Разговор этот еще долго потом не давал Мурину покоя.

— Не буду от тебя скрывать, — предупредил Ипполит. — После той истории с корнетом Прошиным тобой остались недовольны.

Оба брата Мурина прекрасно понимали, кто такие эти «они».

— Мной? — поднял брови Матвей. — За то, что я очистил Прошина от подозрений?

— За то, что ты вмешался в такое сомнительное дело.

— Как же сомнительное? Оно теперь уже прояснено так, что ни у кого не осталось сомнений — с Прошиным его высочество лобызался у всех на глазах.

Ипполит скривился.

— Прошин бы и без тебя не пропал.

— Мне так не показалось.

— У него полно заступниц.

— Что-то я их не заметил.

— Скажешь, ты и тетку его не заметил?

— Старуху Глазову?!

— Она влиятельная фигура в Петербурге. Она бы растормошила и подняла за собой всех этих своих дряхлых подруг вплоть до княгини Голицыной. Затем они втянули бы в дело вдовствующую императрицу. Известно, как это нравится государю. Со старухами в Петербурге, милый мой, не рискнет связываться даже он.

— Тут ты ошибаешься.

— Насчет государя и его матушки? Не думаю.

— Насчет старухи Глазовой. Ни в какой крестовый поход ради племянника Глазова не собиралась. Она его такими проклятиями осыпала! Нет, мол, у меня больше племянника.

Ипполит неумело свистнул:

— Ха-ха, — и саркастически закатил глаза.

— Я там сам был. Я слышал! Проклинала.

— Еще раз ха-ха.

Матвей покорно вздохнул:

— Тогда я точно не понимаю. Ваш петербургский свет — это какое-то… какое-то…

— Вот именно! — Ипполит вынул портсигар. Достал папиросу, щелкнул крышкой. На крышке был вензель государя. Ипполит получил портсигар в подарок. — Поэтому уж доверься в таких вопросах мне. Тем более что я желаю тебе добра.

— Чем же они недовольны? — Мурин язвительно выделил «они». — Ведь я снял с Прошина обвинения. А ты сказал, это позволило избежать великого похода старух во главе с вдовствующей императрицей. Уж этим-то «они» должны быть довольны!

— Недовольны тобой.

— Хорошо. Я слушаю. — Матвей скрестил руки на груди.

Ипполит покачал головой и выпустил дым.

— Ты проявил себя как человек самовольный и неуправляемый. Такое никто не любит.

Матвей ждал продолжения. Но его не последовало. Ипполит внимательно смотрел в лицо брата. И добавил мягким тоном:

— Я же вижу, что и ты сам недоволен собой. Уж меня не обманешь. Я вижу это по твоему лицу.

Матвей покачал головой. Спорить со старшим братом было бессмысленно. Во-первых, Ипполит был проницателен. Его беспримерная политическая карьера была тому подтверждением. Во-вторых, и в этот раз он оказался прав. Матвей вздохнул, руки его расплелись, соскользнули.

— Да. Но, Ипполит, вся та история меня гнетет совсем не тем, чем тебя. Плевал я на то, что обо мне теперь думают в свете. Случись все сейчас, я поступил бы точно так же.

Ипполит внимательно смотрел ему в лицо:

— И это именно то, что тебя гнетет.

— Да. Я…

«Я обдуманно отдал преступника — графа Курского — в руки его палачу и не чувствую по этому поводу ни раскаяния, ни жалости, ни сожаления. Ничего. Вот что меня гнетет», — мог бы добавить он. Но не стал. Не все обстоятельства Ипполиту следовало знать. Матвей отмахнулся:

— Ах, я толком не умею выражаться, — и отвел взгляд, потому что от взора брата не ускользало ничего.

— Ты изменился, — осторожно заметил Ипполит.

Матвей поднял на него глаза.

Ипполит так же осторожно добавил:

— Ты вернулся… оттуда… другим.

Как и все в Петербурге, он избегал слова «война», пока она шла. А она все шла и шла, вернее, тащилась — потому что армия Наполеона именно что тащилась, теряя людей и лошадей, а русская армия тащилась вслед за ней, тоже постепенно убывая, и непонятно было, когда и чем все это кончится.

— Да.

