Мурин задумался. Сам он никогда не задавался этим вопросом. Держался того же мнения, что и все. Женщин, которые умничали, называли синими чулками, над ними полагалось смеяться. Но такой ответ расстроил бы добрую старушку. Впрочем, и его заминка ее огорчила.

— А еще говорят, нынешняя молодежь заражена бунтарским духом французов…

— Нет-нет, я вами восхищен, сударыня, — поспешил он заверить.

Госпожа Козина разочарованно вздохнула:

— Да уж… Так и сияете. Вижу, я поступила правильно.

— Что не вышли замуж?

— Что подписалась мужским именем. Я и так уже достаточно рисковала собой в этом деле.

Поворот темы заставил Мурина поднять глаза от карт:

— Вы меня заинтриговали. Вы рисковали? Что за дело? Требую всей истории от начала до конца. Кому вы писали под мужским именем?

— Ах, сударь. Сейчас вам станет скучно. Всего лишь в Шведскую королевскую академию.

Мурин поднял брови.

— Вы побили пики трефами, — показала она.

— Ах… — Он исправил свою ошибку.

Игра возобновилась.

— Видите ли, я обнаружила в Энской губернии новый вид растений и смею думать, что описала его первой.

Она так и раздулась от гордости.

— А-ха, — с уважением ответил Мурин. — А почему надо было написать — непременно в шведскую? Петербург разве не ближе? Там тоже вроде бы есть академия или что-то в таком духе.

Она бросила на него уничижительный взгляд.

— Конечно, сударь мой, письмо следовало бы направить светилу мировой ботаники, прямо господину Декандолю, он составляет новую систему видов… В Монпелье, — многозначительно запнулась она и с досадой воскликнула: — Какой кавардак в ботанике из-за Бонапарта! Страшно думать, что прямо сейчас, где-нибудь в Германии или в Голландии, кто-то описывает этот вид. И меня уже опередил! Ведь природе все равно, война или не война, граница или не граница.

— Почему ж вам тогда не все равно?

— Потому что я желаю дать этому растению свое имя.

— Вы же сказали, вы свое письмо уже подписали мужским именем.

Она ухмыльнулась:

— Никого не удивит, что некий господин желает дать растению имя дамы. Cosina. Недурно?

Она произнесла это на итальянский манер, с ударением на «и».

— Благозвучно.

— Только подумайте, господин Мурин. Мое имя останется в веках. За это стоило рисковать жизнью.

— Почему ж сразу жизнью?

— Меня ведь чуть не приняли за шпионку!

Мурин так и замер с рукой, протянутой к колоде:

— За шпионку? Кто? Коловратов?

— Ха! Так он и вас посвятил в свои теории? А сам ни одного француза в жизни своей не видал, только что на модной картинке в журнале… Вообразите мои чувства. Я уже обкопала и вынула экземпляр, когда на меня вдруг выпрыгнули всадники. Ах, да они бы прикончили меня или я сама со страху померла, если б только мы все не объяснились по-французски.

— А потом?

— Мы раскланялись. Они поехали своей дорогой, а я отправилась своей. К чему тогда вообще воевать? Ведь можно объясниться словами.

— Беспрестанно задаюсь тем же вопросом, сударыня.

— И каков ваш ответ?

— У меня его нет.

Они доиграли партию, и госпожа Козина выразила надежду, что ей удастся быстро заснуть. Мурин пожелал ей спокойной ночи.

Он думал о том, какую странную жизнь вели в месяцы войны здешние жители, когда пламя свечи опять замоталось. На этот раз явилась госпожа Макарова.

— Не спишь, — обрадовалась она. — Вот славно. Варвара Тихоновна не знает, она у меня спать горазда, а я, знаешь, часто полуночничаю.

Мурин не стал выдавать госпожу Козину.

— Как тебе Юхновы? — глазки ее блестели от любопытства.

— До них я, сударыня, так и не дошел.

— Как так?

— А вы не догадываетесь?

— На что ты намекаешь?

— На ваш комплот. Вы отправили меня к отставному коллежскому асессору Соколову, а еще раньше выслали к нему мальчика — предупредить о моем приходе.

Госпожа Макарова и не думала отпираться.

— Конечно. Как же иначе? Девочкам, как бы ни были они молоды и хороши собой, всегда следует заблаговременно проверить туалет, туфельки, завить волосы.

Мурин на это только глаза округлить сумел. «У меня нет слов».

