— Все, хорош уже… Хватит! — Петропавловский встал между нами, закрывая меня тощей грудью. — Отлезь!

— Ты бы, клоп, молчал. Целее будешь. А теперь — пошли вон отсюда, оба… Шавки.

Кудеяров сплюнул мне под ноги, развернулся широченной спиной — и неторопливо зашагал к уборной.

Бам.

Алые завитушки исчезли. Звуки снова звучали нормально, а мир вернулся к прежней обычной скорости. Сердце больше не колошматило… И только странное чувство никуда так и не делось. Разве что спустилось вниз, пробежав от пульсирующих висков по плечам — и теперь сердито покалывало костяшки пальцев.

Зато голова вдруг стала холодной, как лед. И я совершенно точно знал, что надо делать — пожалуй, в первый раз с того самого момента, как оказался в чужом мире.

— А ну-ка подержи, братец.

Я протянул обомлевшему Петропавловскому портфель — и направился к двери, за которой только что скрылся Кудеяров. Но стоило сделать пару шагов, как дорогу мне заступила изящная фигура в черном. Учитель естественной истории дежурил сегодня в коридоре — и, конечно же, уже сообразил, к чему идет дело.

— Не надо… Ну же, Владимир, прошу вас, не…

— Отойдите-ка в сторонку, Никита Михайлович, — ласково попросил я. — А то как бы чего не вышло.

— Нет. Не смейте… Владимир, вы себя погубите!

Никита Михайлович отступил на шаг — но только чтобы полностью закрыть собой дверь. Роста мы были примерно одинакового, а Кудеярову худощавый и изящный учитель и вовсе дышал бы куда-то в могучую грудь, однако упрямства в нем оказалось достаточно. Он то ли красовался перед застывшими в ожидании гимназистами, то ли просто не привык, что с ним спорят. А может, и правда беспокоился за меня… или за Кудеярова.

— Ну же, возьмите себя в руки! — продолжал увещевать Никита Михайлович. — Вы хоть представляете, какие могут быть последствия? Ужасные, просто ужасные! Вас исключат… И к тому же еще и побьют!

— А вот это вряд ли, — усмехнулся я.

— Ну же, подумайте хотя бы о…

— С дороги.

Я не стал распускать руки — даже голоса не повысил. Просто на мгновение чуть отпустил вожжи рвавшейся наружу мощи Таланта, и худую фигуру буквально отшвырнуло в сторону. Всю отвагу разом сдуло, и Никита Михайлович вжался в стену, будто вместо юного гимназиста вдруг увидел перед собой дикого зверя.

Впрочем, отчасти так оно и было, и остановить меня сейчас смог бы разве что георгиевский капеллан.

Какой-нибудь крутой герой боевика непременно выбил бы дверь ногой, но я заходил аккуратно… Почти вежливо — и даже осторожно прикрыл за собой, чтобы без надобности не тревожить столпившуюся в коридоре публику.

— Вот ведь неуемный… Совсем умом тронулся, собака такая.

Кудеяров уже успел закончить свои дела и теперь стоял прямо напротив меня с мокрыми после умывания руками. Огромный, плечистый. Чуть ли не на голову выше меня и разве что не вдвое шире. Матерый школьный задира, бывалый боец — самый настоящий местный монарх, завоевавший свой трон по праву сильного. Да еще и злющий, как голодная псина.

Хотя — какая разница?

Я скользнул вперед, переступив ногами по каменному полу — и замахнулся. Предсказуемо, неуклюже, зато с такой скоростью, что Кудеяров не успел ни отступить, ни хотя бы подставить руку. Мой кулак врезался ему в грудь, и кости жалобно хрустнули, проминаясь. Не помогли ни природная стать, ни даже нарощенные в гимнастическом зале мышцы. Ударь я чуть сильнее — пожалуй, мог бы и приложить насмерть, пробив обломком ребра сердце или легкое.

Но это в мои планы не входило… пока что.

Кудеяров отлетел на несколько шагов и снес спиной жиденькую перегородку. Я шагнул следом — неторопливо, чтобы дать ему подняться. Перехватил неуклюжий и до смешного медлительный выпад, сгреб за ворот кителя — и швырнул на пол. Легко, почти без усилий: Талант накачал мое тело под завязку, и драка стремительно превращалась в развлечение.

И поэтому ее следовало поскорее закончить — чтобы ненароком не заиграться.

