А здесь… Здесь энергия, можно сказать, ощущалась повсюду. Не то, чтобы бурлила — но вместо того самого ручейка я вдруг будто окунулся в целую реку — и не слишком-то понимал, что с ней делать. Кое-какие штуки у меня бы наверняка получились.

Но проверять не хотелось — и не только из осторожности. За долгие годы я научился относиться и к собственным, и к потусторонним силам с изрядной долей уважения — и уже давно не обращался к ним без крайней необходимости. Не знаю, как здесь, но в моем мире магия была дамой своенравной — и уж точно не любила, когда ее дергали по пустякам.

Любой, даже самый простой ритуал или заговор — не игрушка. Волшба не терпит ни суеты, ни панибратского отношения. И без надобности таким не занимаются. Полезешь без дела — магия накажет. Отдача замучает, да так, что мало точно не покажется.

Итак, что имеем в сухом остатке?

Другой мир и тело юноши, чуть ли не подростка. Худое — впрочем, как будто довольно крепкое для своих лет. Пустой кошелек, комнатушка в мансарде и портфель с книгами. Из богатства — одно лишь благородное происхождение, даже без титула. Не самые внушительные остатки прежних сил.

Зато времени — хоть отбавляй. Судя по наличию всяких Жаб, Упырей и Леших, работы для… скажем так, специалиста моего профиля здесь найдется предостаточно. И в спокойное время тоже — даже если Первая Мировая не случится через положенные пять лет.

Но и забывать об основной задаче тоже не следует. Да, ритуал забросил меня куда дальше, чем я планировал — во всех смыслах. И я пока не имел ни малейшего представления, сумею ли обратить его вспять. И возможно ли это вообще. В волшебстве и магических письменах я разбирался неплохо, но выкрутасы со временем требовали еще и немалых знаний физики — и эти пробелы я так и не смог восполнить даже за нечеловечески долгую жизнь. А значит — неплохо бы поискать…

Себя. Или хотя бы себе подобных. Тех, кто умеет не только пилить пополам фрегаты огненным взглядом, но и разбирается в более тонких материях. Вот только… остались ли в этом мире такие вот великовозрастные старцы? Были ли вообще? Или — наоборот — их тут пруд пруди? И куда жизнь могла разбросать тех, кого я помнил — точнее, их местных «близнецов»?

Мы с шефом в девятьсот девятом году воевали в Персии. Двое так и застряли на Дальнем Востоке после русско-японской. Один в Европе, один за Уралом — ни связи, ни паролей-явок… В Петербурге — точно никого. Разбежались после Кровавого воскресенья. Может, и зря.

А может, и правильно — чтобы не смотреть, что тогда творилось со страной.

Радовало только одно — торопиться мне в любом случае оказалось уже некуда. Насмешливая судьба бросила меня буквально в никуда — но теперь, похоже, сжалилась и отсыпала достаточно дней, часов, а то и лет, чтобы хоть как-то обустроиться в этом мире. Выдохнуть, прийти в себя, оглядеться и уже потом — действовать. Заниматься тем, что я умею лучше всего…

Но потом, позже. А сейчас мне, похоже, остается только собраться, привести в порядок костюм и отправиться в гимназию.

В конце концов, получить классическое образование никогда не поздно.

На этот раз никто не пытался вскрыть трамвай и добраться до его содержимого. Да и в целом утро выдалось из приятных: погожее, теплое и какое-то… яркое, что ли. Даже шум и суета на улицах ничуть не раздражали, а наоборот — вдруг показались приятными. Хоть я их и не любил столько десятилетий подряд, что уже сам забыл, когда дело обстояло иначе.

Может, и вовсе — никогда.

Но теперь я почему-то ощущал внутри отчаянное желание быть частью всего этого. Не тащиться в трамвае, а пройтись пешком по тротуару. А то и прямо по лужам, оставшимся после ночного дождя. Жмуриться от блеска витрин, отражающих яркие солнечные лучи, потолкаться плечами с прохожими. Послушать недовольную ругань — и самому огрызнуться в ответ. Вдоволь поглазеть на местных барышень…

Я и из вагона вовсю пялился на шагавшие по улицам стройные фигурки. Укутанные в шали, одетые в симпатичные короткие кафтанчики из недорогой ткани — или в изящные плащи. Или в весенние пальто из тонкой шерсти — в таких щеголяли девчонки из семей побогаче. Глаза буквально разбегались от красоты за стеклом, и мысли о важных и местами даже срочных задачах вылетали из головы сами собой.

