Когда крики и весь этот содом на время прекратились, я подошел к ним и, обратившись к женщине, тихо сказал ей, что пришел сюда по желанию Данешменд-хана, что он назначил пенсию в два экю в месяц каждому из ее обоих сыновей, но при условии, чтобы она отказалась от самосожжения и могла заняться уходом за ними и их воспитанием. Я сказал также, что на худой конец мы имеем возможность не допустить ее самосожжения, если она будет упорствовать, и можем наказать тех, кто поощряет ее и толкает на такой бессмысленный шаг, особенно когда все родные недовольны этим решением. Она не будет считаться совершившей бесстыдное деяние, как бездетные вдовы, у которых не хватает смелости сжечь себя после смерти супруга. Я несколько раз повторил эти доводы, но не получил никакого ответа. Наконец, высокомерно взглянув на меня, она сказала: «Хорошо, если мне не дают сжечь себя, то я разобью себе голову о стену». «Какой дьявольский дух вселился в тебя!» — сказал я про себя. «Пускай так, — ответил я с нескрываемым раздражением, — но сначала возьми своих детей, несчастная, задуши и сожги их вместе с собой; в противном случае им придется умереть с голоду, потому что я сейчас же вернусь к Данешменд-хану и скажу, чтобы он отменил пенсию». Эти слова, произнесенные громко и самым угрожающим тоном, на какой я был только способен, произвели желательное впечатление на женщину и всех присутствующих. Не произнося ни слова, она вдруг опустила голову на колени, и большая часть старух и брахманов юркнула в ворота и покинула помещение. Тогда родственники, пришедшие со мной, вступили с ней в переговоры. Я решил, что мое дело сделано, сел на лошадь и вернулся к себе домой, будучи убежден, что родственники сделают остальное. Вечером, когда я направился к Данешменд-хану, чтобы доложить ему, что я сделал, я встретил ее родственников, которые поблагодарили меня и сказали, что тело сожжено и что они наконец уговорили вдову не налагать на себя рук.

Что касается женщин, которые действительно сжигали себя, то я столько раз присутствовал при этом отвратительном зрелище, что уже почти не могу выносить его, мне страшно даже о нем подумать. Но все-таки я попытаюсь рассказать о некоторых случаях, только не уверен, что мне удастся дать Вам надлежащее представление о твердости духа и решимости, с которыми эти маленькие женщины решаются на такую ужасную трагедию. Этого нельзя себе представить, пока не увидишь собственными глазами.

Однажды, когда я проезжал из Ахмадабада в Агру через владения тамошних раджей и караван остановился в небольшом местечке под тенью дерева, чтобы выждать до вечера, пока не спадет жара и можно будет двинуться дальше, нам сообщили, что какая-то вдова собирается как раз сейчас сжечь себя вместе с телом своего мужа. Я немедленно поспешил туда, и, когда подошел к самому краю большого, почти высохшего бассейна, где должно было совершиться это действие, я увидел на дне его глубокую яму, заполненную дровами. На них лежало тело умершего мужчины, и там же сидела женщина, которая издали показалась мне довольно красивой. Четверо или пятеро брахманов зажигали огонь со всех сторон, пять женщин среднего возраста, довольно хорошо одетых, держали друг друга за руки, пели и танцевали вокруг ямы. Тут же присутствовало много зрителей обоего пола.

Костер, который был облит большим количеством масла, вскоре запылал, и я увидел, как огонь стал лизать одежду женщины, тоже пропитанную пахучим маслом, смешанным с порошком сандалового дерева и шафраном. Но я не мог заметить ни малейшего следа страдания или хотя бы тревоги у этой женщины. Мне сказали, что она настойчиво произносила слова «пять» и «два», что означало, что она уже в пятый раз сжигается с тем же супругом и нужно еще только две подобных жертвы, для того чтобы она согласно учению о переселении душ достигла совершенства. Можно было думать, что на нее в момент смерти снизошло какое-то воспоминание или пророческий дух. Но это было только началом адской трагедии. Я полагал, что пение и танцы пяти женщин были простой, ничего не значащей церемонией, и весьма удивился, увидев, что, когда пламя зажгло платье одной из женщин, она тотчас же бросилась в костер. Этому примеру последовала другая женщина, когда пламя охватило ее. Мое удивление еще усилилось, когда три оставшиеся женщины взялись за руки и продолжали танцевать с полным спокойствием, а потом они тоже, одна за другой, бросились в огонь.

