— Как интересно! — сообщила Наташенька. — Я ничего подобного никогда не видала.

— Ну, милочка, ничего интересного там и не было. Не правда ли, Алексей Иванович?

Но тот с невинным видом ответил:

— Я, в сущности, тоже ничего не видал, их мне загораживал самовар.

— Верно, — не сразу кивнула госпожа Кокорина. — Вот вы сказали это, и я вспомнила. Юхновы прибыли, только когда со стола уже убирали, чтобы подать чай.

— Старая госпожа Юхнова не ужинала за столом со всеми? — спросил Мурин.

— Не совсем…

— Да! — встрепенулся Соколов. — Она еще сказала: мол, что вы, что вы, мы не из таких, которые ходят в гости, чтобы поесть за чужой счет. И это вместо того, чтобы извиниться за опоздание, — он помотал головой.

Это воспоминание тоже не доставило госпоже Кокориной радости.

— Ах, дорогой Алексей Иваныч, о покойных следует говорить только хорошо или ничего вовсе. Но да, госпожа Юхнова хорошо осознавала влияние, которое дает ей ее богатство, и не утруждала себя тем, чтобы быть любезной или подчиняться правилам. Она пожелала сесть отдельно от всех, только своим семейством, в гостиной, туда я и приказала подать им чай.

Она умолкла.

— И что потом? — спросил Мурин.

Госпожа Кокорина задумчиво покачала головой.

— А вот и не знаю, сударь. Почти все забыла. Видно, очень уж мне хотелось изгладить этот случай из своей памяти. Одни обрывки остались. Помню, вошли мужики. Подняли тело, понесли. Только тогда дочь ее, Татьяна Борисовна, вскрикнула: «Маменька! Маменька!»

А так, все они стояли столбом. Все до единого. И Аркадий Борисович, и Татьяна Борисовна, и Елена Карловна, и Поленька. Стояли и смотрели.

Мурин живо представил это себе: живые над мертвым телом. Какие чувства их обуревали?

Встречный вопрос госпожи Кокориной застал его врасплох:

— Говорят, сударь, вы присматриваетесь к имению Юхновых?

— Я?

Мурин вспомнил пророчество доктора Фока: и суток не пройдет, как все в Энске будут знать о вас все.

Оно исполнялось на глазах.

В дом госпожи Козиной Мурин воротился затемно. Прислуга — такая же старая, как ее хозяйки, — отворила ему со свечой в руках, приняла кивер и тулуп. Шепотом сообщила, что барыни его не дождались, изволили лечь.

— Так рано? Здоровы ли они?

— Что ж рано, сударь? Темень на дворе. С птицами легли, с птицами и встанут.

— А, — перспектива встать с птицами не воодушевила. Мурин вынул ноги из валенок.

После обеда у Соколовых был чай, на чай пришли, все «совершенно случайно» и «мимо проходя», еще какие-то старухи и немолодые толстые господа, пришли дамы с барышнями. Коловратовы тоже пришли, их папильотки превратились в каскады кудрей, которые не снились парижским Incroyables et Merveilleuses. Было несколько молодых людей: гражданских крыс в сюртуках. После чаю сдвинули к стене стол и стулья, устроили танцы. Девицы Соколовы по очереди менялись за роялем. Крысы в сюртуках оказались славными малыми, показали гостю пару новых фигур, а он обучил их своим. Коловратовы отплясывали самозабвенно: аж паркет трещал. Словно доказывая власть духа над материей, раненая нога весь вечер почти не напоминала о себе. Мурин танцевал по очереди со всеми барышнями и один раз даже выскочил из валенка, но подскакал к нему на здоровой ноге через всю комнату и вдел обратно.

Теперь впечатления долгого дня навалились на него разом. Коловратовы с толстым bébé Николашей, девицы Соколовы, господин отставной коллежский асессор Соколов, госпожа Кокорина с ее клетчатым платьем и прочие, прочие, прочие носились в его мозгу бешеным хороводом под звуки расстроенного пианино. Он был совершенно вымотан светской жизнью.

— Голоден ты, сударь? Барыни распорядились поставить для тебя в буфете простоквашу с хлебом. Велишь подать?