Госпожа Макарова не смутилась:

— Они милые, все три. И что плохого в том, чтобы молодежь весело провела время?

Мурин покачал головой.

— К тому же я играла честно и сперва отправила тебя к Коловратовым, чтобы ты поглядел на семейную жизнь без прикрас. И только потом окунулся в соблазны юности и красоты.

Мурин и на это не нашел слов, а только надул щеки.

— Которая из барышень Соколовых тебе приглянулась?

— Я об этом не думал.

— Ага, — подмигнула Макарова. — Так я тебе и поверила. Скрытничаешь. Что-то вы все скрытными сделались. Мой Васюта вот… Я тебе говорила, он в уланах служит. Сейчас, — пообещала она и принялась, вращая локтями, рыться в своем ридикюле. — Мой Васюта — самый нежный сын. Ваш пол известно какой: едва вырастаете, так уж почитаете зазорным матери писать. А уж тем более на военной службе. Товарищей стесняетесь. Подумают еще, что маменькин сынок! Вон Юхнова, бедная, от своего Егора ни записочки не получила. А мой Васюта, наоборот, при каждом удобном случае передает мне хоть коротенькое, да письмецо… Они все всегда со мной. Как заскучаю по Васюте, так и перечитываю… Ах, да вот оно.

Она извлекла сложенный листок. Пробежала глазами верхние строки:

— Милый друг маменька! Слыхал? Вот как пишет матери: «Милый друг!» Так, где же это… А, вот. Милая маменька, не спрашивайте меня ни о чем и не ждите от меня рассказов.

Она опустила листок и посмотрела на Мурина со странной тревогой.

— Вот что он мне написал.

Мурин неопределенно промычал.

— А ведь раньше он ничего от меня не скрывал.

У Мурина засосало под ложечкой. Госпожа Макарова не отстала:

— Почему он просит не спрашивать?

Она ждала, что Мурин ответит. Ждала по-настоящему.

«Да уж, — думал Мурин с тоскою на сердце, — навидался ее Васюта такого и сам такое там творил, что у мамаши волосы дыбом встали бы». Но напустил на себя официальный вид и ответил:

— Военные сведения не следует доверять частной переписке и разговорам.

— Даже матери?

— Письмо может дорогой попасть в чужие руки.

Макарова удовлетворенно кивнула:

— Французские шпионы. Я тоже так подумала. Хорошо, больше не спрашиваю.

Она сложила и убрала листок.

— Наш бедный Коловратов на почве шпионов совсем спятил. Он к тебе очень со своими россказнями приставал?

— Поделился.

— Он, конечно, перегибает. Но поневоле задумаешься: что, если бедный Коловратов хотя бы на четверть прав?

— О кончине госпожи Юхновой у вас говорят куда больше, чем о французских шпионах.

— Она богачка. Людям чужие деньги всегда покоя не дают.

— Мне показалось, что не только ее богатство тому причиной.

— Соглашусь с тобой. Есть и другая причина. Если бы госпожа Юхнова у себя дома померла, среди родни, то все в Энске кинулись бы вызнавать, выспрашивать друг у друга, что да как. Вот и развлечение на несколько недель. А Юхнова, видишь ли, померла ну буквально у всех нас на глазах.

— Вы сами видели?

— А как же. Мы сидели в столовой, когда госпожа Юхнова прибыла. Она сразу пожелала устроиться в гостиной. Очень своевольная была особа. В Энске все перед ней трепетали. Села там, будто королева, а они вокруг нее кружком.

— Дети ее?

— И дети, и невестка Елена Карловна, и Поленька, воспитанница. Двери были растворены. Я-то сама спиной сидела. Только слышу: там вроде бы бранятся. Ну-ну, думаю: Юхновы! А потом чашка разбилась. Мы все невольно обернулись. А там суета: «Маменька, что с вами?» Госпожа Кокорина тотчас поднялась. Вся белая, как собственный чепец. Бедная. Хорошенькое дельце: созвала гостей, а один из них ноги протягивает. Как-то поневоле отставишь от себя тарелку. Только, конечно, кушанье было ни при чем. Госпожа Юхнова и крошки в рот не взяла, больно горда была. Но тогда про это никто не думал. Все повскакали. С мест сорвались. Да так стоять и остались, глаза вытаращили. И моргнуть не успели, а бедная уже скончалась. Вот и весь сказ. Обсуждать нечего. А языками-то почесать охота. Вот и начали выдумывать, чего нет.