Меня раздражало, что я не мог понять, что это значит. Но вскоре мне объяснили, что эти пять женщин были рабынями и, видя глубокое горе своей хозяйки по поводу болезни супруга, которому она обещала, что не переживет его, а сожжет себя, они прониклись к ней таким сочувствием, такой нежностью, что дали слово последовать ее решению и сжечь себя вместе с ней.

Многие из тех, кого я расспрашивал о самосожжении женщин, хотели меня убедить, что это делается исключительно из-за привязанности к мужьям. Но вскоре я пришел к убеждению, что это — результат давних и глубоко укоренившихся предрассудков. Матери, смолоду приученные к этому суеверию как к чему-то весьма добродетельному, похвальному и неизбежному для женщины, дорожащей своей честью, внушают то же самое своим дочерям еще в самом нежном возрасте, хотя по существу это есть хитрая затея мужчин, придуманная с целью держать своих жен в более строгом повиновении, заставить их быть особенно внимательными во время болезни и отбить у них охоту отравлять своих мужей.

Но обратимся к другой трагедии, при которой, правда, я сам не присутствовал; но я отдаю ей предпочтение по сравнению с теми случаями, очевидцем которых я был, потому что она весьма своеобразна. Я видел так много вещей, которые считал бы невероятными, что ни Вы, ни я не должны относиться с недоверием к этому рассказу только потому, что он несколько необычен по своему содержанию. Эта история в Индии пользуется такой известностью, что никто не сомневается, что так именно и было. Возможно, что она дошла уже и до вас в Европе.

У одной женщины была любовная интрига с молодым магометанином; он был ее соседом, по профессии портным, и играл на тамбурине. Она отравила своего мужа, надеясь, что молодой человек женится на ней. Сделав это, она поспешила к своему любовнику и рассказала о содеянном. Она настаивала, что им обоим необходимо немедленно бежать, как это первоначально предполагалось, иначе приличие обязывает ее сжечь себя. Молодой человек, который побоялся впутаться в скверную историю, решительно отказался. Тогда женщина, не обнаруживая ни малейшего волнения или изумления, немедленно отправилась к своим родственникам, сообщила им о внезапной смерти мужа, торжественно заявила им, что не желает пережить его, а хочет сжечь себя вместе с ним. Обрадованные таким великодушным намерением и великой честью, которую она тем самым оказывала всему семейству, ее родственники немедленно приготовили яму, наложили туда дров, положили тело на костер и зажгли огонь. Когда эти приготовления были закончены, женщина стала обходить родственников, стоявших вокруг ямы, обнимала их и прощалась с ними. Среди них стоял также и портной, приглашенный вместе с другими музыкантами играть на тамбурине, как этого требует обычай страны. Приблизившись к молодому человеку, эта фурия в образе женщины сделала вид, что хочет попрощаться с ним, как с другими, но вместо того, чтобы нежно обнять его, она схватила его крепко за шиворот, притащила к краю ямы и, бросившись туда вниз головой, увлекла его за собой в пламя, откуда они быстро отправились на тот свет.

Когда я уезжал из Сурата в Персию, я был свидетелем самосожжения другой вдовы. При этом присутствовало несколько англичан, датчан и господин Шарден[130] из Парижа. Вдова была средних лет и недурна собой. Я не берусь дать Вам полного представления о том зверином бесстрашии и дикой радости, о полном отсутствии волнения, с которым она расхаживала, подвергалась омовению, разговаривала по очереди то с тем, то с другим; я не берусь описать ее уверенный или, правильнее сказать, совершенно ничего не выражающий взор, который она устремляла на нас и на маленькую кабинку, сложенную из сухой толстой просяной соломы с примесью мелких дров. Она вошла в эту кабинку, уселась на погребальном костре, положила голову умершего мужа себе на колени, взяла факел и собственными руками зажгла огонь изнутри, в то время как брахманы, вооруженные большими кочергами, чтобы мешать дрова (я уж не помню, сколько их было), зажигали костер снаружи со всех сторон. Право, я не в состоянии изобразить всю эту сцену. Мне трудно даже убедить себя в том, что я видел это ужасное зрелище, хотя с тех пор прошло всего несколько дней.