– Шоколад, – вдруг произнесла она, – величайшее изобретение всех времен и народов.

– А как же заводные механизмы? – спросил Джоэл.

– Да Винчи был тот еще халтурщик! – равнодушно отмахнулась Мелоди. – Ни для кого это не секрет. Его слишком переоценивают.

Джоэл, которому наконец-то удалось распробовать свой пломбир в полной мере, улыбнулся:

– Как ты определила, какое мороженое я люблю?

– Просто почувствовала, – ответила Мелоди, зачерпывая шоколадное лакомство. – Джоэл… скажи, а ты и вправду считаешь, что мои меллинги хороши? Что у меня и в самом деле талант?

– Конечно! – воскликнул Джоэл, делая глоток содовой. – Мне довелось тайно побывать на многих лекциях по рифматике, и ни один профессор не прорисовывает своих меллингов так скрупулезно, как ты.

– Тогда почему мне никак не даются остальные рифматические элементы?

– Постой, разве тебе не все равно?

– Конечно, не все равно! Стала бы я делать из всего этого трагедию, если бы мне было не наплевать!

– Может, стоит больше практиковаться?

– Я уже тонну мелков извела!

– Тогда я даже и не знаю… А как ты умудрилась удержать меллингов за своей защитой? Считается, что их сложно контролировать, а ты как будто и вовсе усилий не прилагала…

– Сложно?

– Наверняка я тебе не скажу, потому что я все-таки не рифматист. – Джоэл отправил мороженое в рот и примолк, распробовав сладкий сливочный вкус; облизал ложку и только затем снова заговорил: – Я не слишком-то знаком с теорией меллингов. В библиотечном крыле для обыкновенных студентов книг на эту тему – раз-два и обчелся! А профессор Фитч – единственный, кто не прогонял меня со своих лекций, – теорию меллингов не преподает.

– Мне стыдно за профессоров, которые прогоняли тебя с лекций! Что ты хочешь узнать о меллингах?

– Ты мне расскажешь? – удивился Джоэл.

– Почему бы и нет?

– А ты вспомни свое выражение лица, когда узнала, что та библиотечная книга – про обряд инициации!

– Это же совсем другое!.. – закатила Мелоди глаза. – Я понять не могу, тебя интересуют меллинги?

– Что ж… – Джоэл задумался над вопросом. – Иногда меллинги ведут себя послушно, а иногда – нет. Почему так?

– Этого объяснить никто не может. Меня меллинги обычно слушаются и делают именно то, чего я хочу. Хотя у остальных с ними возникают трудности.

– Выходит, ты лучше других вникла в технику начертания символа повеления?

– Не думаю, – отозвалась Мелоди. – Меллинги… Это ведь не просто линии, Джоэл. Линия запрета, например, служит одной-единственной цели. Ты чертишь ее, и она остается на месте, выполняя функцию барьера. Меллинги же универсальны. Они живут собственной жизнью. Неправильно нарисованный меллинг никогда не выполнит твою команду как надо.

– Что ты подразумеваешь под «правильно нарисованными меллингами»? – нахмурился Джоэл. – Сколько книг я ни читал, везде говорится лишь о том, что дополнительные детали усиливают меллинга. В конце концов, это всего лишь мел! Как меллинг может самостоятельно определить, нарисован он со множеством подробностей или нет?

– Представь себе, может! – сказала Мелоди. – Меллинг просто знает, когда он изображен достойно.

– Получается, важно количество мела? Чем больше его расход, тем меллинг детальнее?

Мелоди покачала головой:

– В первый год обучения мои однокурсники пытались рисовать меллингов просто в виде закрашенных разноцветных кружков, однако те либо быстро умирали, либо катились в любом, но только не задуманном направлении.

Джоэл нахмурился еще сильней. Он всегда считал рифматику наукой точной: прочность заградительной окружности напрямую зависела от градусной меры дуги, а высота и надежность невидимого барьера линии запрета были пропорциональны ее толщине. Все эти линии можно было измерить. Они поддавались количественной оценке.

– Наверняка и для меллингов существует расчетная формула? Цифирная мера, определяющая качество?

– Я же говорю тебе: все дело в том, как меллинги нарисованы. Правдоподобно изображенный единорог живет гораздо дольше собрата с нарушенными пропорциями… Или того, у кого ноги разной длины… Или того, кто не может разгадать задумку своего хозяина. Того, кто не может осознать, кто он – лев или единорог.

