Формально вся эта инвектива направлена против буржуазных ученых. Но в действительности имелись в виду прежде всего советские ученые, выступавшие с критикой утвердившихся в нашей науке догм. Ведь именно они отрицали принадлежность обществ Древнего Востока к рабовладельческой формации, а некоторые из них шли дальше и ставили под сомнение или даже отрицали существование феодализма в Азии и Африке. Именно их фактически и обвиняли в стремлении «опрокинуть все стройное здание материалистического толкования истории», именно их выступления приравнивались к «усиленным нападкам наших идеологических противников».

И чтобы создать впечатление, что речь идет вовсе не об отстаивании догм, а о защите научной истины против людей, не знающих истории и повторяющих буржуазные мифы, Г. Ф. Ким ссылается на целый ряд крупных ученых, выступивших в защиту официальной точки зрения. Из числа востоковедов к ним принадлежали академики Николай Иосифович Конрад (1891-1970), Михаил Александрович Коростовцев (1900-1980), доктора исторических наук Игорь Михайлович Дьяконов (1915-1999), Григорий Федорович Ильин (1914-1985), Илья Яковлевич Златкин (1898-1990), Афанасий Гаврилович Крымов (1905-1988).

Особенно усердно, и во время дискуссии и после ее прекращения, отстаивал официальную точку зрения И. М. Дьяконов. Вышедший в 1983 г. под его редакцией первый том «Истории Древнего Востока» был демонстративно, в пику всем противникам ортодоксального взгляда, назван: «Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Часть первая. Месопотамия» (М., 1983). «В странах древневосточных и странах греко-римского мира, — утверждалось во введении к нему, — существовала одна и та же формация, а также одни и те же фазы развития общества. Но эти фазы развития рабовладельческой формации те и другие страны проходили в разное время. Древневосточные классовые общества и цивилизации возникли из недр доклассового общества много раньше античных, на значительно более низком уровне развития производительных сил, и развивались они по сравнению с античными обществами и цивилизациями гораздо более медленными темпами. Именно в различии исходных уровней и темпах развития заключается объяснение того, что Греция и Рим дали образцы завершенности социальных процессов в эпоху древности. Но это вовсе не свидетельство того, что античный мир и древневосточный мир относились к разным формациям, а Восток и Запад качественно противостоят друг другу»[37].

Правда, уже во время перестройки И. М. Дьяконов в книге «Пути истории. От древнейшего человека до наших дней» (М., 1994) объявил, что «марксистская теория исторического процесса, отражавшая реалии XIX в., безнадежно устарела — и не только из-за теоретической слабости коммунистической посылки, но и вследствие других, как теоретических, так и чисто прагматических неточностей и ошибок»[38]. Один из главных доводов: марксизм, например, категорически настаивал на том, что древневосточное общество было рабовладельческим. Но, как пишет И. М. Дьяконов, советским историкам Древнего мира уже со времен второй дискуссии об азиатском способе производства 60-х годов стало ясно, что древнее общество рабовладельческим не было[39].

Хотя я еще в середине 50-х годов пришел к выводу, что на Древнем Востоке существовала не рабовладельческая, а качественно иная общественно-экономическая формация, понимание сути бытовавшего там способа производства далось мне с огромным трудом. Первоначально я пришел к выводу, что базисом древневосточного общества было неразрывное единство неразвитых рабовладельческих и неразвитых же феодальных отношений. В последующем, увлекшись материалами об одном относительно редком варианте «азиатского» способа производства, я снова не нашел верного решения[40].

Как выяснилось впоследствии, почти во всех вполне сформировавшихся классовых обществах «азиатский» способ производства чаще всего сосуществовал и переплетался с другими антагонистическими способами производства, причем качественно иными, чем рабовладение, феодализм и тем более капитализм. Различные проявления этих способов производства описывались историками, но сами они ими не замечались, не осмысливались и не получали особых названий. К этому следует добавить, что данные о социально-экономических отношениях в обществах Древнего Востока были крайне скудны, отрывочны и поэтому допускали самую различную интерпретацию.

Нужно было найти более полные и надежные материалы. И они нашлись. В XIX и даже XX вв. существовало немало предклассовых, т.е. переходных от первобытных к цивилизованным, обществ, в которых шел процесс становления «азиатских» социально-экономических отношений, причем эти формирующиеся отношения были практически единственными классовыми в них. И некоторые из этих обществ были детально изучены этнографами. Исследователям при этом не нужно было по отдельным фрагментам восстанавливать картину «азиатских» социально-экономических отношений, они непосредственно наблюдали целостную систему их в действии.

Знакомство с трудами этих исследователей неизбежно вело к выводу, что представление об обществах Востока, которое сложилось у К. Маркса и Ф. Энгельса на основе знакомства с трудами Ф. Бернье, А. Доу, Дж.Гранта, братьев Паттонов, Р. Джонса и др., и получило достаточно четкое выражение в упоминавшейся выше работе Л. И. Мадьяра, в чисто фактологическом плане является в общем и целом верным. Но оно нуждается в существенной теоретической разработке. Прежде всего необходимо новое теоретическое осмысление понятия частной собственности, а тем самым и собственности вообще.

Бытующие в английском и французском языках слова «property» и «propriete», которые сейчас переводятся на русский язык как собственность, в действительности еще три века тому назад обозначали не собственность вообще, а лишь частную собственность. Поэтому А. Фергюсон, когда он столкнулся с отсутствием у индейцев Америки частной собственности на землю, вынужден был писать об отсутствии у них собственности на землю вообще. И кстати сказать, когда Пьер Жозеф Прудон (1809-1865) в книге «Что такое собственность?» утверждал, что «собственность есть кража!», то по существу имел в виду не собственность вообще, а только частную собственность[41]. А суть этой собственности заключается в безвозмездном присвоении продукта, созданного чужим трудом.

Обращаясь к отношениям собственности, прежде всего следует подчеркнуть, что существует два вида таких отношений. Первый их вид, который бросается в глаза и широко известен, — это волевые отношения собственности. В классовом обществе, где существует государство, они приобретают облик правовых, юридических отношений. Эти связи чаще всего именуются имущественными отношениями. Второй вид отношений собственности — экономические отношения собственности. Эти отношения — не волевые, а объективно-реальные. Они существуют только в отношениях распределения и обмена.

Собственность — не вещь и не отношение человека к вещи, взятое само по себе. Собственность есть отношение между людьми, но такое, которое проявляется в их отношении к вещам. Или — иначе — собственность есть отношение людей к вещам, но такое, в котором проявляются их отношения друг к другу.

Собственность — такое отношение людей по поводу вещей, которое наделяет и людей, и вещи особыми социальными качествами: делает людей собственниками, а вещи — их собственностью. Каждая вещь в человеческом обществе всегда обладает таким социальным качеством. Она всегда не только потребительная ценность, но обязательно одновременно и чья-то собственность (индивида, группы индивидов или даже общества в целом).