Володя Волков исчез, но оставил мне весьма заметный недостаток — молодость. И пусть тело понемногу подтягивалось к сознанию древнего старикана, которым я был в своем мире — в обратную сторону эта связь тоже работала на отлично.

Гормоны никто не отменял.

Впрочем, на странно-развеселый настрой влияли не только они. Весеннее утро вдыхало радость даже в самых пожилых из моих соседей по вагону. Улыбался чуть ли не каждый — включая усатого дядьку-кондуктора, который в обмен на положенные три копейки вручил мне билет.

Шесть семерок подряд. Счастливый — хоть по-петербургски, хоть по-московски, хоть как угодно. Да еще и два раза по «три топора». Не знаю, как здесь, но в моем родном мире обзавестись таким билетиком считалось хорошей приметой. Я куда лучше обычных людей знал цену подобным суевериям — и именно поэтому никогда не пренебрегал ими полностью. Конечно, кусочек тонкой бумаги с гербом и циферками сам по себе не мог принести какую-то особенную удачу, но если чуть усилить, добавить числу капельку настоящей магии…

Почему бы и нет, в конце концов? Я лишился немалой части сил, да и сам по себе задуманный мною фокус был скорее игрой, шуточным обрядом. Этаким хулиганством, а не полноценной рунным колдовством… Да и в нем я никогда не был особенно силен: древняя скандинавская магия всегда подчинялась нехотя — не то, что наша, родная.

Вряд ли у меня сейчас вообще получится хоть что-то. А если эффект и будет, то самый что ни на есть пустяковый. Если и испытывать себя — то лучше начинать с малого, ведь так?

Отогнав чахлые сомнения, я расправил билет на ладони и ногтем выдавил на нем руну Феху. Одну продольную палочку и от нее еще две короткие — наискосок вправо, параллельно друг другу. Вышло чуть кривовато и даже больше похоже на современную латинскую F, чем на символ из старшего футарка. Конечно, я мог бы слазить в портфель за карандашом или использовать хоть ту же пыль с оконной рамы — эффект куда больше зависит не от материала, а от самого контура.

И, конечно же — от заклинателя.

Стоило мне закончить рисовать и сжать билет в кулаке, как трамвай дернулся и вдруг остановился как вкопанный. Я кое-как успел ухватиться за поручень, а вот остальным пассажирам повезло меньше. Те, кто сидел, синхронно качнулись вперед, а остальные с криками посыпались друг на друга. Кто-то, похоже, даже свалился на пол, и на меня сбоку обрушился солидный господин в шляпе. Который, впрочем, тут же вернул равновесие — и принялся ругаться:

— Вот же ж… — выдохнул он мне чуть ли не прямо в ухо. — Что за остолоп в кабине?

— Не извольте беспокоиться, сударь. — Кондуктор оттеснил кого-то плечом, прокладывая путь к выходу. — Сейчас же разберемся, непременно.

Кто-то из пассажиров поспешил выбраться наружу — видимо, чтобы своими глазами увидеть, что помешало трамваю ехать дальше. Я предпочел не дергаться: стоял и ждал, пока кондуктор снова не подал голос:

— Рельсы разошлись! — прокричал он откуда-то спереди. — Вагон дальше не идет! Приносим свои извинения, судари и сударыни.

— Как всегда… Хоть бы деньги вернули, — буркнул господин в шляпе.

И буквально понес меня к выходу, подталкивая изрядным пузом. Я не сопротивлялся, и через несколько мгновений исходящий из трамвая людской поток выбрался на асфальт — и оттуда на тротуар. Я едва смог увернуться от стремительно приближавшейся лужи у поребрика — ботинок пришлось ставить чуть ли не прямо в мутную жижу.

И там, внизу, под слоем воды и уличной грязи, что-то едва заметно блеснуло. Повинуясь внезапному наитию, я пропустил вперед господина в шляпе, наклонился — и поднял монету.

Золотой империал. Десять рублей с чеканным профилем государя Александра. Почти половина оклада дворника или городового из низших чинов — вроде моего нового знакомца Степана Васильевича. Я выпрямился и замер, сжимая драгоценную находку в кулаке. Но не из страха, что кто-то признает ее своей и потребует отдать — нет, совсем не поэтому.