В общем, на моей памяти ничего подобного в Питере не водилось… последние лет этак пятьсот — точно. А если и водилось, то определенно не выползало на Васильевский из своего болота.
Пассажиры хором заверещали и бросились к противоположной стороне вагона — так, что тот со скрипом наклонился. Только сердитая старушенция сохранила хоть какое-то подобие спокойствия — а потом еще и врезала по чешуйчатой лапе авоськой. Неведомая тварь снова взревела и попыталась дотянуться до обидчицы. Но так и не смогла — и принялась крушить ни в чем не повинный трамвай. Острые когти оставляли на полу и скамейках глубокие борозды и вырывали крепления. С железом они справлялись хуже — и все-таки справлялись: кузов жалобно стонал, но понемногу поддавался.
Тварь навалилась на вагон сверху, примяла и планомерно вскрывала его, как консервную банку: видимо, ей не терпелось поскорее добраться до мясной начинки. Силищи у чуда-юда было предостаточно, а вот интеллект, на наше счастье, хромал — большинство пассажиров уже успели убраться из трамвая и теперь разбегались в разные стороны. Тварь наверняка могла в два прыжка догнать любого — но вместо этого упрямо продолжала ломиться через стену внутрь — туда, где остались только я, вредная бабка и девушка в шляпке и легком темно-синем плащике.
Которую, похоже, самое время было спасать: старушенция с завидной прытью ползла к двери — подальше от страшных когтей, я, видимо, показался твари слишком тощим и костлявым — а вот девчонка влипла. Она забилась в проем между двумя сиденьями и верещала так, что закладывало уши. Неудивительно, что именно на нее и нацелилась пасть с длинным раздвоенным языком.
Тварь ревела, щелкала зубами и понемногу протискивала в вагон гигантское тело — сначала лапу, потом голову с шеей — и, наконец, покрытое шерстью и чешуей второе плечо. Железо еще кое-как удерживало ее — но счет шел буквально на секунды.
Никакого оружия у меня, можно сказать, не было — перочинный нож в кармане едва ли смог бы проткнуть толстенную маслянистую чешую, а кожаный портфель не годился даже для драки с гимназистами — куда уж там колошматить им зверюгу в полторы-две тонны весом. Разве что…
Поручень!
Я обеими руками вцепился в металлическую трубку под потолком вагона — и дернул. Раз, другой, третий… Сил в худосочном теле Володи Волкова было не так уж и много, но я не сдавался — и через несколько мгновений упрямство сделало свое дело. Крепления не выдержали, брызнули во все стороны винтами и деревянными щепками, и в моих руках оказался увесистый кусок поручня. Метра в полтора длиной, да еще и удачно обломанный на конце наискосок, с торчащей кромкой.
Не копье, конечно — но сойдет.
Я метнулся через вагон к девчонке, скользнул подошвами по накренившемуся полу, пинком отбил в сторону когтистую лапу — и с размаху вогнал острую железку в прямо в горящий желтым пламенем глаз. На меня тут же брызнула чуть теплая черная жижа. Поручень с чавканьем погрузился в плоть чуть ли не на треть длины, но до мозга, похоже, не достал… если он вообще имелся в покрытой чешуей черепушке. Тварь заверещала, дернулась, вырвав оружие из моих рук — и принялась мотать башкой во все стороны.
Удар ослепил чудище на всю левую сторону морды, и теперь ему приходилось щелкать зубами чуть ли не наугад. Зато силищи в чешуйчатом громадном теле было столько, что вагон снова заходил ходуном, грозясь вот-вот развалиться на части.
— Вставай! — Я перемахнул через сиденье, склонился над скрючившейся на полу точеной фигуркой в синем и протянул руку. — Бежим отсюда!
Кого-то страх заставляет двигаться, буквально удесятеряя силы и прыть. А кого-то — наоборот — примораживает к месту и сковывает по рукам и ногам. Девчонка оказалась из вторых: вместо того, чтобы вскочить и удрать, пока раненая тварь верещала и пыталась избавиться от засевшей в глазнице железки, она все сильнее забивалась в угол. Будто надеялась каким-то магическим образом просочиться сквозь стенку. И уже даже не кричала — только негромко всхлипывала, закрывая лицо ладонями.
