Правда, я бывал также свидетелем того, как некоторые женщины пугались при виде сложенного костра и, может быть, охотно отказались бы от своего намерения. Но часто это бывает уже поздно. Эти дьяволы-брахманы возбуждают их, даже толкают их в огонь. Я присутствовал при том, как молодую женщину, отпрянувшую в пяти-шести шагах от костра, загоняли туда. Другой раз я видел, как женщина забеспокоилась, когда огонь вокруг нее стал разгораться и охватывать ее платье, но палачи своими кочергами несколько раз оттолкнули ее обратно.
Я встречался с одной женщиной, еще не утратившей красоты, которой удалось спастись от них, бросившись под защиту метельщиков улиц, которые собираются в подобных случаях в большом числе, если узнают, что предстоит сожжение молодой и красивой женщины, не имеющей знатных родственников, и что ее будут сопровождать лишь немногое знакомые. Но эти женщины, которых покидает смелость при виде костра и которые спасаются таким образом, не могут рассчитывать на то, что они будут приняты обратно в среду индусов и будут жить с ними. Индусы считают их бесчестными после такого поступка, такого оскорбления религии. Обыкновенно такие женщины обречены стать жертвой этих людей; ими в Индии все гнушаются, и им уже нечего терять. Ни один могол не осмелится содействовать спасению женщины, обреченной на сожжение, и не рискнет предоставить ей убежище из опасения навлечь на себя какую-нибудь беду. Только португальцы в морских портах, где на их стороне перевес силы, несколько раз спасали таких женщин. Я неоднократно испытывал такое негодование против этих проклятых брахманов, что охотно задушил бы их, если бы только у меня хватило смелости.
Припоминаю, как при мне в Лахоре сожгли очень красивую и совсем молодую женщину, которой, я полагаю, вряд ли было более двенадцати лет. Бедная маленькая женщина была ни жива ни мертва, когда приблизилась к костру. Она дрожала и горько плакала. Но три или четыре брахмана и какая-то старуха, которая держала ее под руку, подталкивали ее вперед, усадили ее на костер, связали ей руки и ноги, чтобы она не могла убежать и не шевелилась, зажгли огонь со всех сторон и в таком положении сожгли ее живьем.
Мне трудно было подавить чувство злобы, но я должен был удовольствоваться ненавистью к этой религии и только мог повторить про себя слова поэта об Ифигении, принесенной в жертву Диане ее собственным отцом Агамемноном, одним из главных вождей греков, сделавшим это в их интересах.
Но я еще не перечислил всего варварства и всех жестокостей брахманов. В некоторых частях Индии, вместо того чтобы сжигать женщин, которые отказались пережить своих супругов, брахманы зарывают их по горло живыми в землю, потом двое или трое внезапно набрасываются на них, свертывают им шею, окончательно душат их, набрасывают сверху землю из принесенных с собой корзин и утаптывают ее.
Большинство индусов сжигает своих покойников, но некоторые только слегка обжаривают трупы соломой на берегу реки и затем бросают их в воду с высокого и крутого берега. Я несколько раз присутствовал при таком зрелище на берегу Ганга и видел, как стаи ворон летали вокруг трупа, ибо трупы в такой же мере становятся добычей этих птиц, как и добычей рыб и крокодилов. Но этот способ хоронить мне больше нравится.
Некоторые индусы, когда они видят, что больной находится уже при последнем издыхании, приносят его на берег реки. Я несколько раз присутствовал и при таком варварском способе похорон. Сначала они заставляют больного опустить ноги в воду и потом постепенно погружают его до шеи, а когда они предполагают, что он сейчас испустит дух, они сразу погружают все тело в реку и оставляют его там, причем сильно хлопают в ладоши и громко кричат. Делается это, как они говорят, для того чтобы душа при выходе из тела была омыта от всякой скверны, приставшей к ней при жизни. Так рассуждают не только люди низкого звания, — мне серьезно доказывали то же самое люди, пользовавшиеся репутацией больших ученых.
