Апофеозом трудностей было карабкание по веревочной лестнице, что я проделал, держа шерстинку в зубах и отклонив голову насколько было возможно в сторону, чтобы кристаллическая веточка ни в коем случае не задела за ступеньки лестницы или за мою грудь. Во время этих упражнений жонглера или эквилибриста, похожих на корчи безумца, моя жена мне светила, помогала, ставила мои ноги, подталкивала, тащила. Ей одной пришлось поднять лестницу, свернуть ее и нести…
Выйдя без катастрофы наверх, мы с тысячей предосторожностей подвесили драгоценный образец к ветке дерева, и я мог расправиться и отдохнуть. Затем нужно было идти лесом, избегая путаницы ветвей, чтобы добраться до машины, оставленной на очень плохой дороге.
Жена села за руль и повела машину очень медленно, очень осторожно, стараясь избегать толчков, а я прилагал все усилия, чтобы умерить качание моего сокровища.
В тот день я дал себе слово не пускаться больше в такие авантюры. Такие клятвы я давал много раз! Но за трудами следовало вознаграждение, и мы принимались за то же, как только проклятый и драгоценный образец благополучно занимал свое место в витрине, где на время затмевал другие сокровища, потому что, само собой разумеется, несмотря на клятвы и решения, такая же точно процедура повторялась опять и опять.
В другой раз это была тонкая изящная арабеска из кальцита, похожая на филигранную стеклянную безделушку. Я ее держал в зубах, а губы служили амортизатором. Я не курю и поэтому не имею привычки держать что-нибудь в зубах, и эта хрупкая и в то же время тяжелая «трубка» совершенно меня измучила. «Но почему этот чудак не держал ее в пальцах?»— спросите вы себя. Правда, это было бы возможно, если бы я в одной руке не держал фонарь, а в другой — еще один сталактит, такой прекрасный, что невозможно было удержаться и не захватить его по дороге!
Как только начинаешь рассказывать об этих переносах среди бездны трудностей и в самых неудобных положениях, тотчас волной нахлынут воспоминания. Как забыть среди массы других случай, когда мы с женой поспорили, кто из нас вынесет целым особенно хрупкий образец. Мы действительно нуждались в стимуле, потому что извлечь из глубины грота Сигалер для нее очаровательный японский садик, а для меня элегантный сталактит, усеянный безупречными иголочками кальцита, оказалось кошмарным предприятием. Матч среди хаоса, загромождающего пещеру, иногда в воде и на скользких склонах длился долго и был поистине мучительным и в то же время интересным. Но вот уже начало казаться, что нашим терзаниям наступает конец — слабый свет впереди возвещал об окончании пещеры. Мы удвоили бдительность, ловкость и осторожность. По-видимому, наши усилия увенчаются успехом и вечером мы поместим нашу добычу в надежное место, то есть в витрину со сталактитами! Еще несколько шагов в горизонтальном коридоре, совершенно свободном от препятствий и выходившем прямо на дневной свет, — и дело будет доведено до конца.
Задыхаясь, мы вышли ах aequo (с равным триумфом) под портик, где яркий свет позволял рассмотреть великолепие наших сокровищ. В этот момент моя спутница споткнулась, упала, растянувшись во весь рост, и выпустила из руки свою ношу, разлетевшуюся, конечно, вдребезги. Инстинктивно она обернулась в мою сторону, чтобы видеть мое торжество. Увы, охваченный неудержимым хохотом, я затрясся, и сотрясение сорвало головку моему чудесному сталактиту, он тоже полетел на пол, разбившись на мелкие части. В руке у меня остался только коротенький огарок, такой ничтожный, что я его немедленно отправил за уничтоженными сокровищами.
Когда характер образцов позволял, мы их клали в наполненные ватой коробки и прятали в рюкзаки. Тогда, конечно, переноска была легче, хотя и в этом случае приходилось избегать ударов и толчков. Но волнение еще ждало впереди и откладывалось до момента, когда вечером коробки вскрывались и обнаруживали иногда чудесную, полную сохранность музейных экспонатов, а иногда полное и непоправимое разрушение. Все способы упаковки, все материалы испробовались один за другим.
Однажды мы с моим другом Жерменом Татте и помощником Марселем Пон шли по нижнему этажу пропасти Эспаррос в поисках сталактитов.
