«…Для мещаночки».

— Что вы, сударь. Я их в дело пущу.

— В дело?

— Я ведь в пансионе училась. Ирина Дмитриевна забрала меня оттуда к себе после кончины моих папеньки и маменьки.

«А, так она грамотная», — понял свою ошибку Мурин.

— Какое ж дело вы задумали, сударыня?

— Сперва уроки буду давать. Подкоплю. Потом сама пансион открою.

— Я желаю вам всяческой удачи! — искренне был рад Мурин.

Она присела, намочив край платья:

— Благодарю, сударь.

— Когда ж вы думаете уехать отсюда?

— Почему вам интересно?

— Я хотел бы попросить вас об одной любезности.

— Меня? Почему меня?

— Вы кажетесь мне подходящей для этого особой.

Поленька подняла на него удивленный взор. Похоже, ее впервые кто-то счел «подходящей».

— Не могли бы вы до вашего отъезда присмотреть за Еленой Карловной?

На сей раз лицо Поленьки осталось невозмутимым.

— Моя просьба не показалась вам неожиданной, — осторожно заметил Мурин.

Поленька стала собирать срезанные ветки. Набрала охапку. Осведомилась:

— Вы в Энск женихаться приехали?

Брови у Мурина подскочили:

— Я?! Н-нет.

— Зря. Сейчас после войны богатых невест много, — спокойно заметила она. И пошла с охапкой прочь. Поднялась по ступенькам. Стукнула дверь.

Мурин покраснел до корней волос. Жар закипел в подмышках и даже под коленями. Еще минута, и Мурин мог бы растопить собой землю — и сквозь нее провалиться. Жаль, что такого не произошло. Ему было ужасно стыдно. Он попросил Поленьку присмотреть за Еленой Карловной, сам в точности не зная, чего именно опасается. А Поленька подумала… она подумала… «Боже мой, она подумала, что я не мешкая запустил когти в новоиспеченную богатую вдовушку! Какой стыд!» Только одна мысль была еще хуже. Завтра об этом начнет чесать языками весь Энск.

Он сердито хлестнул себя по ноге веткой, хотел отшвырнуть, но — покосился на окна дома, «что я, на сцене, что ли?» — сунул за пазуху и потопал прочь.

Стыд жег его, гнал вперед. Мурин представлял, как будут склонять его в Энске все, все, все, и скривился от отвращения. «Боже, стыд-то какой!» Будут обсуждать его и Елену Карловну в виде будущих супругов. Обмусоливать, обсасывать, обгладывать. «О, кошмар!» Его — и Елену!! Карловну!!.. От одной мысли, что их поставят вместе, Мурина трясло негодование.

«Я и она! Она — и я?! Quelle absurdité, c’est ridicule, impossible!!»

Ее манеры. Ее тон. Да она… На ней туалет даже и с Кузнецкого Моста сидит, как, извините, на корове седло. Разве не очевидно, что она и я — не пара?! Она же…»

Он вдруг остановился на полном скаку. Выпучил глаза. Липовая аллея, церковь, галки на крестах, голубое небо, прохожие — всего этого он будто не видел и не слышал.

А слышал — звенящий голосок госпожи Коловратовой, урожденной графини Сиверской: «Я понимаю, что такое элегантный туалет».

А видел перед собой — лицо Аркадия Борисовича на фоне дивного, подмерзшего пейзажа. «Мой брат и эта особа — не пара. Вот что он сказал. А я в ответ его поддел. Мол, все всегда так говорят». Дама пик и дама треф, картинка та же, масть — разная, — карты госпожи Макаровой. И снова голос Аркадия: «Ваша тетушка…» «Она мне не тетушка. Но — весь Энск так уже считает».

Вспышка понимания осветила все детали, до того казавшиеся ему случайными, собрала их воедино.

— Я дурак, — молвил Мурин потрясенно.

Развернулся и припустил во всю прыть, не замечая удивленных, встревоженных или иронических взглядов, которыми энские обыватели провожали офицера, который бежал, прихрамывая. «Назад! Обратно! Пока не поздно!!!»

Мурин надеялся, что еще не поздно.

В дом Юхновых он ворвался, точно… «Точно за ним гнался черт», — как уже через минуту взахлеб рассказывал старый лакей Осип всем, кто пожелал слушать, а это была полная кухня дворовых людей, включая прачку, у которой мыльная вода капала с рук.

