Вода, выходившая из-под свода, доходила до плечей, — опасность такого рискованного предприятия в одиночку была очевидной: потолок мог бы касаться воды на всем течении потока, можно было наткнуться на замыкающую ложе потока каменную стену, попасть в карман отравленного воздуха, упасть в пропасть или безнадежно завязнуть в грудах ветвей, нанесенных водой.

Но с другой стороны, возможность открытия обширной пещеры и остатков, датируемых ледниковой эпохой, когда грот не был заполнен водой, подстрекала сделать попытку.

Зажженная свеча поставлена на каменный выступ, глубоким вздохом легкие наполняются для двухминутного погружения (привычное дело!), и с одной рукой протянутой вперед, а другой касающейся потолка вступаю под свод. С чрезвычайной тщательностью ощупываю потолок — пальцы мне заменяют глаза.

Нужно было не только идти под водой вперед, но и думать о возвращении. Я заторопился насколько возможно продвинуться дальше, как вдруг моя голова вынырнула из воды, и стало можно дышать. Где я находился? Я не знал: мрак был полный, и рассмотреть что-нибудь не было возможности. Сам того не зная, я прошел подо всем сводом, образующим сифон. Но нужно было немедленно вернуться, — в таких случаях самое опасное потерять ориентировку. На следующий день я опять был у входа в сифон, запасшись спичками, свечами, а также резиновым купальным колпачком. Этот простой водонепроницаемый колпачок даст возможность зажигать свет после каждого ныряния или падения в воду.

Повторив вчерашний эффектный прием, я оказался по ту сторону сифона по подбородок в воде, помахивая над головой колпачком, чтобы стряхнуть с него воду, прежде чем зажечь свечу, что я проделал осторожно, сдерживая нетерпение.

Хотя пламя и колебалось, но все-таки можно было различить свод, идущий насколько видел глаз параллельно воде и оставлявший лишь узкий воздушный промежуток.

Мое предположение оправдалось: я находился в ложе неизвестного подземного потока. Здесь я не могу рассказать о всех подробностях одинокой, похожей на галлюцинацию экскурсии в таинственных глубинах огромной девственной пещеры.

Все время идя вверх по течению подземной речки, я прошел через анфиладу зал и галерей, прошел в воде через второй жуткий сифон — вода в нем была глубока, и в ней купались черные острые сталактиты. Двойной водяной барьер замкнулся за спиной, как бы налагая запрет на возвращение из тьмы к дневному свету. Жажда проникнуть в неизвестное увлекала вперед, и я спрашивал себя: куда приведут продолжавшиеся один за другим коридоры с неизменно текшей по ним водой? В некоторых узких местах, где приходилось протискиваться между сталактитами, казалось, что пещера кончалась, но пламя свечи освещало все новые и новые перспективы.

Когда я уже утратил счет времени и пройденного расстояния, пещера вдруг кончилась тупиком. Попытка найти здесь выход в обширном конечном гроте оказалась тщетной, и пришлось возвращаться назад тем же водным, подземным путем. Все нараставшая усталость, холод и томительная неуверенность на разветвлениях создавали тяжелое, подавленное состояние.

Войдя в пещеру при жарком дневном солнце, я вышел из нее, когда уж была близка ночь.

Вернувшись через год с Анри Годеном, я убедился, что благодаря исключительной сухости лета 1923 г. свод первого сифона немного возвышался над водой, что давало возможность пройти по нему с зажженными свечами и с глазами и носом выше воды (но с ртом под водой). Войдя в одну галерею, оставленную прошлый год в стороне, я остановился пораженный перед статуей медведя, вылепленной из глины. Дальше мы нашли другие статуи: двух больших кошек, идущих одна за другой, и лошади.

Грот, очевидно, служил одновременно и жилищем и святилищем, и мы впервые проникли туда, где пещерный человек жил многие тысячелетия назад. На полу были видны отпечатки его босых ног, разбросаны каменные орудия. На стенах перед нашими изумленными глазами открылись рисунки, высеченные на камне кремневым резцом. Это были фигуры, изображавшие фауну тех давно минувших эпох: мамонты, олени, лошади, бизоны, каменные бараны и т. д.