Татте увидел прекрасные лимонно-желтые прозрачные кристаллы, поразительно напоминающие песчаные розы пустынь[57]. Они прикреплялись к каменному полу коротенькой ножкой, которую мой друг отбивал легким ударом молотка. Помимо страсти к подземной фотографии, Гатте питал также страсть к редким конкрециям. Как очень методичный человек, он всегда берет с собой две сумки: одну с аппаратом, а другую с набором крохотных стальных резцов, жестяных банок и металлических футляров для упаковки кристаллографических сборов. В этой второй, так сказать, сталактитовой сумке находятся также пакеты ваты и бинты. Они, конечно, могут послужить и в случае ранения, но Гатте берет их совсем не с этой целью, а для того, чтобы упаковывать и укладывать слишком хрупкие образцы, таким способом прибывающие до места назначения в сохранности. Лежа или стоя на коленях, коллекционер тщательно завертывает свою добычу, укладывает в коробки, застегивает сумку, поднимается и отправляется дальше на поиски других кристаллов или за другими интересными объектами.
Пон, бесцельно плетущийся за нами следом, наклонился в том месте, где Гатте только что собирал кристаллы (наверное, чтобы посмотреть, не забыл ли он какой-нибудь из них), и вдруг сразу поднялся, размахивая каким-то поднятым с полу, предметом: «Смотрите, перо летучей мыши!» Мы подошли, недоверчиво и насмешливо улыбаясь, но он с торжеством поднес нам под нос крохотное шелковистое перышко, держа его в своих толстых пальцах. Тут мы разразились таким хохотом, какого, наверное, никогда не слышали своды этой пещеры. Пон, обиженный и смущенный, уверял: «Я вас не обманываю, я на самом деле поднял его с земли», — всеми силами стараясь нас убедить в реальности факта.
Наконец, мы успокоились и пытались ему внушить некоторые основные представления о классификации летучих мышей и доказать, что летучая мышь из басни бесстыдно лгала ласке[58], чтобы выдать себя за птицу. Но все это нисколько не объясняло удивительного факта присутствия на глубине огромной пещеры птичьего пера, которое я тщетно пытался определить. Последнее слово оказалось за Жерменом, разгадавшим загадку. Всегда стараясь упаковывать как можно мягче ломкие сталактиты, он в тот день взял для этой цели пух, и благодаря этому новшеству Пон поднял с пола пещеры «перо летучей мыши».
Мало-помалу моя коллекция обогащалась избранными образцами и начала в определенных кругах приобретать некоторую известность. Однажды, в 1936 г. меня посетил инспектор Железнодорожной компании Париж — Орлеан, которому была поручена организация спелеологической выставки. Эта выставка, имевшая целью ознакомление с гротами Пиренеев и Перигора, обслуживавшихся Компанией, должна была открыться в Париже в большом зале Орсейского вокзала.
Восхищенный богатством моей коллекции, инспектор стал убеждать меня выставить самые лучшие образцы. Но одна мысль о перевозке заставила меня с содроганием отклонить предложение. В конце концов, уступив настойчивым уговорам посетителя, я согласился, но при условии, что привезу в Париж не самые лучшие, то есть самые хрупкие образцы, а наоборот, те, которые могут выдержать дорогу, хотя, конечно, тоже очень ломкие. Было условлено, что в мое распоряжение будет предоставлено купе первого класса, и в назначенный день я осторожно поставил два чемодана на мягкий диван скорого поезда Люшон — Париж. Рядом с чемоданами устроился и сам; это было единственный раз в жизни, что я путешествовал в купе люкс, предоставленном в мое единоличное пользование.
По прибытии поезда в Париж носильщики, привлеченные надписью «забронировано», осадили мое купе, и мне пришлось чуть не драться, чтобы сохранить драгоценный багаж.
Когда поток пассажиров схлынул, я сошел, неся чемоданы на вытянутых вперед руках, и пошел размеренным шагом. Это было необходимо, чтобы не перебить образцы, несмотря на тщательную упаковку. Конечно, никто не мог подозревать о характере моей ноши, и пассажиры, задержавшиеся на платформе и в зале вокзала, наверное, задавали себе вопрос: «Что это за оригинал? Что у него такое в чемоданах, почему он так торжественно выступает и зачем несет их на вытянутых руках, как священные реликвии?»
