Я помню девятидневное путешествие от Пипли до Хугли, по этим островам и каналам, описание которого я не могу опустить в своем рассказе — ведь не было ни дня без какого-то чрезвычайного происшествия. Не успела моя лодка с семью гребцами выплыть из русла Пипли и продвинуться на три или четыре лье в открытое море, двигаясь вдоль побережья для того, чтобы достичь островов и каналов, как мы увидели море, кишащее рыбой вроде гигантских карпов, за которой гнались стаи дельфинов. Я приказал грести к этому месту и увидел, что большая часть этой рыбы лежала на боку как мертвая, одни рыбы слегка двигались, другие беспорядочно барахтались как в опьянении; мы без труда поймали целых двадцать четыре штуки голыми руками. Я осмотрел эту рыбу и заметил во рту каждой рыбины такой же воздушный пузырь, какой мы видим у карпов, красноватый на конце. Я сразу понял, что это тот самый пузырь, который мешает рыбе погружаться в глубину, но так и не могу до сих пор сообразить, почему он таким способом выходит изо рта у рыбы — разве что это только результат долгого и насильственного преследования дельфинами, так что им приходится затрачивать такие огромные усилия для спасения, что пузырь наполняется, становится красным и вываливается изо рта. Доброй сотне моряков я потом рассказывал эту историю, и они мне не верили; и я все-таки нашел только одного голландского морехода, который рассказал мне о том, что во время плавания в Китай на большом корабле у него был похожий случай, и что они, не мешкая, спустили маленькую лодку в море и так же голыми руками набрали огромное количество рыбы.

На другой день довольно поздно мы уже были среди этих островов и, отыскав место, где мы, как нам казалось, были недоступны для нападения тигров, устроили стоянку и разожгли костер. Я приказал приготовить на ужин пару куриц и блюдо из пойманной нами рыбы, которая оказалась превосходной. Тотчас после того, как все поужинали, я до наступления ночи велел грести дальше; из боязни заблудиться среди этих каналов в темноте мы отклонились от большого канала, найдя убежище в небольшом закоулке, где к толстой ветви дерева на изрядном расстоянии от берега в безотчетном страхе перед тиграми привязали лодку. Ночью, пока я был на часах, я стал свидетелем любопытнейшего явления природы, которое, впрочем, я сам до того дважды наблюдал в Дели. Это была лунная радуга — огромная цветная арка вокруг луны; я показал ее спутникам, особенно удивив при этом двух португальских моряков, которых я взял к себе в лодку по просьбе одного из моих друзей, — они сказали, что подобного никогда не видывали и о подобном никогда не слыхивали.

На третий день мы блуждали среди каналов, покуда, наконец, не встретили португальцев из тех, кто промышлял выпаркой соли на одном из островов; они указали нам правильное направление, на которое мы с грехом пополам и вернулись. Той ночью мы, как обычно, привязались к дереву в небольшой протоке. Мои португальцы, которые были полны впечатлений от того, что видели в прошлую ночь и зорко следили за небом, разбудили меня, чтобы я увидел другую радугу, столь же прекрасную, что и вчерашняя. Не подумайте, однако, что я принял за радугу гало: гало я ведь хорошо знал — редко когда в сезон дождей нет этого явления — ореола вокруг луны — хотя бы раз в месяц в Дели, хотя это бывает, когда луна довольно высоко над горизонтом, ибо замечено, что это абсолютно необходимое условие. Я наблюдал гало по три-четыре ночи подряд, причем иногда они были двойными. Что же до лунной радуги, то она наблюдалась не вокруг луны, а с противоположной стороны, точно так же, как солнечная радуга. Во всех случаях, которые я наблюдал, луна была на западе, а радуга — на востоке, а луна была близка к полнолунию — это, я полагаю, ибо в другое время света было бы недостаточно, чтобы сформировалась радуга; наконец, эта радуга не была столь белой, как гало — у радуги ощущалось даже некоторая цветовая гамма. Таким образом, вы можете убедиться в том, что мне повезло гораздо больше, чем древним, которые, по свидетельству Аристотеля, ничего подобного не наблюдали.

