— Татьяна, пожалуйста, садитесь в машину. Не заставляйте меня за вами гоняться. Потому что это будет пустая трата времени. Все равно догоню.

Пожимаю плечами и сажусь. И правда, чего строить из себя обиженку. Я выразила ему недовольство. Очертила границу дозволенного. Пусть теперь думает.

— Расскажите хоть, как интервью прошло, — миролюбиво просит Ремезов.

— Вам Анна Антоновна не успела доложить? Вы же наверняка ее расспросили.

— Я заглянул к ней лишь на минутку, потому что спешил за вами. Она сказала, что все нормально. Заметила, что вы волновались.

— Нет, все было ненормально. На меня напал мандраж, мозги поехали, и я несла чушь.

— Например?

— Говорила про Розамунду. Это моя кофеварка.

Ремезов даже не удивился. Кивнул.

— Анна Антоновна вас обижала?

— Нет, она была вежливой. Рассказала про Кешу. Это ее ноутбук.

— Вот видите, как хорошо. Вы умеете заразить людей своим безумием. Даже Анна Антоновна не устояла.

— А еще мы говорили о цветах. О пальмах и геранях.

— Вы задели ее чувствительную струнку. Она обожает домашние растения. Когда работала у меня, вечно заставляла офис геранью. Сотрудники жаловались, что у них от ее запаха головная боль. У вас хорошая интуиция, Татьяна. Вы поняли, что для человека важно. Сумели расположить ее к себе.

— Да ничего я не поняла… наугад сказала. От страха.

— Значит, страх обостряет ваши инстинкты.

— И ничего я не расположила… Она наверняка считает меня идиоткой.

— Не считает. Анна Антоновна разбирается в людях. А вы далеко не идиотка. Так или иначе, собеседование вы пережили.

— У меня руки до сих пор трясутся.

— Давайте зайдем в кафе. Выпьете кофе, съедите десерт. Волнения нужно заедать сладким.

Не дожидаясь согласия, он останавливается у первой попавшейся кофейни. Я уже знаю, что возражать без толку, поэтому угрюмо принимаю приглашение.

Внутри тесно, темно, на столиках свечи, от чего обстановка интимная и располагающая к откровенности. Но я все еще обижаюсь и отмалчиваюсь.

Ремезов сам заказывает мне десерт — кусок шоколадного торта и капучино, себе берет лишь американо.

— Вы на меня сильно обиделись? — напрямую спрашивает Ремезов. — На какой балл по шкале от единицы до десяти?

— На шестерку. Нет, на семерку.

— Значит, для меня еще не все потеряно.

— Вы сотрудников тоже просите оценить степень обиды, когда заставляете их от пола отжиматься?

— Вы не моя сотрудница. Мне не все равно, как вы ко мне относитесь.

Это что-то новенькое! Смотрю на него опасливо.

Он серьезен и даже озабочен.

И тут я понимаю: мне тоже не все равно, что он обо мне думает. Он наверняка сейчас невысокого мнения обо мне. Даже не извинился. Считает себя вправе устраивать мне такие вот испытания.

— Знаю, вы на меня злитесь, — продолжает Ремезов. — Мне жаль. Но я готов к вашей неприязни. Я такой, какой есть, Татьяна. Человек с причудами. У меня есть над вами некоторая власть, и я ей воспользуюсь. Потому что мне так хочется. Вы наверняка собираетесь расторгнуть наш договор. Не надо этого делать. Не сейчас. Давайте встретимся еще разок, а там решите. Выбирать развлечение будете вы. Разрешаю хорошенько на мне отыграться за сегодняшнее.

Хмыкаю, беру ложку, смотрю в тарелку. Мне понравилось, что он так четко разложил все по полочкам. Идея отыграться неплохая. Ремезов дал мне равные права.

— Все же не понимаю, почему вы обиделись да еще на семь баллов. Ну что я такого страшного сделал? Это было всего лишь собеседование. Обида максимум балла на три.

— Еще три за сцену в магазине. И еще один за ваш снисходительный тон.

— За все это пара баллов, не больше.

— Вы говорили честно, и я скажу честно, — кладу ложку и отодвигаю тарелку. — Вы упомянули, что хотите меня «доработать». Это то, чего я не терплю. Ненавижу, когда люди пытаются меня переделать. Наставить на правильный путь, сделать «нормальной».

Изображаю пальцами кавычки. Нормальность — понятие относительное.

