Она теперь глядела и держалась уверенно:

— Это все Клара, Клара.

— Да, — согласился Мурин так твердо, что Поленька даже улыбнулась. А Мурин продолжил: — Но ведь саму Клару убили вы.

— Я не…

— Вы не хотели идти на дно вместе с ней. Знаете, когда я это понял? Когда узнал, что за ветки вы срезали в саду Юхновых. Ядовитое растение, плодами которого была отравлена старая Юхнова. Уничтожая куст, вы спасали не Клару, а себя.

— Неправда! Я просто попалась в когти этой лгунье!

— О нет. Вы сами прекрасно умеете их выпустить в нужный момент. Вы хотели свободы, да. Но быть свободной в бедности — не желали. И не желаете.

На глазах Поленьки показались слезы:

— Что об этом знаете вы? Вы, который родился с серебряной ложкой во рту.

Мурин поморщился:

— Не изображайте из себя романтичную особу — эдакую птичку, выпорхнувшую из клетки злой старухи. Вы расчетливы и холодны. Вот поэтому я не взываю к вашему сердцу. Я говорю вам: подумайте. Подумайте, милая Поленька. Каторга не для вас. Каторга или тюрьма — это неволя, вы только что из неволи сбежали. Вы знаете, как действует белладонна. Неужели вы хотите, чтобы я снова вас нашел?

Даже за вуалью он видел, как Поленька побледнела.

— На что вы намекаете?

— Мне правда вас очень жаль, сударыня. Свобода сладка. Нет ничего лучше свободы. Я бы сказал, что мне вас жаль всем сердцем.

— Так отпустите меня! На свободу!

Она глядела умоляюще.

— …Только мое сердце за время войны очерствело. Сам не знаю, как с ним жить дальше. Но благодаря ему я чую следы моих собратьев. Монстров. Чудовищ, для которых цена чужой жизни сделалась ничтожна. Вот так я почувствовал в Энске, маленьком, мирном, забавном Энске, и ваши следы, сударыня.

— Лжете. Были бы собратом, вы бы меня оставили в покое.

Он поднялся и поклонился.

— Прощайте, я надеюсь.

Подошел таможенный чиновник и передал даме ее паспорт.

Прошло несколько месяцев, прежде чем эта история снова напомнила Мурину о себе. Вошел лакей с подносом.

— Вам письмо.

Мурин взял конверт, разрезал ножиком. Вынул лист, сразу забежал в конец, прочел подпись — и расплылся в улыбке:

— Госпожа Макарова!

— Кто это? — осведомился Ипполит. — Une histoire d’amour?

— Фи-фи, — бросил укоризненный взор Матвей. — Одна из моих тетушек.

— Что-о? Что ты несешь! — вскинулся старший брат.

Он не переносил шуток насчет родословной. Но Мурин не ответил, глаза его пробегали строки. Затем он сложил письмо, убрал в карман. Видно было, что мысли его далеко.

— Ну, — подтолкнул Ипполит.

— О чем я говорил?

— О том, что ты поведал злосчастной преступнице весь ее жизненный путь и верно его угадал.

— А. — Матвей по-прежнему был рассеян. — Да. Что-то вроде этого.

Ипполит с шумом втянул воздух, закинул ногу на ногу, схватил себя руками за лодыжку:

— Ну, милый мой. Этого мало.

— Для чего?

— Для нашей юстиции. Согласно закону Российской империи, для доказательства преступления требуются как минимум два свидетеля под присягой или собственное признание. Есть у тебя собственное признание?

— Нет.

— А два свидетеля, лично видевшие совершение преступления?

— Нет, но…

— Вот видишь. Не о чем и говорить. Твой рассказ, мой милый, похож на фейерверк. Картина предстает глазам, пока ракеты лопаются и горят. Вензель государя или там корабль с парусом. А как только догорят, то нет больше ни вензеля, ни корабля, одни головешки. Этих головешек для закона маловато.

— Но как же быть с преступлениями? Со злодеями, которые ускользают от ответственности? Как быть с теми, в ком душа так черна, что все признания в ней безнадежно похоронены?

— Душу оставь попам.

— Как быть с преступниками, которые защищены от правосудия своим высоким положением, влиятельной родней или богатством?

Ипполит соединил пальцы. Постучал кончиками.

Младший брат взмолился:

— Не ты ли говорил, что поддержишь меня, даже если я решу поступить в актеры?

Ипполит перестал стучать.

— Это я такое говорил?

— Ты, в этой самой комнате.

— Хм. Я, должно быть, имел в виду что-то другое. Думаю, мое замечание относилось к тому, что актерам предписано всегда держать физиономию выбритой и не позволяется носить даже усов, что-то в таком духе.

— Но…

— Ах, мой милый, но поступить в сыщики? Стать… ищейкой… — Ипполит скривился.

— Я не сказал «поступить в сыщики». Я лишь… Дай мне шанс себя показать. Это все, о чем я тебя прошу.

— …к тому же человек хорошего тона никогда не пойдет на преступление. Это же так грубо, неэлегантно. Вдобавок можно сломать ноготь, потерять запонку…

В дверь снова постучали. Ипполит с недовольным видом прервал тираду.

— Войди.

Лакей вошел. Поклонился.

— Княгиня Мурманская покорнейше просит принять.

— Проси.

Ипполит и Матвей оживились. Княгиня Мурманская была им известна как Louloute, прелестное, обворожительное существо.

— Дай мне хоть один шанс показать тебе, что… — скороговоркой взмолился Мурин.

Ипполит так же быстро всадил:

— Милый, прости, я больше не желаю об этом слышать. Это вздор.

Как через несколько мгновений княгиня Мурманская стремительно вошла, наполнив комнату шорохом платья и запахом духов. И не дала ни одному рта раскрыть:

— Мой бог, господа. Вы сидите и сидите, как два сыча. Вы что, не слыхали?

Братья Мурины переглянулись.

— О чем? — осторожно поинтересовался Ипполит.

Он не любил, когда о каком-то происшествии лично он не слыхал. Ему всегда докладывали немедленно.

— Как? — Прелестная Louloute посмотрела на одного, на другого. Захлопала ресницами, такими густыми и так искусно подкрашенными, что они были похожи на крылья бабочек. — Да об этом уже говорит весь Петербург. Графа Меркалова сегодня утром обнаружил мертвым на полу его собственный камердинер.

Братья Мурины посмотрели друг на друга.