Осмотр вылепленных фигур открыл поразительные особенности, так, например, отсутствие голов у кошек и медведя и испещряющие их следы дротиков и стрел.

Взволнованный научный мир направил в до того неизвестную и вдруг ставшую знаменитой пещеру, названную мной «Пещерой Монтеспан» (по имени соседнего селения), комиссию, состоявшую из выдающихся археологов — французских, английских и бельгийских. Были предприняты работы по понижению уровня вод, чтобы сделать пещеру доступной для официальных посетителей, и в один прекрасный день я имел честь провожать до места находок группу, состоявшую из академиков. Их энтузиазм, когда они оказались перед лицом волнующих остатков, не поддается описанию. Достаточно сказать, что они распознали в стенной гравировке и в лепке приемы магических заклинаний (колдовство в доисторическое время было в большом ходу). Глиняные статуи пещеры Монтеспан долго и в совершенстве изучались; о них были сделаны многочисленные научные сообщения — первое во Французской академии наук. Эти статуи восходят к началу мадленской эпохи[4], то есть 20 тысяч лет назад, и поэтому представляют собой самые древние из известных статуй мира.

Восемь лет спустя после открытия пещеры Монтеспан, продолжая исследования в предгорьях Пиренеев, мне случилось проникнуть в другой подземный поток, похожий на поток Монтеспан. Как и он, ручей Лябастид (в Верхних Пиренеях) прорезает гору насквозь, и здесь я также пытался проследить его течение из конца в конец.

Первая рекогносцировка была довольно трудной, потому что к ней я приступил в начале весны, в период полых вод. Пришлось пролезать в наклонную трещину, куда уходил ручей, ползти между водой и камнем по ложу из жидкой грязи и обдирать спину о шероховатости низкого потолка. Дальше уже можно было выбраться из этого «прокатного станка», где оглушительно бурлила вода, а ток воздуха грозил потушить ацетиленовую лампу, заменившую мою жалкую свечку былых времен.

Выйдя, наконец, в высокий большой зал, я быстро его пересек и опять попал в извилистую и низкую галерею, но присутствие тяжелого зараженного, негодного для дыхания воздуха заставило меня уйти. После я вернулся к этому подземному ручью, прошел по его течению и дошел, не встретив вредных газов, до прекрасного подземного озера; переплыл его, но наткнулся на сифон. Нырнув, прошел сифон, но за ним оказался другой, слишком глубокий и непреодолимый. В этом гроте все было против меня — не только вода, но и отравленный газом воздух, и я вышел из него в унынии. В другом гроте, находившемся по соседству, куда я направился, не одеваясь, меня ждал приятный сюрприз, вполне вознаградивший за напрасные труды. Насколько первый грот был неприятен и истощал силы ледяной водой, острыми камнями потока и чрезвычайно низким потолком, настолько второй грот приятно удивил своей обширностью и высотой сводов. Но, увы, на земле нет полного счастья! — горелка ацетиленовой лампы, и до того ведшая себя плохо в потоке, теперь дымила и давала такой слабый свет, что я стал похож на затерявшегося во мраке ночи светлячка. Поэтому, чтобы не заблудиться в совершенно незнакомом гроте, я решил все время держаться одной стены с расчетом вернуться и еще раз идти тем же путем.

В тот же день, когда, казалось, все вооружилось против меня, на мою долю выпала удача открыть новые доисторические изображения. Может быть, именно то, что обстановка заставляла держаться близко к стене, дало мне возможность всмотреться в нее особенно внимательно. Как бы то ни было, но с трудом удалившись на 300 метров от дневного света, я вошел в зал, напоминавший своим прибитым и утоптанным полом зал безголового медведя в пещере Монтеспан. Что-то мне подсказывало, что я здесь найду доисторические реликвии, и на самом деле, водя коротким пламенем вдоль потолка, я вдруг замер на месте, различив поразительный по своей реалистичности рисунок головы ревущего льва!