Татьяна Борисовна вышла к Мурину в гостиную почти сразу. На щеке ее был виден след от подушки. Глаза все еще были розоватыми. В них — удивление:

— Господин Мурин… — Она вспомнила о вежливости, поспешно сделала книксен. — Вот так так… Сегодня вы что-то без устали дарите нас счастьем видеть вас…

Мурин все еще задыхался после быстрого бега:

— Татьяна… Борисовна… Пожалуйста, присядьте, — начал он. — Сейчас… я расскажу вам одну историю.

Завершив рассказ, он умолк. Лицо Татьяны было непроницаемым. Взгляд устремлен куда-то в угол.

Наконец она заговорила:

— Н-не знаю… Это все кажется мне невероятным. Нет. Этого не может быть.

— И все же это случилось.

— Вы ошибаетесь. Это всего лишь ваши умственные построения. Они не имеют под собой почвы.

— Неужели личность Елены Карловны, ее внезапное появление здесь вас ни разу не насторожили?

Татьяна резко обернулась на него всем телом:

— Вы с ума сошли! Не буду отрицать: я не люблю эту особу. Не одобряю выбор брата. Но моя неприязнь не меняет сути дела. Елена Карловна — точно та, которой она себя называет.

— Вы так уверены?

— Да. Она… Она просто не может быть никем иным. Она столько всего упоминала и рассказывала о жизни здесь, о нашей семье.

— Она могла это…

— Она могла это знать только со слов Егора!

— Допустим, вы правы.

— Я уверена, что я права, — быстро вставила Татьяна.

— Это говорит лишь о том, что эта особа хорошо выучила свою роль и блистательно ее исполнила.

— Не называйте ее «этой особой». Вы говорите о вдове моего погибшего брата, — в глазах Татьяны показались слезы.

— Сударыня, — твердо ответил Мурин. — Эта. Особа… ловко воспользовалась горем вашей семьи. Свою роль она исполнила блистательно. Но не безупречно. Костюм выдал ее.

Татьяна смотрела на него сквозь слезы:

— С какой страшной легкостью вы об этом рассуждаете.

Замечание задело его. Но он не дал отвлечь себя обидой:

— Ваше собственное платье подало мне эту мысль. Вы сами сказали, как трудно было подготовить траурное платье после смерти вашей матушки. Лавки закрыты. У купцов материи нет — все дороги перерезаны войной. Пришлось искать в сундуке. Ваше платье перешито из старого. Тогда как платье Елены Карловны, которое она надела после смерти свекрови, — новое, сшито в Москве, в мастерской на Кузнецком Мосту. Вы знаете, как сейчас выглядит Москва? Конечно, нет. Слава богу. Но догадываетесь, верно?

Татьяна опять принялась собирать и распускать складки подола.

— Я не силен в дамских туалетах, но когда Москва была занята французами и сожжена, знаю. Платье Елены Карловны могло быть сшито только до сдачи города и пожара. Ваша матушка тогда была жива и здорова.

— Не понимаю. Она… Елена Карловна… Она же не могла знать, что матушка скоро…

— Сударыня, о чем я вам и толкую. Это был траур не по свекрови. Жена вашего брата заказала себе траурное платье в Москве, когда овдовела. Тогда же она решила поехать к свекрови, то есть в Энск.

— Какая-то дьявольщина…

— Здесь я согласен с вами полностью. Эта особа придумала хитроумный, холодный, бездушный — поистине дьявольский план.

— Но Елена Карловна…

— Эта особа — не Елена Карловна. Ваша невестка, Елена Карловна Юхнова, умерла в номере трактира на пути сюда.

— Но тогда она… эта дама…

— Горничная вашей невестки.

Татьяна вскочила, сжала виски. Начала ходить туда-сюда.

— Какое-то безумие.

Мурин тоже вынужден был встать.

— Не такое уж безумие. После смерти госпожи она уложила ее вещи и тут же выехала, чтобы продолжить путь — уже как госпожа Юхнова. Имя она присвоила себе так же, как и платья. Они, правда, были сшиты по мерке госпожи и на другой даме сидели слегка не так, как полагается. Но кого это волнует, кроме завистниц? А если кто и обратил бы внимание на то, что на этой Елене Карловне туалеты сидят кривовато, то подумал бы перво-наперво, что дамы полнеют, худеют, и так далее. О нет, ею руководило не безумие. Расчет был простым и верным. В разоренной движениями войск губернии никто раньше не видел настоящую Елену Карловну…