Обещал — но все время откладывал на потом. Житие гимназиста затянуло меня с такой силой, что я пару раз даже садился за домашнее задание. Новая молодость подарила чуть ли не бесконечный запас времени, который так и подмывало потратить на ерунду. А сегодня, когда в гимназию, наконец, вернулся Фурсов, я почти забыл обо всех на свете важных делах. А когда мы удирали с классов за спиной у Ивана Павловича — и вовсе почувствовал себя так, будто родился в этом мире. И всегда был Володей Волковым, а не древним колдуном из ниоткуда.

— Уж не знаю, чего там случилось, братцы, — Фурсов отставил чашку и принялся рассказывать дальше, — но Прошкиных каторжан я с того дня не видел. Как бабка отшептала.

— Исключительно благодаря отваге его превосходительства генерала Владимира Волкова. — Петропавловский отсалютовал мне наполовину сгрызенной баранкой. — Ну, и преданным офицерам первого лейб-гвардии гимназического полку.

— Да уж, тебе-то в первую очередь, гвардеец, — рассмеялся Фурсов. — В общем, такие дела. Даже на работу обратно взяли… Правда, на другой склад — соседний, Кудяеровский.

— Видать, папаша испугался, что ты и ему зубы посчитаешь. — Петропавловский ткнул меня кулаком в плечо. — Тебе сейчас сам черт не брат — если уж даже Иван Павлович за такие дела из гимназии не вышиб… В чем секрет, сударь?

— Да нет никакого секрета. — Я пожал плечами. — Видать, попечители замять решили — чтобы лишнего шуму не было.

О своем знакомстве со старшим Кудеяровым и капелланом Ордена Святого Георгия я решил не распространяться — хотя наверняка кому-то из них и был обязан тем, что все еще носил синюю форму гимназиста. Но думать об этом сейчас не хотелось — впрочем, как и обо всем хоть мало-мальски серьезном. Товарищи, чай, баранки и сахар на блюдце — вот и все, что меня сейчас интересовало.

Впрочем, нет — было еще солнце, ярко светившее сквозь витрины… Но его сейчас почему-то закрывали вытянутые тени.

Все-таки полезные привычки порой спасают жизнь. И особенно те, что приобрел так давно, что уже успел перестать отмечать даже про себя. Заходя в кабак, я мог занять любое место — но подсознательно выбрал то, с которого мог наблюдать весь зал, входную дверь, окна — и даже приглядывать за самим хозяином. Усатый толстяк в переднике сонно протирал тряпкой очередную пивную кружку и вид имел самый что ни на есть миролюбивый.

А вот темные личности снаружи за стеклом не понравились мне сразу — как только появились невесть откуда. Нет, знакомых лиц среди них не было, но сам облик явно намекал если не на принадлежность к обществу каторжан, то на тесную с ними связь. Грязные сапоги, свободные куртки, картузы и шейные платки-кашне, которые двое из примерно полудюжины мужиков уже успели натянуть на лицо, хотя на улице определенно не было холодно.

Неспроста.

— Судари! — Я со звоном опустил недопитую чашку на стол. — Кажется, у нас…

Договорить я не не успел: у одного из незваных гостей в руках блеснул металл, и счет пошел даже не на секунды — на мгновения. Орать «Ложись!» определенно было уже поздновато — так что я просто пинком опрокинул Петропавловского вместе со стулом, сгреб Фурсова за шиворот и утянул за собой на пол за мгновение до того, как снаружи раздался первый выстрел.

Осколки витрины с жалобным звоном обрушилась вниз, и следом пули принялись крошить чашки и блюдца там, где мы только что сидели. Патронов головорезы не жалели, но стреляли, на наше счастье, из рук вон плохо: я успел свалить стол и даже затолкать в укрытие Фурсова раньше, чем по ту сторону окна догадались подойти или хотя бы прицелиться пониже.

Петропавловского, к счастью, спасать не пришлось — соображал тот явно побыстрее уголовников с револьверами: откатился в сторону и теперь обалдевшими глазами смотрел на меня из-за стойки.

— Сиди там! — крикнул я, вынимая из-под кителя «браунинг».