— Я не собираюсь вас переделывать, — Ремезов мотает головой. — Вы мне нравитесь такой, какая есть. Я лишь пытаюсь расширить ваши возможности. Помочь преодолеть страхи. Они есть у всех. Не все могут справиться с ними в одиночку. Не все даже хотят. А потом жалеют.

— И у вас есть страхи?

— Сколько угодно.

— Какие?

— Не скажу, не дождетесь. Зачем мне давать вам оружие против себя?

— Вы так говорите, будто вы мой враг.

— Разве нет? — он сухо улыбается. — Загружаю вашего жениха работой. Заставляю вас проводить с собой время. Я ваш с Эдуардом общий противник. Это еще больше вас с ним сплотит и сблизит. Валяйте, хорошенько промывайте мне косточки по вечерам, когда рассказываете Эдуарду о наших встречах.

Смущаюсь. Потому что именно это мы и делаем. Промываем косточки, смеемся над Ремезовым.

— Ну что вы, мы вовсе не…

— Не оправдывайтесь, я не вчера родился. Ругать начальника — любимая тема внутрисемейных разговоров. Вы что-то торт не едите. Хотите тирамису?

— Нет, спасибо.

— Вы понравились Валерии. Она назвала вас оригинальной.

— Мне она тоже понравилась. Родион Романович, а как вы с ней время проводите? Куда на свидания ходите?

— Все как у людей. Гуляем, ходим в кино.

— Лишь два раза в неделю встречаетесь? Это же мало.

— Нам достаточно. Мы хорошо знаем друг друга.

— Никогда нельзя узнать человека до конца… И у вас никакой романтики?

— Валерия практичная женщина и романтику на дух не переносит. Она даже цветы просит ей не дарить.

Качаю головой в сомнении. Любовью в отношениях этой парочки даже не пахнет. Или в его понятии это и есть любовь? Да кто его знает.

— Когда ваша свадьба?

— Еще не решили. Может, осенью. Или зимой. А у вас с Эдуардом?

— Мы тоже еще не решили…

Замолкаем. Ремезов пьет свой кофе, я ковыряюсь в торте. И внезапно осознаю, как близко Ремезов сидит ко мне. Ему пришлось придвинуться ко мне вплотную, потому что столик маленький, в углу. Я даже чувствую тепло от его плеча и ощущаю едва заметный запах его одеколона. А он еще как раз пошевелился, вытянул ноги и его колено коснулось моего.

Сердце вдруг забилось. Хоть я ругаю Ремезова мысленно, но понимаю — этот мужчина мне нравится. Он необычный. С безуминкой, как я люблю. С ним интересно.

Я не отрываю взгляда от его жилистого запястья, поросшего темными волосками, и от длинных пальцев, которые небрежно сжимают ручку чашки. На его руке отсвет свечи, запонки ярко поблескивают. Поднимаю глаза; от свечи тени на его лице резкие, лицо выглядит очень по-мужски привлекательным, загадочным. И непонятно, о чем он думает. На меня не смотрит, а хочется, чтобы смотрел.

Опасное направление мыслей!

— Мне пора домой, — говорю резко. — Спасибо за кофе.

— Итак, до субботы? Придумайте что-нибудь позабористее, чтобы я страдал. Отомстите мне хорошенько. Может, тогда вы смягчитесь, — улыбается он, белые зубы блестят ярко на фоне его черной бородки.

— Я вовсе не мстительная. И я уже придумала приключение.

— С каким оно будет уклоном?

— С романтичным. Потом вы сможете повторить его с Валерией. Уверена, ей понравится. Оно будет не только развлекательное, но и познавательное.

— Заинтриговали, Татьяна. Жду субботы с нетерпением. Какая форма одежды?

— Любая. Главное — удобная обувь.

— Ну, шпильки я не ношу, так что с этим проблем не будет.

Утром ни свет ни заря меня будит звонок Эдика.

— Танюша! Любимая! Спасибо тебе огромное! — вопит он в трубку. Его голос светлый и радостный, как майский день.

— За что спасибо? — с трудом подавляю зевок. Смотрю на часы — пол-девятого — и чувствую укол стыда.

Это для меня, беззаботной стрекозы, рань несусветная, а Эдик и его коллеги уже трудолюбиво копошатся в своих муравейниках-офисах.

— Ремезов отправляет меня в командировку в Петербург. На престижные курсы! На десять дней! — докладывает Эдик.