Матвей кашлянул. Выдавил:

— И я не уверен, что этот новый человек мне по душе. Я не знаю, как с ним быть.

Ипполит с облегчением откинулся на спинку кресла. Плечи его расслабились. Лицо смягчилось.

— Ты с ним познакомишься лучше, с этим новым собой. Потом научишься с ним обращаться. А потом полюбишь. В этом я уверен. Во всем есть плохие стороны, но есть и хорошие. И в этом новом тебе они тоже есть. Дай себе время, ты в них разберешься.

— Хочу надеяться, что ты прав, — кисло заметил Матвей.

— Я прав почти всегда, — стряхнул пепел Ипполит. — И я люблю тебя и старым, и новым, и даже если ты мне однажды заявишь, что решил поступить в актеры.

Матвей фыркнул.

После чего разговор перешел в практическую плоскость.

— Я хочу попросить тебя об одолжении, милый.

Матвей захохотал:

— Ипполит, ты великолепен! Сперва предупредил, что твоя братская любовь ко мне безгранична. А теперь просишь об одолжении. Чего ж ты хочешь? Говори.

Ипполит вынул портсигар, выудил не глядя сигарку.

— Ты тоже этого хочешь, просто еще не знаешь, что моя просьба касается соблюдения и твоих интересов тоже.

— Ну! Теперь я точно весь внимание.

— Я прошу тебя при случае заехать в Энск и проведать там дом, который мы накануне войны унаследовали от отцовской тетки.

Матвей изобразил удивление.

— У нас есть в Энске дом? Большой?

Ипполит закатил глаза:

— Не валяй дурака. Когда ты был там в последний раз, тебя уже вынули из пеленок. Ты носил штанишки.

— Нет, я все еще ходил в платьице! Точно-точно! С розовым кушаком.

— А говоришь, что ничего не помнишь.

— Ты меня уел.

— Управляющий пишет, что дом немножечко пострадал… э-э-э… тем летом.

«Во время войны», — перевел Мурин.

Старший брат зажал сигарку зубами, наклонил к кремню в руке, раскурил, пыхнул, вынул изо рта:

— Весь крюк едва ли с полсотни верст.

Он смотрел на Матвея с надеждой. Брови младшего брата упрямо сдвинулись:

— Да, но… Зачем туда ехать самому? Тем более если немножко. Пусть починят.

— Да ведь от тебя ничего больше не потребуется. Там надо просто показаться, — принялся уговаривать Ипполит. — После… этого всего. Когда этот народ видит, что хозяин присматривает, они уже не позволяют себе распускаться.

— А ты что ж не поедешь сам?

— Я не смогу на них так гаркнуть, как ты, — принялся убеждать Ипполит. — Я штатское лицо. А у тебя и голос командирский. И гирлянды эти… — Он имел в виду эполеты. — Они точно примут тебя за генерала. Ты просто покажись им там. Рявкни. Что-нибудь вроде «Глядите у меня». Или «Я вас всех!». Чтоб знали, что мы бдим. И езжай себе дальше.

Он широко улыбнулся.

— И все? — не поверил Матвей.

Улыбка не погасла, но глаза Ипполита стали внимательнее.

— Выкладывай все как есть, — потребовал Матвей.

Ипполит со вздохом наклонил сигарку к пепельнице, постучал указательным пальцем по кончику:

— Дельце совсем небольшое. Захвати у управляющего список всего, что было повреждено или испорчено во время… этих событий.

— Зачем? Все равно того, что было, уже не вернуть.

Ипполит вдруг перебил его строго:

— Тут ты ошибаешься.

Матвей хмыкнул:

— Ах, вот оно что-о… Возмещение дворянству.

— Ты знал? — удивился теперь Ипполит. Лицо его стало собранным, хищным, он не любил утечек из департамента. — Откуда?

Матвей вспомнил своего невольного знакомого — Егорушку, пронырливого управляющего генеральши Глазовой, который купил в Москве четыре дома ровно перед самым пожаром. Не самое приятное знакомство!

— Это не так интересно.

Ипполит был не согласен. Но решил не давить:

— Как скажешь.

— Но я все же считаю, что лучше бы съездил ты. Списки, цифры — это все не по моей части.