Подарок Кудяерова все-таки пригодился: вряд ли один ствол мог решить все наши проблемы разом — зато хоть как-то уравнивал шансы. Свои семь патронов я собирался потратить с пользой, а вот противники их явно не считали: колотили так, будто ставили целью не подстрелить кого-то из нас, а разнести несчастный кабак. Пули то и дело дырявили столешницу, засыпая нас с Фурсовым деревянным крошевом, но не меньше половины уходили в «молоко».

Точнее, в напитки покрепче… и наверняка подороже: бутылки на полках то и дело разлетались вдребезги, и кабак понемногу наполнял густой и терпкий запах. Вино и водка струились вниз, смешиваясь на полу под аккомпанемент из отборной ругани. Я и представить не мог, что благообразный толстячок-хозяин так владеет русским матерным.

И, похоже, не я один — после очередной рулады кто-то из головорезов влепил пулю в барную стойку. Возмущения тут же стихли, и я услышал, как за окном курок щелкнул по опустевшей каморе — кто-то расстрелял весь барабан.

Пора.

Оттолкнувшись свободной ладонью от пола, я на полусогнутых метнулся к стойке, стреляя на ходу. «Браунинг» в моей руке трижды рявкнул, сердито лягаясь в локоть, и пули наши цель: один головорез завалился навзничь, а второй с криком выронил оружие и схватился за пробитое плечо. Их товарищи тут же метнулись в стороны — кто-то спрятался за стенами, а пара человек и вовсе плюхнулась на асфальт. У окна застрял только тот, что истратил все патроны — но вместо того, чтобы убраться подобру-поздорову или хотя бы залечь, принялся бестолково возиться, пытаясь побыстрее зарядить оружие.

Его я сносил уже наверняка — прицельно, как в тире, без всякой жалости влепив свинец четко между глаз. Так, чтобы остальные сообразили, с кем связались: наверняка девятимиллиметровая пуля, раскидавшая по асфальту осколки черепа, выглядела убедительнее некуда.

Похоже, сработало — головорезы притихли. Они и до этого не слишком-то торопились бросаться на приступ, а теперь и вовсе поджали хвосты и даже не высовывались. Не знаю, в каких рудниках и притонах Прошка набирал этих болванов, но даже вооружились они абы как: «наганы» и старые «Смит-Вессоны» были разве что у половины, а остальные носили в карманах пятизарядные «велодоги», которые годились разве что пугать бродячих собак или стрелять по бутылкам — но никак не для серьезного дела.

Дилетанты.

Впрочем, и радоваться было пока нечему: я уложил двоих, еще один со стоном уполз куда-то в сторону, оставив за собой на асфальте кровавый след — но остальные никуда не делись. И теперь неторопливо заряжали револьверы: звенели опустевшими гильзами, шуршали по карманам и щелкали барабанами, пыхтя, как усталые лошади.

И вполголоса переговаривались. Видимо, решали, стоит ли вообще геройствовать дальше — если уж гимназист и на этот раз оказался чересчур «зубастым».

А может, просто ждали подкрепления — и как раз с ним мне связываться уж точно не хотелось. Начало боя безоговорочно осталось за мной, но появления еще одной «бригады» каторжан мы с Петропавловским и Фурсовым вполне могли и не пережить. Для прорыва наружу четырех патронов в магазине «браунинга» явно было маловато — так что вариант у нас, похоже, имелся только один.

— Эй, любезный! — прошипел я, помахав рукой притихшему хозяину кабака. — А как у вас тут насчет второго выхода?

— Там! — буркнул толстяк, указывая куда-то мне за спину. — Господи… Кто за все это заплатит?

— Я бы на вашем месте спрашивал во-о-от тех сударей. — Я махнул стволом «Браунинга» в сторону разбитой витрины. — Мы, как можно заметить, стреляем совсем в другую сторону.

Будто в ответ на мои слова с улицы снова раздался грохот, и в полуметре от моей головы на стойке вдруг появилась здоровенная — чуть ли не с кулак Фурсова — дырка. Пуля калибра «сорок четвертый русский» пробивала четыре дюймовые доски, так что тоненькая деревяшка для нее вряд ли сильно отличалась от картонки или газетной бумаги. И защиту обеспечивала скорее символическую — зато меня не видели, не могли взять на прицел и не могли подстрелить… наверное.