Я склонился над Кудеяровым, рывком поднял за шиворот и воткнул лицом в умывальник. Старый металл сердито звякнул и тут же принялся окрашиваться кровью из разбитого носа.

— Где Фурсов? — спросил я.

— Отпусти, зараза! Я тебя придушу, я…

— Ответ неверный.

Я придавил дергающийся бритый затылок ладонью, а свободной рукой открутил кран. Холодная вода слегка остудила пыл Кудеярова — теперь он хотя бы не пытался заехать мне локтем под дых, а только упирался локтями в край умывальника. Но силенок вырваться не хватало.

— Где Фурсов? — повторил я. — Не скажешь — утоплю.

— Пошел ты на…

Точный адрес я так и не услышал — навалился локтем на шею, и мясистая круглая щека с хлюпаньем заткнула слив на дне. Вода поднималась, и через несколько мгновений закрыла сначала губы, а потом и разбитый нос. Кудеяров пару раз дернулся, выпуская пузыри, но потом не выдержал и заорал… точнее, забулькал.

— Где Фурсов? — Я чуть ослабил хватку, позволяя голове вынырнуть. — Что ты с ним сделал?

— Ты покойник! Отцу скажу — он с тебя шку…

— Понял. — Я снова нажал на затылок. — Купаемся дальше.

Вода уже наполнила умывальник до краев и вовсю хлестала на пол — мутная, желтоватая, с грязно-розовыми разводами.

Я еще несколько раз окунул Кудеярова чуть ли не по самые плечи, вытащил и швырнул к стене. Он приложился затылком и тут же сполз вниз, но упасть не успел: я поймал его за горло, сдавил и чуть приподнял — так, что носки ботинок едва касались пола.

— Куда. Ты. Дел. Фурсова? — отчеканил я, сопровождая каждое слово увесистой оплеухой.

Круглая башка Кудеярова болталась, как у тряпичной куклы, и угрожать он больше не пытался — только невнятно мычал, пока я не прекратил экзекуцию.

— Кх-х-х… Хватит. — Разбитые губы едва шевелились. — Я скажу… все скажу!

— Вот и отлично. — Я перехватил обмякшее тело за ворот и рывком поставил обратно на пол. — Излагай.

— Живой твой Фурсов! Крепко его побили — но не помрет, поди… Дома отлеживается. — Кудеяров сверкнул налитыми кровью глазами. — Заживет, как на собаке.

— И на тебе заживет.

Я отступил на шаг и размахнулся. Широко, от всей души — так, чтобы финал нашей беседы запомнился надолго. Удар получился даже чуть сильнее, чем хотелось: тяжеленная туша буквально взмыла в воздух. Кудеяров отлетел на несколько шагов, по пути выплевывая выбитые зубы, снес с петель дверь — и вместе с нею вывалился в коридор.

Прямо под ноги подоспевшему Ивану Павловичу. Из-за спины инспектора испуганно выглядывали учителя, а из-за них — гимназисты. Не знаю, сколько я провозился, но сюда успели сбежаться чуть ли не все классы.

Да уж, такое они точно запомнят надолго.

— Ну все. Я закончил, милостивые судари. — Я поправил ворот кителя и шагнул вперед, переступая через тихо стонущего Кудеярова. — Теперь можно идти.

— К-куда? — пробормотал Иван Павлович, попятившись.

— Это уже вам виднее. — Я пожал плечами. — Но, подозреваю, в карцер.

Поначалу я даже удивился, почему попасть сюда считалось самым страшным наказанием — после исключения, конечно же. На деле карцер для напортачивших гимназистов оказался не так уж и похож на одиночную камеру: ничуть не холодно, тихо — да и места вполне хватало. Я мог не только выпрямиться во весь рост, но и даже чуть прогуляться взад-вперед, разминая конечности. Имелось даже окно. Узенькое, грязное и наглухо заколоченное — и все же дающее какой-никакой свет… вполне достаточно на крохотное помещение.

И, конечно же, кровать: скрипучая, тесная, проржавевшая разве что не насквозь — зато с матрасом. Далеко не новым, замызганным, свисающим по краям, но хотя бы без клопов… кажется. В общем, мне приходилось оказываться и в куда более неуютных местах — и порой задерживаться там не на один месяц.

Здесь бы я не задержался: окно выходило прямо на соседнюю крышу, а дверь выглядела так, будто мое заключение было всего-навсего дурацкой формальностью. Первые полчаса я всерьез подумывал выбить замок и удрать.