– Но все-таки, откуда меллингу знать, хорошо он нарисован или плохо? Что именно определяет «правильность» изображения? Связано ли это с тем, что рифматист визуализирует у себя в голове? Чем искуснее рифматист воплощает свой замысел в жизнь, тем сильнее получается его меллинг?

– Может быть, – пожала плечами Мелоди.

– Но ведь… – засомневался вдруг Джоэл, задумчиво покачивая ложкой. – Если бы это в действительности было так, то лучшими по части меллингов считались бы рифматисты с самым заурядным воображением. Я видел твоих меллингов. Они не только сильны, но и прекрасно детализированы. Вряд ли наш мир устроен так, что человека, напрочь лишенного воображения, природа одарила бы подобным талантом…

– Ого!.. А ты, я смотрю, всерьез всем этим увлечен.

– На мой взгляд, линии созидания – единственные, которые не поддаются никакой логике.

– По мне, так все очень даже логично, – возразила Мелоди. – Чем красивей меллинга нарисуешь, тем он будет сильней и послушней. Что тут странного? Почему тебя это смущает?

– Меня это смущает, потому что я этого не понимаю, – сказал Джоэл. – Слишком уж твое «красивей» звучит размыто. Вот когда я осознаю, как это работает, мои сомнения рассеются. Должно быть во всем этом нечто, что можно взять за объективную точку отсчета, принимая во внимание которую можно решить, является меловое изображение хорошим или нет. Пусть даже эта объективная точка отсчета будет лишь субъективным видением конкретного взятого рифматиста.

Мелоди изумленно похлопала глазами, затем отправила ложку мороженого в рот и изрекла:

– Джоэл, в тебе точно умер рифматист.

– Да, мне говорили, – вздохнул юноша.

– Я не шучу. Кто в твоем возрасте вообще ведет такие разговоры?

Джоэл вернулся к своему угощению. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы драгоценное лакомство растаяло. И хотя мороженое было исключительно вкусным, больше всего Джоэла волновало, как бы уплаченные за него деньги не пропали втуне.

– Это случайно не ваша когорта там собралась? – спросил Джоэл, кивая на группку студентов за столиком в углу.

– Ага, – проследив за его взглядом, отозвалась Мелоди.

– И что это они разглядывают? – спросил Джоэл.

– Похоже, газету, – прищурившись, сказала Мелоди. – Это, случайно, не портрет профессора Фитча на первой полосе?

– Только не это! – простонал Джоэл. – Похоже, та журналистка времени даром не теряет!

Он допил содовую, съел последнюю ложку мороженого и встал.

– Пойдем! Нам во что бы то ни стало нужно разжиться этой газетенкой!

– Профессор Фитч… – зачитала Мелоди, – …возится с книгами, точно белка, что пытается разобраться с орехами, которыми завалила свое логово в преддверии зимы. Но не стоит обманываться насчет профессора. Фитч находится в самой гуще событий. Он помогает полиции расследовать дело об убийце Армедиуса.

– Убийце?.. – переспросил Джоэл.

Мелоди воздела палец и продолжила читать:

– Так, по крайней мере, называет похитителя один из источников, пожелавший остаться неизвестным. «Мы всерьез опасаемся за жизни пропавших студентов. Каждый полицейский знает, что столь дерзкие похищения не сулят жертвам ничего хорошего. Отыскать исчезнувших – большая удача. По крайней мере, отыскать живыми». Профессор Фитч настроен более оптимистично. Он не только считает, что подростки все еще живы, но и верит, что их обязательно найдут. Фитч полагает, будто ключ к их местонахождению кроется за необычными рифматическими рисунками, обнаруженными на месте преступления. «Мы не знаем, что эти странные символы означают. Впрочем, как и не знаем, для чего они были начертаны, – объясняет профессор Фитч. – Но в том, что они связаны с похищениями, сомневаться не приходится». Профессор отказался демонстрировать рисунки, однако заявил, что в них нет ни единого элемента из четырех базовых линий рифматистов. Фитч – скромный малый. Разговаривает тихим и спокойным голосом. Мало кто понимает, какой тягчайший крест всеобщих надежд пал на его плечи! Ибо, если по Новой Британнии и вправду разгуливает обезумевший рифматист, то победить его, без сомнения, под силу только другому рифматисту!