Из бесконечного множества всякого рода факиров или дервишей, святых людей или индусских ханжей, многие живут в своего рода монастырях, находящихся под управлением настоятелей. Там они дают нечто вроде обета целомудрия, бедности, покорности. Жизнь, которую ведут эти люди, так странна, что я сомневаюсь, поверите ли Вы моему описанию. Их обычно называют йогами, что означает соединившиеся с богом. Их можно видеть в большом количестве днем и ночью сидящими или лежащими на пепле, притом совершенно обнаженными. Часто они располагаются под большими деревьями у талабов, т.е. водоемов для орошения, или на галереях, расположенных вокруг деур, т.е. языческих храмов. У некоторых волосы свисают ниже колен, причем они спутаны и всклокочены так, что напоминают шерсть наших пуделей или еще больше волосы у людей, страдающих польской болезнью, которую называют колтуном. Я видел и таких йогов, которые держали одну, а некоторые и обе руки все время вытянутыми вверх над головой; ногти на руках у них были скрючены и длиннее половины моего мизинца, которым я их измерял. Руки у них были так тонки, как бывают у людей, умирающих от истощения, потому что в такой напряженной и неестественной позе они не получают достаточно пищи. Они не могут даже наклониться, для того чтобы взять пищу или питье, потому что сухожилия у них стянуты и суставы засохли и онемели. Им прислуживают молодые послушники, которые относятся к ним с чрезвычайным почтением, как к святым людям. Никакая мегера не может показаться в аду страшнее, чем эти люди, застывшие в позе, которую я уже изобразил: совершенно голые, с черной кожей, с длинными волосами, тонкими-претонкими руками и длинными скрюченными ногтями.
Мне часто приходилось встречать в сельских местностях, преимущественно на территории какого-нибудь раджи, толпы таких голых факиров отвратительного вида. У некоторых руки были подняты именно так, как я сейчас описал, у других ужасные волосы либо свисали распущенными, либо были связаны и обмотаны вокруг головы. Некоторые держали в руках дубинку, совсем как Геркулес. У некоторых на плечи была наброшена сушеная необработанная тигровая шкура. Я видел, как они, совершенно голые, бесстыдно шествовали по большому городу, и удивлялся, когда мужчины, женщины и девушки равнодушно глядели на них и выражали не больше волнения, чем вызывают у нас отшельники, идущие по улице. Женщины весьма благочестиво подавали им милостыню, несомненно, полагая, что это люди святые, более мудрые и порядочные, чем остальные мужчины.
В Дели я в течение довольно продолжительного времени встречал известного факира по имени Сармет, который разгуливал по улицам совершенно голым. Несмотря на все обещания и угрозы Аурангзеба, он предпочел, чтобы ему отрубили голову, но ни за что не пожелал согласиться надеть какую-нибудь одежду.
Некоторые из этих факиров предпринимают паломничества в отдаленные места и идут не только совершенно голыми, но еще несут на себе тяжелые железные вериги, вроде цепей, которыми обматывают ноги у слонов. Я видел также факиров, которые, по специальному обету, стояли навытяжку по семь-восемь дней, не присаживаясь, не ложась и только ночью на несколько часов прислонялись к протянутой впереди веревке; ноги у них за это время распухали, так что по толщине не уступали бедрам. Другие целыми часами неподвижно стояли на руках вниз головой и вверх ногами. Я мог бы перечислить еще целый ряд разнообразных поз. Некоторые из них были столь мучительны, что наши фокусники не могли бы проделать то же самое. И все это делалось якобы из набожности, во имя религии, хотя, собственно говоря, в Индии нет и тени религии.
Я должен признаться, вначале все эти странные вещи очень удивляли меня, и я не знал, как к этому отнестись; иногда я склонен был считать факиров основателями или уцелевшими последователями старой школы циников, пользовавшихся такой дурной славой. Но я не находил в них ничего, кроме грубости и крайнего невежества, и они производили на меня впечатление скорее деревьев, передвигавшихся с места на место, чем разумных животных. Иногда я думал, что это — люди, доведенные до одурения религией. Но, как я уже сказал, я во всем их поведении не мог заметить даже тени настоящего благочестия. Иногда я начинал думать, что сама эта жизнь, бездельная, ленивая, независимая жизнь нищих, может заключать в себе нечто привлекательное, или что тут действует тщеславие, которое проникает повсюду и которое одинаково легко может скрываться в лохмотьях Диогена и в опрятной одежде Платона; может быть, это и была тайная сила, приводившая в действие все эти машины. Но потом, размышляя по поводу нищенской и строгой жизни, которую они ведут, я уже совсем не знал, что и думать.