Времени на уговоры не оставалось, так что я ухватил страдалицу за ворот плаща и потянул. Изо всех сил, так, что в пояснице что-то хрустнуло — и все-таки выдернул вверх. Кое-как пристроил на деревянную спинку сиденья, подхватил, закинул на плечо — и потащил к выходу. Трамвай уже вовсю дрожал, стонал рвущимся железом и явно собирался завалиться на бок, перекрыв нам путь к отступлению. Но мы все-таки успели: в самый последний момент, за мгновение до того, как тварь все-таки опрокинула вагон и пролезла внутрь.
— Беги! — пропыхтел я, отпуская девчонку.
Опасность отчасти миновала, но сил у бедняжки так и не прибавилось: вместо того, чтобы броситься прочь, она едва слышно всхлипнула — и уселась прямо на асфальт. Видимо, ноги ее до сих пор не держали. И я уже начал соображать, успею ли добежать до ближайшей подворотни с такой ношей на плечах, когда за спиной загремели выстрелы.
Помощь все-таки подоспела — хоть и чуть позже, чем хотелось бы. Невысокий, но коренастый мужик в белом кителе и фуражке палил по чешуйчатой твари из револьвера, подойдя к трамваю чуть ли не вплотную, шагов на десять. Смелости ему было не занимать, а вот меткость явно оставляла желать лучшего. То ли полицейские чины не слишком часто упражнялись в стрельбе, то ли подводили глаза — судя по седой бороде, городовому было уже лет шестьдесят, не меньше.
Две пули угодили в вагон — я видел, как они выбивали из железа искры. Остальные попали в цель, но особого вреда, похоже, не причинили — для такой туши явно нужен был калибр посолиднее.
«Утёс» бы сюда…
Тварь заревела и снова принялась крушить трамвай — на этот раз чтобы выбраться наружу. Городовой сообразил, что дело пахнет керосином, попятился и запоздало принялся перезаряжать оружие… Нет, слишком медленно — похоже, руки дрожали: бедняга уронил не только опустевшие гильзы, но и патроны, которые держал в кулаке. Латунные цилиндрики со звоном посыпались на асфальт, и поднимать их было уже некогда.
Тварь снесла переднюю стенку вагона — и оказалась на свободе.
И только сейчас я, наконец, смог рассмотреть ее целиком. Она действительно больше всего напоминала увеличенную до монструозных размеров уродливую лягушку… или скорее жабу. Не только приплюснутой широкой мордой с расставленными в стороны глазами, но и всей формой тела — бесхвостого, круглого, рыхлого, но скрывающего под чешуей и слоем жира могучие мышцы. Передние лапы, хоть и были размером чуть ли не с мое тело, все-таки заметно уступали задним: длинным и мощным.
Тварь одним прыжком махнула на два десятка шагов и ударом тупой морды опрокинула городового на асфальт.
— Эй, образина! — заорал я, бросаясь вперед. — Иди сюда! Кушать подано!
Ноль внимания. Жаба-переросток уже выбрала себе жертву и, похоже, собиралась поужинать: придавила городового передними лапами и раскрыла пасть, в которую он при желании поместился целиком. Бедняга кричал, отбивался руками и ногами, но силы явно были неравны. Он кое-как вытянул из ножен саблю, но не успел даже замахнуться. Тварь щелкнула зубами, снова мотнула головой — и клинок лязгнул об асфальт, отлетев в сторону.
Я сам не понял, как оказался рядом. Адреналин бурлил в крови, заставляя сердце бешено колотиться в ушах и разгоняя тело так, что время будто размазывалось — как в замедленной съемке. Тварь сердито пыхтела — уже совсем рядом, так близко, что я при желании мог бы коснуться рукой грязной чешуи… но вместо этого потянулся к оружию.
Когда мои пальцы сомкнулись на обмотанной кожаными полосками рукояти, мир вокруг вернулся к прежней скорости. Но я уже никуда не торопился: подхватил саблю, крутанул кистью, пробуя клинок — и остался доволен. Конечно, мне приходилось орудовать образцами и поинтереснее: лучше сбалансированными, из отличной гибкой стали, прочными и острыми, как бритва. А оружие городового было просто кое-как заточенным куском стали. Дешевым, неудобным — да еще и слишком длинным и громоздким для Володи Волкова.
