотно закрытую дверь автобуса, острые, чуть приподнятые плечи, длинная шейка, огромные, почти в пол-лица, темно-карие глаза в густых ресницах. При виде меня глаза ее блеснули, словно бы стали еще больше.

— Вы насчет щенка? — спросила она. — Насчет щенка ирландского сеттера?

Голос у нее был немного хриплый, слова она произносила торопливо, но довольно отчетливо. На вид ей было не больше тринадцати, от силы четырнадцать в самом начале.

— Да, — ответила я. — Ты угадала.

Улыбка окончательно затопила ее лицо, потом внезапно она стала серьезной, даже испуганной:

— А вы собак в общем-то любите?

— Люблю, — ответила я. — Разве иначе я бы пришла сюда?

— Тогда пойдемте, — сказала она.

Квартира показалась мне большой, низкие потолки, узкий коридор, как оно обычно бывает во всех панельных домах. Мне вспомнились слова одного моего друга: «Живу в панельно-печальном доме под самым низким потолком в Москве, всего лишь два метра сорок».

Нет, здесь потолок был все-таки повыше, должно быть, что-нибудь два семьдесят пять.

Комната, в которую мы прошли, была довольно большая, но до того уставлена различной мебелью, вазами, ковриками, какими-то бюстами, картинами на стенах, что казалась тесной и узкой.

Наверное, хозяева, подумала я, бездумно приобретали случайные вещи, словно в комиссионном магазине, здесь были собраны всякого рода предметы, и рыночная дешевка, и подлинные ценности.

Я села на диван, покрытый довольно красивой золотистой тканью, но с чудовищными зелеными плюшевыми подушками. Девочка сказала:

— Значит, так, меня зовут Ада, а вас как?

Я назвала себя.

— А меня мама звала Лина, я ведь Аделина, но Ларисе больше нравится Ада.

— Кто это Лариса? — спросила я.

— Жена моего папы. Когда мама умерла, папа женился на Ларисе.

Ада повторила еще раз:

— Значит, так…

Одернула на себе коричневый, довольно поношенный свитерок, торжественно произнесла:

— Сию минуту, все будет тип-топ…

И тут же выбежала из комнаты, а спустя мгновение в комнату ворвался, буквально ворвался, словно бы освободившись от неких пут, прелестный темно-рыжий, с подпалинами, лохматый щенок.

Это был чистопородный, без единого сомнения, «дворянин»: широкой лопаточкой морда, хвост закорючкой, толстые лапы — все свидетельствовало о его бесспорном происхождении.

— Вот, — сказала Ада, появившись в дверях. — Его зовут Джерри, и он уже просится.

— Джерри, — повторила я. — Так, так…

Ада испуганно глянула на меня:

— Вам не нравится имя? Тогда можно будет переменить, хотя он уже знает, как его зовут. — И она позвала: — Джерри!

Песик быстро подбежал к ней, встал на задние лапы, а передние положил ей на грудь.

Ада обернулась ко мне, как бы призывая вместе с нею полюбоваться на Джерри.

— Вам что, не нравится его имя? — снова спросила она.

— Почему не нравится? Имя, вернее, кличка вполне нормальная, просто ему скорей подошло бы зваться Шарик, или Тузик, или Рыжик…

— Разве?

Ада погладила щенка по мосластой голове.

— А он еще будет расти, — определила я. — Это будет здоровенный пес, не сомневаюсь!

— Что вы! — Ада замахала обеими руками. — Он больше расти не будет. Он таким и останется, а вы что хотите, чтобы он вырос? Да?

— Нет, не хочу, — сказала я. — Чем меньше пес, тем меня больше устраивает.

— Так он таким и останется! — воскликнула Ада. — Вот увидите, он не станет больше! Ни на один сантиметр…

Как же она жаждала отдать его! Но я все еще никак не могла понять, почему она хочет избавиться от щенка.

— Возьмите его, — Ада сложила вместе маленькие ладони. — У вас доброе лицо, ему у вас будет хорошо, вы его полюбите, его все любят, кроме… — Оборвала себя, потом продолжала снова: — Тут как-то пришла одна женщина, хотела взять Джерри, но у нее были такие злые глаза, что я испугалась за Джерри.

— Кто же его не любит? — спросила я. — Коль скоро начала, давай говори.

— Лариса, — ответила она. — Понимаете, она была в доме отдыха, и вдруг мне подкинули щенка, вот такусенького, чуть больше моей ладони.

— Ты сразу поняла, что это ирландский сеттер?

Она густо покраснела, видно, не приучена была лгать.

— Я все поняла, — сказала, отведя глаза в сторону. — Да и как было не понять? Но ведь Лариса никогда не взяла бы беспородную дворняжку!

— И тогда ты придумала окрестить его ирландским сеттером?

Ада кивнула:

— Да, именно тогда, и сама ему имя придумала.

— А почему именно ирландский сеттер? — спросила я. — Почему, скажем, не пудель, или эрдель, или еще там какой-нибудь высокопородный?

— Ларисина лучшая подруга Сильва недавно купила за бешеные деньги ирландского сеттера, — пояснила Ада. — Вот тогда я и подумала, пусть щенок будет тоже ирландский сеттер.

— А Ларисе он понравился?

Ада улыбнулась:

— Не то слово. Она в него просто влюбилась.

— Уже хорошо, — заметила я.

— Вы дослушайте до конца, — грустно сказала Ада. — А потом к нам пришла Сильва и увидела Джерри.