Мурин заметил, что сама она уже была в ночном чепце, а кофта была накинута поверх ночного платья. Ему совестно стало, что из-за него она не ложилась, дожидаясь возвращения. Он заверил старушку, что сам о себе позаботится.

— Ахти ужасы какие говоришь, — оскорбилась старая горничная за честь дома. — У нас такого волтерьянства не заведено.

«Гляжу, французские веяния дошли и до нее!» — позабавился Мурин.

— А у кого-то заведено?

— Да есть некоторые молодые господа. Не буду указывать пальцем.

— Я, что ли? — засмеялся Мурин. — Хорошо. Подай. А сама ступай и ложись. Таково мое тебе повеление. Теперь твоя душенька довольна?

Старая горничная поджала губы, покачала головой. Но проглотила зевок. Спать ей точно хотелось.

Мурин поел простокваши с черным хлебом. Сна у него не было ни в одном глазу. В Петербурге веселая жизнь в это время только начиналась. А во время кампании сон расстроился окончательно. Они то не спали по несколько ночей кряду. То дремали прямо на марше, то и дело кто-то соскальзывал и валился из седла. То урывали час-другой на земле — не важно, день был, утро или сумерки. А уж если удалось лечь в избе, то спали так, что нельзя было добудиться: как мертвые.

Мурин взял свечу, прошел в гостиную. В полумраке комната казалась таинственной и грустной. Сушеный гербарий на стенах напоминал отпечатки чьих-то лапок. Мурин увидел колоду карт. Взял, сел за стол.

Снял и открыл карту. Восьмерка червей. Открыл и положил рядом следующую. Дама пик. Сердце его сделало перебой. «Хватит с меня пиковых дам». Открыл третью. Та же самая дама.

Не может быть! Он передвинул свечу, присмотрелся. Вторая дама оказалась трефовой. Карты были напечатаны дешево. Изображение было одно и то же, различался только значок масти в углу.

Скрип заставил его поднять голову. Свет свечи дрогнул, затрепетал. Вошла госпожа Козина.

— Сидите, сидите, сударь, — зашептала. На ней был теплый капот и ночной чепец.

— Простите, я своим приходом вас разбудил.

— Нет-нет, сударь. Сестрица моя не знает, она всегда крепко спит — и слава богу, но я часто бодрствую по ночам. Сон не идет. Видно, мое бренное тело понимает, что земной срок его сокращается, и не желает тратить время на пустое. Что за пасьянс вы кладете?

— Не пасьянс, а так. Раскрыл карты наугад.

— Восьмерка червей и две дамы. Хм.

Она села напротив.

— Обещает сердечные хлопоты, — заметила. — Как ваши визиты?

Мурин собрал и стал тасовать карты.

— Говоря откровенно, я немного сердит на вашу сестрицу и на вас.

— За что?

— Признайтесь, сударыня, что поручения вы мне дали мнимые — и с одной определенной целью.

Она не стала отпираться:

— За что ж сердиться? Молодой человек из хорошей семьи и обладающий средствами должен подыскать себе жену.

— Однако вы, сударыня, сами этому жизненному правилу не последовали. Супругом не обзавелись.

Он смягчил дерзость вопроса интонацией — ласково-почтительной. Госпожа Козина покачала головой.

— Вот, — укоризненно заметил Мурин.

Она протянула руку и забрала у него колоду.

— Видите ли, для молодых людей и для девиц жизнь устроена по-разному. Мужчинам брак обычно идет на пользу. Тогда как для женщины он не кажется мне таким уж удачным вариантом… Хотите в дурачка?

— Сдавайте.

Она стала шлепать картами.

— Что ж для женщины такого худого в том, чтобы быть женой и матерью? — спросил Мурин.

— Ничего. Если только ей самой интересно это поле деятельности. Про себя я не могу так сказать… Козырь — бубны, — объявила она и развернула свои карты веером. — Ходите.

Мурин положил карту:

— А что вам интересно?

Госпожа Козина побила ее и откинула.

— Растения. Только живя с родителями, я обладала необходимым досугом и свободой.

— Разве муж и дети мешали бы вам заниматься садом и огородом?

Она посмотрела на него уничижительно и отчеканила:

— Я не занимаюсь садом и огородом. Я занимаюсь ботаническими изысканиями.

— Ботаническими?

— А что, по-вашему, дама не может заниматься чем-либо серьезным?