На будущее нужно было обзавестись более основательным и совершенным устройством, чем и занялся Козине в предвидении кампании 1952 г.

Экспедиция 1952 г. еще жива в памяти всех трагическим происшествием — смертью в глубине пропасти Марселя Лубена, упавшего в колодец с большой высоты во время подъема наверх.

Но сначала казалось, что предприятие обещало быть успешным, и его первые этапы протекали в обстановке живого энтузиазма именно благодаря Марселю Лубену, ставшему душой экспедиции, заражавшему всех своей отвагой и кипучей энергией. Те, кому в прошлом году приходилось пользоваться легкой лебедкой-велосипедом, ободрились при виде значительно улучшенной стокилограммовой лебедки, приводившейся в действие электромотором.

Правда, в конечном счете новая машина не оправдала возлагавшихся на нее надежд и причинила не мало затруднений из-за ряда аварий и вселявших тревогу остановок. Но нужно напомнить и подчеркнуть, что несчастный случай, окончившийся смертью Лубена, не может быть отнесен за счет плохой работы лебедки, потому что произошел он исключительно вследствие несовершенства системы крепления стального троса.

Макс Козине был первым, решившимся подняться с профессором Пикаром в не затронутую до того человеком область стратосферы. Опять же он и опять с профессором Пикаром спроектировал и построил первый батискаф и сделал первую попытку погружения на большую глубину. Их первый стратостат, так же как и их первый батискаф, были после воспроизведены, и именно на подобных же машинах были осуществлены другие подъемы на большие высоты и подводные погружения на большие глубины[36].

Мой верный и несчастный друг, мой лучший ученик Марсель Лубен стал жертвой технической погрешности во время экспедиции, организованной и руководимой моим товарищем и коллегой Максом Козинсом. И тем не менее было бы несправедливо, как это часто делают, обвинять его в гибели Лубена. Я со своей стороны никогда не переставал восхищаться Максом Козинсом и уважать его.

Девятого августа 1952 г. при ярком солнце Лубен в полном снаряжении первый должен был спуститься в пропасть. Стечение народа было огромное: журналисты, фотографы, представители кино, туристы, пастухи, карабинеры и жандармы — все склонились над краем пропасти, внимательно следя за подготовкой к спуску.

Несмотря на торжественность минуты, Лубен шутил и шутил до самого последнего мгновения.

Его высокая фигура, уверенные движения, энергичное лицо — все создавало впечатление полной уравновешенности и непоколебимой веры в себя.

Уже прикрепленный к тросу и собираясь опуститься в черную пустоту, он отыскал меня глазами и широким прощальны. м жестом крикнул: «До свидания, папа».

Он любил называть себя моим «духовным сыном», так как я его посвятил в спелеологию, когда ему было 16 лет, но в этом обращении он назвал меня отцом в первый раз, и я так же весело ответил: «Прощай, мой сын». В последний раз в жизни он улыбался и любовался солнечным светом; живым я его больше не видел.

Затем опустились Тазиев, Лябейри и Оккьялини. Все четверо имели определенную программу: организовать главный лагерь на глубине 380 метров в зале Лепине; провести детальное обследование зала Элизабет Кастере, еще очень плохо известного, и затем бросить 40 килограммов флюоресцеина в подземный поток; окрашивание должно было уточнить место появления потока на поверхности, где-то в долине.

Пятью днями позже (под землей все протекает медленно и с трудом) Лубен мне телефонировал из глубины пропасти, что программа выполнена целиком и что, кроме того, он подозревает о существовании третьего огромного зала. Но сказал, что чувствует себя уставшим и к тому же его беспокоит плечо, разбитое во время исследования пропасти Хенн-Морт, и что он решил подняться.

Лубен знал, что я буду руководить передовой партией, которая спустится, чтобы сменить его группу, и жду его парашютного снаряжения, чтобы им воспользоваться при спуске; за мной должны были последовать Янссене, Теодор, Мерей и Леви.