Вечером четвертого дня мы отошли, как обычно, от главного протока в безопасное место, и пережили самую необычайную ночь. Дыхания ветра не чувствовалось, и воздух стал настолько горячим и удушающим, что мы едва могли дышать. Кустарник вокруг нас был настолько наполнен светящимися насекомыми — светлячками, что, казалось, подожжены были сами кусты, и время от времени пламя поднималось то с той, то с другой стороны, пламя пугало наших мореходов, которые считали это проделками чертей. Два из этих огней были особенно замечательны. Первый был большим огненным шаром, который продолжал гореть дольше, чем время, за которое можно было прочесть один раз «Отче наш»; второе, длившееся больше четверти часа, походило на охваченное пламенем дерево.

Ночь пятого дня была и ужасна, и вместе с тем опасна. Возник настолько сильный шторм, что хотя мы были, как нам казалось, превосходно защищены деревьями, и наша лодка была тщательно закреплена, ветер не переставал рвать канат, и мы могли быть выброшены в главную протоку, где неизбежно погибли бы, если бы я и мои два португальца не схватились бы инстинктивно за ветви деревьев и не держались бы за них около двух часов, пока гроза бушевала. На моих индийских лодочников надежда была плоха — страх парализовал их до полной неспособности хоть чем-то нам помочь. Но что было наиболее неприятно и удивительно, так это то, что дождь низвергался на нас сплошным потоком, и молнии, и удары грома были столь ужасающи и близки от нас, что, казалось, вот-вот нас настигнут.

Все же остаток путешествия вплоть до девятого дня, когда я прибыл в Хугли, оказался наиболее приятным: я не видывал столь чудесной страны. Однако мой дорожный сундук и все вещи в нем вымокли, куры сдохли, рыба протухла, а все сухари раскисли от воды.

Не знаю, устроит ли мое решение этого пятого вопроса; но я добросовестно передам Вам то, чему сам дважды был свидетелем в связи с разливами, и отмечу то, что в этом наиболее любопытного, и, наконец, отметив в Индии вещи, давшие мне большие преимущества перед тем великим человеком, который писал столь изобретательно и со знанием дела на эту интересную тему, хотя он рассматривал Египет только из своего кабинета.

Я уже упомянул о том, что в то время как два эфиопских посла были в Дели, мой чрезвычайно любознательный ага, Данешменд-хан, часто приглашал их к себе и в моем присутствии расспрашивал их о государстве и правительстве; при этом однажды мы сами заговорили об истоке Нила, который у них называется Аббабиль, о котором они говорили, что это настолько известно, что в этом никто и не сомневается, и это даже видел один из послов и один могол, который вернулся в Индостан вместе с этим послом из Эфиопии. Они сказали нам, что источник реки Нил находится в стране Агуа; что он изливается из земли в виде двух больших бурлящих источников, близких друг к другу, которые образуют небольшое озеро около тридцати или сорока шагов в длину, и что вытекает из этого озера уже река, с каждым шагом становящаяся все более полноводным потоком. Они добавили, что при поворотах река образует огромный полуостров, и после падения с множества острых скал река впадает в большое озеро в стране Дамбиа в четырех или пяти днях езды от истока и почти в трех днях езды от города Гондэра — столицы Эфиопии. После пересечения этого озера течение отягощается стоком всех вод, впадающих в озеро, проходит Сеннар — столицу царства фунгов или берберийцев, данников царя Эфиопии, чтобы излиться затем через бурные пороги на равнины Мисра, т.е. Египта.

После того, как мы выяснили эти особенности истоков и течения Нила, я, для того чтобы лучше судить о месте, где мог бы располагаться исток Нила, спросил, в какой части Африки относительно к Баб-эль-Мандебу расположена Дамбия. Однако они ничего не могли мне сказать, кроме того, что она находится западнее. В особенности то, что магометанский посол, который должен был лучше знать и разбираться в этих странах света, чем христиане — ведь магометане, как меня доподлинно уверяли, обязаны, творя молитву, обращаться лицом к Мекке — меня несказанно удивило: ведь согласно тому, что мне говорили, исток Нила должен был бы быть по ту сторону от экватора, тогда как все наши карты, начиная с Птолемея, помещают его по эту сторону.