— Пропасть продолжается до фантастических пределов, — сообщил он. — Вам будет чем заняться. Я со своей стороны уже наизумлялся вдоволь, а сейчас вышел из строя — нужно подниматься. До скорого свидания.

— Хорошо, до скорого. Желаю удачного подъема.

И когда начался подъем, произошло несчастье. Гайка, державшая зажим троса, постепенно, незаметно отвинтилась, трос отъединился, Лубен упал на груду каменного обвала и разбился.

Тридцать шесть часов длились мучения и окончились смертью на дне пропасти, где Лубен «прожил последние дни своей жизни смельчака», как гласит эпитафия, вырезанная на камне в том же месте, где он умер.

Тазиев, Лябейри и Оккьялини пережили ужасные, скорбные часы у изголовья нашего друга и потом похоронили его между двух огромных камней в зале Лепине.

Об этих бредовых часах, когда нас отделяла от бедного раненого четырехсотметровая бездна, у меня сохранилось лишь смутное воспоминание; безумная надежда сменялась мрачным отчаянием; спасение казалось то возможным, то невозможным. Из всей массы доказательств преданности и солидарности в эти трагические минуты в памяти всплывают только отдельные обрывки. Я как сейчас вижу и никогда не забуду пролетевший над нами в 8 часов вечера военный самолет из По, получивший по радио сообщение о несчастье. Почти касаясь вершин, мотаемый бурным ветром, срывавшим палатки, он сумел на парашюте сбросить специальные носилки и медикаменты. Люди воздуха боролись с опасностью, чтобы прийти на помощь тем, кто в недрах земли старался вырвать у смерти своего товарища.

Вижу вновь доктора Мерея в тот момент, когда он собирался спуститься к раненому. Снаряженный, обремененный подвешенными к поясу носилками, он собственноручно закрепил проклятый зажим троса, только что починенный имевшимися под руками средствами. Чтобы прервать тягостное молчание и рассеять точно висевшую в воздухе угрозу опасности, Леви, положив руку на плечо Мерея, сказал беззвучным голосом:

— Доктор, тебе нужно запастись верой в прочность прикрепления троса.

— Никакой веры у меня в него нет, — ответил тот с расстановкой.

И пока говорил, решительно переступил за край отверстия в зияющую черноту, повиснув на тросе над бездной глубиной 346 метров.

Несколькими часами позже он нам сказал по телефону, что положение раненого очень серьезно, но в общем не ухудшается. После этого сообщения пять человек немедленно вызвались спуститься вниз и организовать спасение Лубена. Мы едва знали этих молодых людей, впервые прибывших в Пьерр-Сен-Мартен. Козине предложил им присоединиться к нам в качестве вспомогательной, а в случае нужды и оперативной группы.

Они решили спуститься в колодец по имевшимся у нас лестницам из стальной проволоки. Это предприятие своей опасностью граничило с безумием. Проволока была слишком тонка, а движение опускавшихся по лестницам и трение самих лестниц неизбежно должны были вызвать убийственные обвалы камней. Эти пятеро «лионских скаутов», как их называли, соглашались (и даже требовали) спуститься на разные глубины и там, на ужасающих балконах, на узких, абсолютно ненадежных карнизах, закрепившись за вбитые в стену скальные крюки, направлять подъем раненого: помогать прохождению тяжелых носилок, когда они будут толкаться о каменные выступы или цепляться за нависающие неровности стен, непроходимые для инертного тела.

Чтобы помочь в выполнении этого плана, я проверил метр за метром все лестницы, развернутые в пустоту, скрепляя их при помощи имевшихся на концах соединительных колец.

Просмотр лестниц заставлял меня содрогаться, так как некоторые их части были в очень плохом состоянии..

Затем я спустился с пятью добровольцами, и мы расположились на глубинах 80, 150 и 210 метров, где нужно было укрепить лестницы на крюках и закрепиться самим в очень рискованных положениях.

После бесконечных изнурительных маневров Луи Баландро, головной этого памятного спуска, достиг 240 метров вертикальной глубины, где шахта значительно расширяется, — единственный в своем роде подвиг.